Мисс Шварц ввели в помещение суда, и она предстала перед щуплым судьей-евреем. Но когда она увидела у длинного стола напротив судьи коротко остриженную голову Сэма, его большое, неповоротливое туловище, ей показалось, что ноги ее окаменели и вот-вот отвалятся. Какой-то молодой парень что-то быстро и доверительно говорил Сэму. Судья и королевский прокурор все время перебрасывались шуточками. Секретарь суда громко назвал чье-то имя, а полицейский у двери повторил его, прокричав на весь зал. Появилась со своим адвокатом смуглая женщина - содержательница притона.
Сэм пересел к мисс Шварц. Он едва сдерживался, чтобы не зарыдать. Она знала, что молодой человек из Армии спасения разговаривал в это время о ней с какой-то важной женщиной, и ее охватило сильное чувство возмущения и негодования. Сэм взял ее за руку, но не проронил ни слова.
Смуглая женщина предпочла отправиться на два месяца в тюрьму и не платить двести долларов штрафа.
- Лена Шварц! - произнес секретарь. Полицейский у двери на весь зал повторил имя и фамилию. Молодой адвокат, который до этого разговаривал с Сэмом, предложил ей встать - секретарь зачитывал обвинение. Она была напугана, ноги ее не слушались.
- Где платье? - спросил судья.
Детектив из магазина с лицом, обремененным огромными усами, объяснил, что платье на обвиняемой, и рассказал, как ее выследили и арестовали. Все глядели на нее, на это слишком короткое для нее платье, свободно болтающееся на худом теле, на темно-оранжевые смятые и перекрученные лепестки воротника. "Да, девица в летах, и платье совсем ей не идет", - подумал судья.
- Она должна была сегодня обвенчаться, - начал молодой адвокат вежливо. - Обвенчаться в этом платье, - добавил он и добродушно объяснил, что вчера, когда мисс Шварц похитила платье, она ненадолго заболела клептоманией, что мистер Хилтон специально прибыл из Виндзора и готов оплатить стоимость платья и что обвиняемая заслуживает снисхождения. - Она так долго ждала дня венчания и просто была не в себе, - добавил он серьезно.
Он попросил Сэма встать. Сэм запинаясь сказал, что она хорошая женщина, очень хорошая. А королевский прокурор счел мисс Шварц весьма забавной.
Судья что-то написал шариковой ручкой и сказал, что освободит мисс Шварц от уголовной меры наказания, если Сэм по-прежнему желает на ней жениться и возместит стоимость платья. Сэм едва ли был в состоянии произнести хоть слово.
- Она уедет из города вместе с вами, - произнес судья, - и не будет появляться в универсальных магазинах в течение года. - Он увидел, как сморщился нос у мисс Шварц, как замигала она глазами и добавил: - А теперь уходите и спокойно справляйте свою свадьбу. - Судья был очень доволен собой.
Мисс Шварц, казавшаяся сейчас чуть старше Сэма, поднялась в своем платье, которое должно было заставить мужчин впиваться в нее греховными взглядами, и расправила витой шелковый пояс. Что ж, оно должно было стать ее свадебным платьем. Сэм мрачно вел ее за руку и они ушли, чтобы спокойно обвенчаться.
Маленький бизнесмен
В то лето, когда двенадцатилетний Люк Болдуин приехал к своему дяде Генри, чтобы жить у него в доме, расположенном у речушки рядом с лесопилкой, он не позабыл, что обещал умирающему отцу всему учиться у своего дядюшки. И Люк очень внимательно присматривался ко всему, что делал его родственник.
Дядюшка Генри, который служил управляющим лесопилкой, был крупным, дородным мужчиной весом более двухсот тридцати фунтов с шершавым, кирпичного цвета лицом. Он казался цветущим, сильным мужчиной, но постоянно жаловался на ломоту в пояснице и плечах, и это было для докторов загадкой. Всеобщее уважение, которым дядюшка у всех пользовался, было первое, что о нем узнал Люк. Четверо рабочих, служивших на лесопилке, были всегда вежливы и внимательны, когда дядя с ними разговаривал. Его жена, тетушка Элен, оказалась доброй, пышнотелой и бесхитростной женщиной и никогда с ним не ссорилась.
- Ты должен стараться и во всем брать пример со своего дяди Генри, - часто говаривала она Люку. - Он удивительно практичный. Он во все вникает и никогда не поступает опрометчиво.
Люк привык следовать по пятам за дядюшкой Генри, когда тот обходил лесопилку, не только потому, что ему нравился живительный запах опилок и свежераспиленных бревен, но и потому, что на него производил большое впечатление четкий и решительный голос дядюшки, когда тот разговаривал с рабочими.
Иногда дядюшка Генри останавливался и рассказывал Люку что-нибудь о куске бревна или доски. "Всегда будь прилежным и помни, что главное - это факты, - повторял он. - Располагая фактами, ты всегда будешь знать, что полезно, а что нет, и никто тебя никогда не надует".
Он показывал Люку, что на лесопилке не пропадает ничего, что может принести хоть какую-нибудь пользу. Люк слушал его и задавал себе вопрос, есть ли на свете, кроме дядюшки, другой человек, который бы так хорошо разбирался, что нужно беречь, а что следует выбросить. Дядюшка Генри, например, сразу понял, что Люку нужен велосипед, чтобы ездить в школу, которая находилась в двух милях от дома, в городке, и он купил ему хорошую модель. Он знал, что Люку необходима добротная одежда. Он точно знал, сколько тетушке Элен требуется денег на домашнее хозяйство, знал все цены, знал, сколько следует заплатить за стирку прачке. По вечерам Люк привык сидеть в гостиной и наблюдать, как его дядюшка что-то записывает в черный блокнот, который он постоянно носил в боковом кармане, - Люк понимал, что дядя взвешивает и учитывает доход от самой маленькой сделки, заключенной в течение дня,
Люк дал себе обещание, что когда вырастет, его тоже будут уважать за добрые и здравые суждения. Но, конечно, он не всегда мог учиться у своего дядюшки Генри, ибо очень часто, глядя на дядюшку, он вспоминал отца, и тогда чувствовал себя совсем одиноко. Поэтому Люк начал создавать себе другую, тайную, жизнь, и его компаньоном в этом деле стал пес Дан, одиннадцатилетний колли, слепой на один глаз и хромой на заднюю левую лапу. От старости Дан ожирел и стал медлителен. Он был очень ласковым, и его единственный глаз всегда светился, как янтарь. И шерсть его тоже была янтарного цвета. Когда по утрам Люк отправлялся в школу, старый пес провожал его с полмили, а когда в полдень Люк возвращался домой, у ворот его всегда поджидал Дан.
Иногда они играли у омута возле лесопилки или на дамбе, иногда отправлялись вниз по речушке к озеру. Люк никогда не испытывал одиночества, если с ним был Дан. У них была старая лодка, которая служила им пиратским фрегатом, когда они превращались в флибустьеров. Люк выкрикивал команды капитану - Дану, и пес энергично вилял хвостом: казалось, он все понимал. Единственный янтарный глаз его был настороже, в нем светился разум и одобрение. Потом они бродили в зарослях кустарника на другом берегу речушки, превратившись в охотников на тигров. Конечно, старый пес уже не годился для охоты - он был слишком медлительным и слишком ленивым. Дядюшка Генри давно уже с ним не охотился.
Выбравшись из зарослей, они валились на прохладный, заросший травой берег и обменивались ласками; Люк говорил что-нибудь Дану, а колли, как думал Люк, улыбался единственным глазом. Здесь, на берегу речушки Люк делился с Даном своими мыслями, о которых он ни за что не стал бы рассказывать дяде или тетке. И не потому, что мысли были очень уж важные - просто он говорил о себе такое, что можно было рассказать только родному отцу или матери, если бы они были живы. К обеду они обычно возвращались домой, а потом Дан сопровождал Люка к дому мистера Кемпа; Люк упрашивал старика Кемпа взять их с собой, чтобы помочь ему пригнать четырех коровенок. Старик был всегда рад Люку и Дану. Ему нравилось смотреть, как Люк вместе с колли бегает вокруг коров и представляет, что скачет на мустанге по диким просторам прерий у подножия Скалистых гор.
Дядюшка Генри давно уже перестал обращать внимание на колли, хотя однажды, споткнувшись о собаку, лежащую на веранде, он покачал головой и глубокомысленно изрек:
- Бедняга, отжил свое. Ни на что не годится. Жрет, спит и путается под ногами.
В одно из воскресений во время летних каникул Люка, когда все возвратились из церкви и пообедали, дядюшка Генри, тетушка Элен и Люк перебрались на веранду, где спал колли. Люк уселся на ступеньку, привалившись спиной к перилам крыльца, дядюшка Генри расположился в качалке, а тетушка растянулась в гамаке и удовлетворенно вздыхала.
Заметив колли, Люк три раза похлопал ладонью по ступеньке, и Дан, вскинув голову, неуклюже поднялся, медленно замахал хвостом, давая понять, что сигнал услышан, и направился через веранду к Люку. Но собака была еще сонной и ее невидящий глаз был обращен к качалке; когда Дан проходил мимо дядюшки, его левая передняя лапа попала под качалку. С диким воем собака скатилась со ступенек и, прихрамывая, скрылась за угол дома и остановилась там, услышав, что Люк бросился следом. Единственное, в- чем Дан нуждался, - это ласковое прикосновение руки Люка. Словно извиняясь, пес принялся размеренно и усердно лизать его руку.
- Люк! - раздался требовательный зов дядюшки Генри. - Давай сюда собаку.
Когда Люк привел колли на веранду, дядюшка Генри кивнул и произнес:
- Благодарю, Люк.
Потом он достал сигару, прикурил, положил свои огромные руки на колени и начал раскачиваться, хмурясь и пристально вглядываясь в собаку. Было ясно, что он принимает какое-то важное решение.
- В чем дело, дядя Генри? - нервно спросил Люк.
- Этот пес уже ничего не видит, - ответил дядюшка.
- О нет, видит, видит, - скороговоркой сказал Люк. - Его больной глаз был обращен к качалке. Вот и все, дядя Генри.