Нет у нас больше ни котельной, ни водки, ни советской власти. Ни радости и уважения товарищей.
Подъем
15. Наша группа художников
Хронология формирования "Митьков" такова.
Август 1984-го. И Митя, и Флоренский с Олей, и я оказались в эстонском поселке Усть-Нарва: судьба свела. Я был там проездом, поскольку несколько раз за лето ездил через Нарву в Пярну. У Флоренского с Олей в Нарве была дача. Митя в Доме культуры Усть-Нарвы надыбал место и выставлялся совместно с Миллером и Иофиным.
В комнатке этого Дома культуры состоялась наша первая совместная выставка, включаемая в число "митьковских", что вряд ли стоит делать: из пятнадцати участвовавших в ней художников только пять (мы четверо и Семичев) впоследствии оказались в группе "Митьки". Был напечатан буклет с названием "Выставка 15-ти ленинградских художников" - это и было главной задачей, такой буклет ценился как доказательство художественной деятельности. Митю, разумеется, нельзя считать основателем группы "15 ленинградских художников", ибо такой группы не существовало, а некоторые участники не были даже знакомы с остальными. (Хотя следует признать, что место-то в Усть-Нарве надыбал именно Митя, он же большинство картин притащил из Ленинграда; и мои, если не ошибаюсь, картины тащил - так что я вполне могу считать Митю основателем конкретно этой выставки).
Ничего нажористого в этой выездной поселковой выставке не было - но по нашим понятиям она удалась. Так в глазах и стоит стакан с волнообразной трещиной, очень удобной для отмеривания положенной порции вина "Вечерний звон". Стакан принадлежал Флоренскому, он с Олей уходил ночевать на дачу - и ночью, в палатке, мы с Митей обходились без стакана. Лил дождь, мы были грязными, мокрыми и пьяными. Бутылки в рюкзаке побились друг о друга, но рюкзак был из прорезиненной ткани и, в отличие от коряво поставленной палатки, не протекал. По очереди мы окунали лица (тут точнее будет выразиться - морды) в рюкзак и хлебали "Вечерний звон". Хлебали весело, ожесточенно: ничего, мол, наша возьмет!
Это сближает надолго. Пить из рюкзака, ночевать где-то в говнище... а утром Митя бежал за автобусом, на котором я уезжал в Ленинград, и кричал: "Володька, не уезжай! Флореныч тут меня одного совсем с говном съест!" (он оговорился на бегу - но так и вошло в текст "Митьков"). И до того не хотелось от них уезжать... Так и складывается домен, в нашем случае - на почве пьянства и живописи. Не раз, когда обнаруживались не вполне благовидные Митины действия, он апеллировал к тому, "как хорошо все было": "Ладно, брось сердиться. Мы же с тобой одним ватничком укрывались, под одной шинелкой... Не сердись, обнулим все. Вспомни как вино из рюкзака пили!" Да никакие последующие события и не лишают этих воспоминаний ценности. Вот Робеспьер своему братку Камиллу Демулену голову оттяпал, и тому нечем стало предаваться сентиментальным воспоминаниям, но все равно где-то в неприкосновенном фонде хранится их трогательная юношеская дружба и их "вино из рюкзака".
Конечно, я благодарен судьбе, что вовремя встретился с будущими "Митьками" - все они яркие и талантливые люди: Митя, Флоренский, Оля, Тихомиров, Горяев, Фил, Кузя, да все. А вначале, при необременительной советской власти с гарантированным прожиточным минимумом и максимумом, когда никто не озадачивался своей карьерной стратегией, мы успели получить радости бескорыстной дружбы и бескорыстной работы.
Делать что-нибудь вместе с товарищами - это лучшее, что бывает в жизни.
Слова Солженицына вызывают у меня теплый удар мгновенного узнавания (он пишет о зэках в шарашке - по бескорыстию совместного труда соизмеримых с ранними "Митьками"):
Они не обладали счастьем и потому не испытывали тревоги его потерять. Головы их не были заняты мелкими служебными расчетами, интригами, продвижением, плечи их не были обременены заботами о жилище, топливе, хлебе и одежде для детишек. <...> Мужчины, выдающиеся по уму, образованию и опыту жизни... здесь принадлежали только друзьям. <...> Дух мужской дружбы и философии парил под парусным сводом потолка. Может быть, это и было то блаженство, которое тщетно пытались определить и указать все философы древности?
Странное сопоставление, да? Томящиеся в неволе аскеты-труженики - и пьяные митьки, облепленные толпой сестренок. Да так уж, суть вещей отличается от их видимости. Как в известной даосской легенде, приведенной Сэлинджером: Цзю Фангао искал для князя Му несравненного коня и наконец нашел. "А какая это лошадь? " - спросил князь. "Гнедая кобыла", - был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец. Следует даосская мораль, применимая и к митькам: "Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного..."
Сентябрь 1984-го. Как и было указано, написана первая часть "Митьков", а в начале 1985-го Флоренский, с которым я очень сдружился осенью, сделал иллюстрации к первым двум частям. Разошелся текст далеко и быстро еще в то время, когда ударение в слове "Митьки" ставилось на первый слог - именно с таким ударением они были напечатаны, в частности, в одном московском самиздатском журнале. Я долго колебался, прежде чем исправлять ударение в тексте, который уже всем известен, - кстати, надоумила это сделать сестренка первого призыва Галя Подисокорская (это она ввела в нашу среду базовый анекдот "плывет океанский лайнер"); на первом же моем публичном чтении "Митьков" она поминутно возмущенно перебивала: "Да какой митька? Митёк!" (Годы спустя обнаружилось: слово "митьки" с ударением на второй слог в русском языке уже давно существовало приблизительно в том смысле, что я предложил. Митьками в Псковской области называли при-аурковатых бездельников и профессиональных нищих, уходящих на зиму "митьковать" в Петербург.)
Март 1985-го. Квартирная выставка у нашего общего приятеля Сергея Чекменева, служащая декоративным оформлением для пятидневного запоя участников и гостей выставки, причем оформлением разовым - много экспонатов пришло в негодность.
Эта выставка, как и предыдущая, нередко считается "митьковской", на что имеется больше оснований - будущие участники группы численно преобладают. Рассказ Фила, озаглавленный "Первая выставка митьков", является подробным, а оттого несколько монотонным описанием этого запоя. Я приведу начало текста для большей объективности картины - будем разнообразить степень освещения и положение наблюдателя.
16. Андрей Филиппов: "Первая выставка митьков"
Эта квартирная выставка имела место на Екатерининском канале между ларьком, что у Кокушкина, и тем, что у Львиного, но не работающим.
Началось так.
РОЗОВОЕ ПЛАТЬЕ. 8.03.85. Пятница. Развеска. Поднимаясь по узкой темной лестнице, уже на первых этажах встретил достаточно пьяных лиц. По азиатским чертам большинства из них я догадался, что это знакомые Сережи Чекменева. Осведомился, дома ли хозяин. Вразумительного ответа не получил.
С первого взгляда было ясно, что выставка обречена. На подоконнике в кухне полусидели две молоденькие, но уже изрядно попиленные девочки и пытались производить действия, подобные пению. Одна из них, получившая впоследствии от меня прозвище Котлетка, была одета во что-то дутое. Из-за отсутствия лица и по цвету одежды она очень напоминала финский флаг.
Вторая была привлекательнее первой. Ее даже можно было назвать симпатичной. Звали ее Оксана. На ней было классическое розовое платье, все в пятнах и потеках. В этом платье, по всей видимости, она на выпускном вечере танцевала с первым парнем 8-б класса, а потом с ним курила под лестницей. Может, даже целовалась.
Перед красотками на одном колене стоял Шинкарев и пел серенады. На его лице были заметны типичные признаки шинкаревского опьянения: безысходно-ласковая тоска и доходящая до ярости бесшабашность.
Немного в стороне у плиты стояли художники Семичев и Флоренский. На мое удивление, оба были сильно трезвы. Окружающее безобразие видимо, воспринималось ими как должное. Таким образом они становились его соучастниками.
АЛЮМИНИЕВЫЕ ОГУРЦЫ. ВЕРТЕП. В коридоре встретил Кузю - "только заинька был паинька…". В самой комнате, предназначенной для выставки, женщины - жены и подруги художников - пытались все же повесить хоть картины своих избранников. (Мои работы, естественно, уже висели.) Но все попытки были тщетны, так как прерывались хождениями гостей выставки, от которых и проистекало безобразие. Это были все Сережины соседи. Они приходили семьями, с детьми и, по случаю праздника, пьяные и чрезвычайно активные.
Гости шатались по комнате, топтали картины, хватали их, вертели, рассматривали, хвалили, пытались повесить на стенки или приставали к нам. Обсуждение было очень бурным, переходящим в потасовки с угрозами набить морду как участникам выставки, так и зрителям.
Все смешалось: химические завивки, красные отложные воротнички на пиджаках, разгоряченные лица, бегающие и орущие дети, попранные картины.
Один из устроителей выставки, Игорь Чурилов, будучи человеком строгих нравственных устоев, не смог всего этого вынести и собрался уносить свои работы восвояси.