По вечерам мы иногда встречали Карлетто. Ужинали мы с Линдой, как и прежде, в "Маскерино" и по молчаливому уговору уходили из бара пораньше, чтобы не повторять прежних ночных кутежей. Карлетто ничуть нам не мешал; когда мы приходили, он, улыбаясь, вставал из-за стола и придвигал Линде стул.
Он каждый день ходил в "Парадизо", чтобы встретиться там с Лили. Однажды вечером он сказал:
- Завтра возвращается этот, с Торре Литториа.
Я не знал, что Лубрани был в отъезде. Линда покраснела и зло посмотрела на Карлетто. "Ага, - подумал я, - покраснела". Я никогда не видел, чтобы Линда краснела. И тут я вдруг понял, что Линда помирилась со мной в тот самый день, когда уехал Лубрани.
Линда накинулась на него:
- Что ты этим хочешь сказать?
- Да так, ничего, просто для кого-то кончилась безмятежная жизнь, - усмехнулся Карлетто.
Я заметил, как Лили дернула его за руку и тихо сказала:
- Перестань.
Но Карлетто уже разошелся во всю. И весь свой гнев излил именно на Линду.
- Меня просто зло берет, что ты еще находишь простачков, которые тебе верят, - резко сказал он. - Сама прекрасно знаешь себе цену, но помалкиваешь. Все вы одного поля ягоды: что ты, что она. Карьеру вы себе делаете не на сцене, о нет!
Лили совсем растерялась, но Линда не произнесла ни слова. Спокойно смотрела на него и улыбалась. Потом взяла его стакан и, пристально глядя ему в глаза, отпила немного вина и отдала ему стакан. Карлетто слегка поклонился ей. И оба расхохотались.
На обратном пути я даже не стал упрекать Линду. Она шла молча, заметно встревоженная. Наконец неуверенно сказала:
- Вот дурень. Может, ему Лили чем-то досадила.
Мы остановились у ворот ее дома.
- Значит, завтра он возвращается? - спросил я.
Она, украдкой поглядывая на меня, сказала:
- Ты же знаешь…
- Вечером увидимся?
- Конечно.
Я был рад, что пошел домой. На следующий день я все утро играл на гитаре. Из кухни шел приятный запах супа, в комнате было тепло, и я с удовольствием повторял одно упражнение за другим. В полдень зашел механик, приятель Мило, купил сигару и завел разговор о политике. "Те же речи, что у Амелио, - подумал я. - Профессия у них, видно, такая, что они все в политику ударились". Механик нападал на тех, кто выколачивает из народа деньги и хочет заткнуть ему рот, чтобы править, как им вздумается.
- Но в этот раз горшок сам полез в печь. В Испании им уже задали жару. Не знаю, понятно ли тебе?
- Разве одни фашисты едят из этого горшка? - спросил я.
- Кухня и повара фашистские. Не обязательно всем носить черную рубашку.
XI
Теперь я знал, что значила для меня Линда. Достаточно было подумать о Лили, чтобы понять это. О Лили, которая готова была провести ночь с кем угодно и думала лишь о бальных туфельках. Я бы мог легко, играючи сделать ее своей любовницей. Нет, Лили никому не западала в душу.
Линда, даже не сказав "прощай", снова сошлась с Лубрани. В "Маскерино" она велела передать мне, что у нее уйма работы. Вечером я пошел к ней, долго ждал ее у ворот дома, но не дождался. На следующий день я отправился в ателье. Девушки портнихи посмеивались мне вслед. Линда разговаривала со мной в салоне совершенно взбешенная.
- Знаешь, это уж слишком, - сказала она. И сразу вышла. Потом вернулась. - Здесь работают, ты что, не понимаешь? - бросила она мне в лицо. Но потом все-таки позволила взять себя за руку и постояла еще с минутку. - Если смогу, вечером встретимся.
А я в этот вечер отправился с Мило в Монкальери и гитару взял с собою. Мы завернули к одному приятелю в бар.
- Никаких девушек, - сказал я Мило, - видеть их не могу.
В полночь с улицы раздался стук в окно. Девушки хотели войти послушать мою игру.
- Встань у дверей и никого не пускай, - попросил я Мило.
- С чего это ты, вроде как не хромой и не горбатый, а прячешься? - удивился Мило.
- Встань у двери, говорят тебе.
Я совсем захмелел. Мило выглянул за дверь и сказал:
- Подожди меня немножко.
Когда он через полчаса вернулся, я разговаривал сам с собой. "Как Амелио, - рассуждал я вслух, - она вышвырнула меня, как когда-то Амелио". Мило сказал:
- Там тебя какая-то блондинка дожидается.
Он повел меня в парк, где дорожки были усеяны опавшими листьями. Блондинка ждала, прислонившись к дереву. Листья под ногами были скользкие, и мы с Мило то и дело спотыкались.
- Вас что, ноги не держат? - смеясь, сказала она.
Было совсем не холодно. Я прижался к шершавой коре дерева. Мило крикнул:
- Ты уж его приласкай!
Блондинка все сделала сама, уходя, она аккуратно застегнула мое пальто. Когда Мило втиснул меня в трамвай, я больше не разговаривал сам с собой.
- Завтра отправляемся в путь, - сказал он, - машину поведешь ты.
Целый месяц я беспробудно пил. "Как Амелио, - думал я. - Она меня прогнала прочь, как когда-то Амелио". Я искал забвения в вине. Еще не придя в себя после одной попойки, я уже начинал думать о следующей, и так мне тошно было, что хоть плачь. Мило убеждал меня: "Да плюнь ты на все", - а я пил и пил, и ночь превращалась в день. Но напиваться каждый раз тоже было тяжело.
- Уже март наступил, - сказал мне однажды Мило, - самое хорошее время для работы. Ты что все-таки собираешься делать?
Я ничего ему не ответил, только стиснул зубы.
В тот месяц мы ездили с ним в Бьеллу и Новару, снова побывали в Казале; я жил как во сне. Помню только, что возвращался на рассвете, ночевал в кафе, носился на грузовике по дорогам. Однажды я вскочил на колесо, когда машина уже тронулась, и с размаху упал на асфальт; мне показалось, что пришел мой конец. Меня точно ударили кулаком между глаз, на мгновение я потерял сознание. Мило что-то кричал и звал меня, а я, с глупым видом глядя на него, радостно сказал: "Да ведь я не пьян. Все в порядке".
Помню еще, что все это время ел я, как голодный волк. Ел дома, в машине, ел в Казале и Новаре. Лишь за едой горе мое утихало. Оно сменялось раздражением, и от этого я еще больше страдал. Это поглощало все мои силы.
Мило говорил, что я должен сдать экзамен на шофера и получить права. Но я и слышать об этом не хотел. Кое-что я и так тайком зарабатывал, а на большее у меня упорства не хватало, ремонтную мастерскую я окончательно забросил. Частенько играл с шоферами в карты в кафе; все ночи напролет я либо бренчал на гитаре, либо резался в тресетте; играл я крупно и просадил немало денег. Оказывается, и в картах, чтобы выиграть, нужен азарт, а у меня голова была занята совсем другим, и я играл спустя рукава. Мило говорил мне:
- У тебя один недостаток. Не умеешь доводить дело до конца.
Но дела - они своим чередом идут. Карлетто никуда не уехал. Однажды вечером меня кто-то окликнул. Передо мной стоял Карлетто. Он был без пальто.
- Продал, - сказал он, - я снова на мели. Ты чего не здороваешься?
За разговором мы незаметно дошли до "Маскерино". Увидев, что я хочу пройти мимо, он с обычной своей усмешкой сказал:
- Не волнуйся. Там уже давно никто не бывает.
Мы вошли в бар.
- Ты что, в больнице лежал? - спросил он.
- Я бы не прочь, да только не кладут туда тех, у кого аппетит хороший.
Я подумал: "Еще неизвестно, кому из нас двоих хуже". Протянул ему недокуренную сигарету и с грустью посмотрел на его осунувшееся лицо.
- Ты с тех пор никого не видел? - спросил он.
- Никого.
Я заказал крутое яйцо и сказал ему:
- Ешь.
- А ты что же, не будешь? - удивился он. - Раньше ты вроде на аппетит не жаловался.
В тот вечер мною овладело злое веселье. Карлетто наконец-то на все открыл мне глаза. Мы закусили, выпили, я слегка похлопал его по горбу и сказал:
- Знаешь, я даже рад, что Лубрани снова надул тебя.
- А ведь в Риме меня Дорина ждет, - сказал он. - Там уж с голоду не умрешь.
- Ты уверен, что ждет?
- Ручаться никогда нельзя, - засмеялся он, - никогда.
Мы еще несколько раз виделись с ним после этого. Спал Карлетто в театре, в каморке ночного сторожа.
- Лубрани мне хоть ложе предоставляет, - сказал он, - а вот Лили это и в голову не пришло.
- Ты ее больше не видел?
- Я же тебе говорил, что продал пальто.
Мне было приятно помочь ему. За обеды платил я. Словно со мною рядом была женщина, которая нуждалась в помощи.
- Как только заработаешь немного денег, купишь себе билет и укатишь в Рим, - сказал я. - А жаль расставаться.
- Когда вернусь в Рим, сразу расплачусь с тобой.
- Болван ты. Разве о деньгах речь?
Как-то он даже зашел ко мне домой. Карлоттина встретила моего друга весьма недружелюбно и метнула на него свирепый взгляд. Карлетто сказал ей:
- Почему бы нам не попробовать петь вместе? - Он взял гитару и стал ее настраивать. - Создадим трио. Мы с вами, синьора, будем петь, а Пабло играть. Станем шататься по площадям, и вы будете обходить народ с шапкой.
Он еще долго донимал ее, Карлоттина в ответ что-то бурчала себе под нос. Того и гляди обзовет его "проклятым горбуном". Тогда я взял гитару и вышел с ним на улицу.
Наконец Карлетто нанялся петь по вечерам в кино. Где-то у черта на рогах, далеко за Дора.
- Поверь мне, что театр, что кино - разницы большой нет, - объяснял он.
Там ему больше помогал горб, чем голос. Он пел песню про одного еврея, у которого горб рос быстрее, чем у беременных женщин живот. Потом появлялись две девушки, колотили Карлетто по спине трехцветным флажком, поддавали ему под зад и распевали "Убирайся вон из Италии". В зале кто смеялся, кто свистел.