Настало утро, меня одолевал сон. Лили сказала, что уходит, ее ждут собачки. Линда мылась в ванне, Лубрани готовил кофе. Я сказал Лили, чтобы она сматывала удочки.
Оставшись один в комнате, я почувствовал, что для меня Линда уже как бы уехала. Лучше мне отправиться домой. Я спросил через дверь, идет ли Линда со мной. Она разозлилась и крикнула: "Хватит, надоело!" Прерывающимся от обиды голосом я высказал ей все, что думал. Теперь я твердо знал: я уже остался один, а Линда уехала.
Вышли мы от Лубрани все вместе в полдень и направились прямо в бар. По дороге Линда сказала:
- Ну не сердись, Пабло, - и протянула руку.
- До свидания, - ответил я, повернулся и пошел. Линда осталась с Лубрани и Карлетто.
Так началась неделя моего одиночества. Я знал только, что Линда уехала в Милан. Первые три дня я сидел дома или работал в мастерской. Теперь даже гитара не приносила мне утешения. Я играл, а мысли мои были далеко. Когда я стоял за прилавком, я все время поглядывал на дверь. Мне все думалось: вдруг сейчас войдет Линда. Я заходил в кафе в поисках Мило, но его там не оказалось. Один вечер провел с Мартино в остерии, но гитары с собой не брал. Там были Ларио, Джильда; они предложили пойти куда-нибудь потанцевать. Было там еще трое или четверо незнакомых мне людей. Я предпочел остаться здесь, послушать всякие разговоры. Джильда рассказала о влюбленных, которые пошли в парк "Валентино", сели на скамейку и одновременно выстрелили в себя. "Он умер, она осталась жива". "Вот какова жизнь", - подумал я. Ведь прежде и я сказал бы: "Ну и на здоровье!"
На четвертый день, в воскресенье, я собрался смотреть футбол. Приятели обрадовались.
- Хорошо еще, что на футбол с нами идешь.
Но игра была неинтересная. После ужина мне надо было отнести Карландреа ноты. Я решил, что не мешает заглянуть в "Маскерино". И спокойно направился туда. Там никого не было, все пошли в варьете. Потом появился Карлетто.
- А, это ты, - бросил он мне. И с ожесточением задымил сигаретой.
- Ну, как ваше ревю? - спросил я.
- Эта свинья Лубрани опять сбежал. - Он закашлялся от дыма. - В Милан удрал.
Мы просидели с ним в баре целый вечер. Я все выспрашивал у него, точно ли, что Лубрани уехал в Милан и когда?
- Кажется, сразу после той пирушки. Так мне по крайней мере ответил по его домашнему телефону какой-то болван, - сказал Карлетто. Он начал возмущаться, что выступления из-за этого опять срываются. - И в театре никто ничего не знает. Мерзкая у меня профессия.
Я спросил, один ли он приехал в Турин или с труппой.
- Труппу я распустил. Поверил этому Лубрани.
- У меня сейчас нет ни гроша, - сказал я.
- Ничего, как-нибудь перебьюсь.
- Когда он вернется, не знаешь?
- Сказали, будто через два дня.
На следующий день мы засели с ним в баре с самого утра. Он хотел узнать от меня поподробнее о Лили. Потом сказал, что Лубрани вообще-то человек энергичный и что-что, а уж девушек умеет выбирать. Вот только слова своего не держит. Он и ужин хороший умеет устроить. И с девицами вроде этой Лили знает, как обращаться. Раньше он куда крепче был, и вечера не проходило, чтобы он не пристал к какой-нибудь девице.
- С кем он был, когда вы познакомились?
- Да с Клари. Она уже и тогда тянула из него деньги, но зато научила его вести себя в обществе. В то время Клари была похожа на Лили. А Лубрани сам ведь невысокого полета, и ему очень нравились такие вот опрятные кошечки. Но он совсем не глуп и быстро сообразил, что в театре таким женщинам нечего делать. В театре надо уметь огрызаться, показывать когти, - продолжал Карлетто. - Все друг друга готовы съесть. Тут кошечка и начнет царапаться. А представляешь, как царапаются такие вот, вроде Лили?
Так мы проболтались вместе целый день, я с удовольствием и переночевал бы у него. Ведь мне надо было как-то убить еще две ночи. Правда, он не переставая говорил о Лубрани. Но оставаться одному было куда хуже. В голову лезли всякие мысли, и я никак не мог от них отделаться. Вечером Карлетто спросил:
- Что у тебя такое приключилось?
- С чего ты взял?
- Знаешь что? Сходи-ка за гитарой, и посидим в каком-нибудь уютном уголке. Выпьем вина.
- Мне что-то ни играть, ни пить не хочется. Пропала охота, да и только.
- Зато я хочу выпить, - сказал он.
Карландреа внимательно следил за нами со своего обычного места. Увидев, что на столе у нас появилась бутылка, он начал усиленно сморкаться. Карлетто наполнил рюмки и попросил у меня закурить. Я протянул ему сигарету, и на миг перед глазами промелькнул лежащий в постели Амелио.
- Да, кое-кто сегодня смеется, - не удержавшись, резко сказал я Карлетто.
Карлетто от изумления только рот раскрыл и чуть не поперхнулся дымом. "У меня кружится голова, - подумал я, - и я ничего не могу поделать". Немного успокоившись, я сказал:
- Угости старика. Я сам дня три назад крепко напился и до сих пор в себя не приду.
Карлетто предложил:
- Хочешь, пойдем в варьете?
Я опустил голову на руки, словно не в силах был одолеть усталость. Карлетто что-то сказал старику. Я слышал, как Карландреа подсел к нашему столику. Мраморная доска столика приятно холодила лицо, и я закрыл глаза.
Я вспомнил то утро, когда мы с Линдой пришли к Амелио. Вспомнил, как она вошла, что она говорила. На шее у нее тогда был голубой шарф. Вспомнил, что я убежал. Что мы столкнулись с ней в дверях кухни. Все это тогда не имело никакого значения. Все еще было впереди. Кажется, это произошло только сегодня. Но теперь многое мне стало понятно.
Я думал обо всем этом и чувствовал себя таким одиноким. Слышал, как Карлетто подшучивал над Карландреа. Потом они что-то сказали обо мне. Я поднял голову, притворившись, будто только что проснулся. Всю ночь я не мог глаз сомкнуть, и при мысли, что мне придется провести еще одну ночь в одиночестве, меня покидало мужество. Я что-то шептал в темноте, крепко обнимая подушку. А мысли были все те же, истертые, как ступеньки в доме.
Весь следующий день я бродил по городу и ждал, когда наконец наступит вечер. Падал мокрый снег, я шел и думал: "Кто знает, может, и в Милане сейчас снег". Мне надо было зайти в "Маскерино", и я радовался, что увижусь там с Карлетто и его приятелями, радовался, что проведу с ними всю ночь. Но я старался отсрочить эту минуту: мне казалось, что, нарушив свое одиночество в этот последний вечер, я что-то утрачу.
Карлетто встретил меня словами:
- Знаешь, я тут раздобыл для тебя гитару. Уж на этот раз мы повеселимся.
Он сказал, что его друзья актеры уезжают в Рим и в двенадцать ночи придут прощаться в "Маскерино". Мне это показалось хорошим предзнаменованием, и я сказал ему:
- Вчера мне было не по себе. Давай-ка сюда гитару.
Карлетто сказал, что гитару должны принести друзья.
- А пока выпьем. Ты правильно делаешь, - потягивая вино, сказал он, - что не связываешься с варьете. Умнее многих поступаешь. Вот меня, к примеру, петь в варьете нужда погнала.
- Но ведь ты по-настоящему талантлив.
- Ну и что из того? От Лубрани ведь не уйдешь.
Тогда я спросил, почему он не поищет работу у других антрепренеров.
- Сам знаешь, как оно бывает, - вздохнул он. - Меня крепко прижали в последний раз. Ты даже и не представляешь, сколько надо хлопотать во всяких учреждениях, чтобы добыть разрешение. Лубрани тем и хорош, что на многое закрывает глаза.
- А сменить профессию ты не можешь? - тихо спросил я.
- Профессию не меняют, - сказал он. - Можно сменить любовницу, но не профессию. - Он взял рюмку и разом осушил се. - Конечно, профессия у меня паршивая, - продолжал он, - ты мне тем и нравишься, что не стремишься быть артистом.
- Если бы мог, непременно стал бы.
- Рассказывай кому-нибудь другому, - засмеялся он. - Прежде и я был таким, как ты. Ты хочешь жить один и ни от кого не зависеть.
Сейчас мне не казалось, что Карлетто намного старше меня. Большеголовый, с ясными, светлыми глазами, он выглядел совсем юным. И все же где-то его ищет Дорина, и вокруг рта залегли глубокие складки, и улыбка у него такая усталая.
- А вот вчера вечером, - сказал я, - я готов был сменить профессию. Слишком уж меня пришибло.
Карлетто внимательно посмотрел на меня и выпустил струйку дыма.
- Я понимаю, - сказал он, - раньше тебе жилось лучше.
Мы все сидели с ним за столиком, пока не пришли его друзья. Они появились, когда зажглась большая люстра и заиграл оркестр. Это были веселые простые люди - Лучано, Фабрицио, Джулианелла. С ними я вроде был один и в то же время в кругу друзей. Совсем другой народ эти римские актеры: я мог пить с ними и мог спокойно смотреть со стороны, как они кутят. Устроились мы в маленьком зале, куда никого больше не пускали. И если ты гитарист, то быстро заводишь дружбу со всеми. День уже занялся, а я все играл.