Я на минуту прислушался к словам песни, которая вела пары: "Жить, жить… брать, брать… без страсти". Но как ни раздражали эти пустые слова, мелодия захватывала, и этому трудно было противиться. Я спрашивал себя, слышен ли голос певицы на холме.
- Вот тебе и современные ночные развлечения, - сказал Пьеретто. - Они стары как мир.
V
В ту ночь Розальба танцевала и с Пьеретто - в пику Поли, чтобы унизить его. Не знаю уж, сколько мы выпили все вместе, казалось, ночь никогда не кончится, но оркестр давно уже перестал играть, и Розальба подозвала официанта и потребовала, чтобы Поли расплатился и повез нас ужинать в Валентино. В кругу света, падавшего из-под абажура - только наша лампа еще горела на площадке, - мельтешило розовое платье, а с По волнами накатывал ночной холод. Так как Поли все не уходил, снова завязав разговор с Пьеретто и с официантом, Розальба выскочила, села в машину и принялась гудеть. На шум вышли хозяин кафе, официант, посетители, выпивавшие по последней за стойкой; Розальба вылезла из машины и стала звать: "Поли! Поли!"
На обратном пути Поли правил одной рукой, обнимая Розальбу за талию, а Розальба сладко потягивалась, донельзя довольная. Время от времени она оборачивалась, как бы подбадривая нас, точно мы были ее сообщники. Пьеретто все время молчал. Машина не свернула к Турину, а проехала через мосты и помчалась по дороге в Монкальери. Но и там мы не остановились; было ясно, что мы едем без всякой цели, чтобы время убить. Опьянев, я закрыл глаза.
Очнулся я от резкого толчка, с таким ощущением, будто меня взметнуло вихрем; мое кошмарное забытье продолжалось долго, и, когда я увидел над собой глубокое сияющее небо, мне показалось, что я падаю в него вниз головой. В холодном розовом свете зари машина, подскакивая на булыжнике, ехала по улице какого-то селения. Моргая глазами от ветра, врывавшегося в окошко, я огляделся и увидел, что Розальба и Пьеретто спят, а селение безлюдно и замкнуто в тишине. Только Поли спокойно крутил руль.
Он остановил машину, когда из-за гребня холма выглянуло солнце. Пьеретто был весел; Розальба щурила глаза. Боже мой, какой старой она выглядела в своем розовом платье. Все они вызывали у меня злость и в то же время жалость. Поли обернулся и с бодрым, жизнерадостным видом сказал нам "доброе утро".
- Нехорошо получилось, но я сам виноват. Где мы? - сказал я.
- Позвони домой, - сказал Пьеретто. - Скажи, что ты плохо почувствовал себя.
Поли и Розальба принялись дурачиться, кусать друг друга за ухо. Розальба вытащила из волос цветок и, не давая его Поли, который хотел его схватить, протянула мне.
- Нате, - сказала она хрипло, - и не портите нам удовольствие.
Пока мы ехали дальше, я все нюхал его и меня мучила мысль: первый раз в жизни женщина дала мне цветок, и надо же, чтобы это была такая выдра, как Розальба. Я злился на Поли за тягомотную ночь.
Показалась колокольня другого селения. По узкому проулку, между домами с крылечками и пузатыми балконами мы выехали на площадь. В утренней тени какая-то девочка брызгала на булыжник водой из бутылки.
В кафе деревянный пол был тоже обрызган, и от него пахло погребом и дождем. Мы сели у окна против солнца, и я сразу спросил про телефон. Телефона не было.
- Все из-за тебя, - сказал Поли Розальбе. - Если бы ты не заставила меня танцевать…
- Скажи лучше, если бы ты не пил, - взорвалась Розальба. - Ты уже ничего не понимал. До одурения накачался коньяком.
- Брось, - сказал Поли.
- Спроси у твоих приятелей, что ты плел! - крикнула она с озлоблением. - Спроси у них, они слышали.
Пьеретто сказал:
- Он говорил о важных вещах. О внутренней чистоте и свободном выборе.
Женщина, которая обслуживала нас, исподтишка приглядываясь к Розальбе, сказала, что на почте есть телефон. Тогда я поднялся и попросил у Пьеретто бумажник. Розальба тоже встала и сказала мне:
- Я пойду с вами. Разгоню сон. Здесь пахнет так, что можно с ума сойти.
Мы вдвоем вышли на площадь. В своем розовом платье, высокая и худая, она была чучело чучелом. Из окон высовывались головы, но на улице еще никого не было.
- В это время все в поле, - сказал я, чтобы прервать молчание.
Розальба попросила у меня сигарету.
- У меня обыкновенные "мачедония", - сказал я.
Розальба остановилась, я дал ей огня, и, закуривая, она сказала с деланным смешком:
- Вы моложе Поли.
Я поскорее отбросил спичку, которая обожгла мне пальцы.
Розальба продолжала, заливаясь краской:
- И искреннее Поли.
Я отодвинулся, не сводя с нее глаз.
- Ну вот, - сказала она, - такая у меня кожа, ни с того ни с сего краснею. Не обращайте внимания… А теперь скажите мне одну вещь.
Она хриплым голосом спросила меня, что мы делали в эти дни. Когда я стал рассказывать о нашей встрече, она заморгала глазами.
- Поли был один? - допытывалась она. - Но тогда почему он оказался в полночь на холме?
- Один, но было уже три часа.
- А как получилось, что вы остались с ним?
Я сказал ей, что Орест и Пьеретто могут рассказать о Поли лучше, чем я. Я пошел спать, а Пьеретто провел с ним все утро. Поли, кажется, немного выпил. Впрочем, как всегда. Пусть спросит у Пьеретто, они долго разговаривали.
В ту же минуту я понял, что Розальба не теряла времени даром и, танцуя, уже расспросила Пьеретто. Она пристально посмотрела на меня. Почувствовав раздражение, я отвел глаза, и мы пошли дальше.
На почте, ожидая соединения, я сказал Розальбе, которая курила, стоя в дверях:
- Орест знает Поли с детских лет… Прошлой ночью он был с нами.
Она не ответила и продолжала смотреть на улицу. Я тоже вышел на порог и поглядел на небо.
Поговорив с матерью в тесной кабинке - было плохо слышно и приходилось кричать, - я опять вышел на порог, но Розальба не тронулась с места.
- Пошли? - весело сказал я.
- Ваш друг, - заговорила она, встрепенувшись, - очень хитрый парень. Он вам ничего не сказал про Поли?
- Они поехали на озера.
- Я знаю.
- Поли был пьян, и ему стало плохо.
- Нет, а до этого, - нетерпеливо сказала Розальба, и у нее задрожал голос.
- Не знаю. Мы нашли его на холме, когда он смотрел на звезды.
Тут Розальба судорожно уцепилась за мою руку и повисла на мне. Две крестьянки, проходившие по улице, обернулись и посмотрели на нас.
- Вы меня понимаете, правда? - сказала Розальба, тяжело дыша. - Вы видели, как Поли обращается со мной. Вчера я думала, что умру, я уже три дня одна в гостинице. Я не могу даже выйти погулять, потому что меня знают. Я здесь у него в руках; в Милане думают, что я на море. Но Поли пренебрегает мной, я надоела ему, он не хочет даже потанцевать со мной…
Я смотрел на камни мостовой и чувствовал, что на нас глазеют с балконов.
- …сегодня ночью, вы видели, он был в хорошем настроении. Когда он пьян, он еще переносит меня, но, пока не напьется, готов на все, чтобы удрать от меня. Теперь… - тут у нее пресекся голос, - …я никогда не знаю, что будет завтра.
Она не отпустила мою руку, даже входя, когда я откинул портьеру из звенящих висюлек. Поли и Пьеретто беседовали в тени, и, увидев нас, Пьеретто крикнул:
- Что мы будем есть?
Нам подали яичницу и вишни. Я старался не глядеть на Розальбу. Поли, разламывая хлеб, продолжал говорить:
- Тем вернее решаешься, чем ниже ты пал. Когда мы оказываемся на самом дне, когда все потеряно, тогда мы и обретаем самих себя.
Пьеретто смеялся.
- Пьяный есть пьяный, - сказал он. - Он уже не выбирает ни наркотики, ни вино. Он уже сделал выбор миллионы лет назад, когда в первый раз закричал "пей до дна".
- Есть внутренняя чистота, - сказал Поли, - ясность духа, которая идет из глубины…
Розальба молчала, а я не осмеливался смотреть на нее.
- Я тебе говорю, - перебил Поли Пьеретто, - что если ты сегодня ночью забыл про время, то потому, что потерял способность сделать выбор.
- Но я ищу эту чистоту, - упрямо сказал Поли, с трудом ворочая языком, - и я тем ближе к ней, чем лучше я осознаю, что я низок и что я взрослый человек. Ты понимаешь или нет, что человеку свойственна слабость? Как ты можешь подняться, если сначала не упадешь?
Розальба молча ела вишни. Пьеретто покачал головой и сказал:
- Нет.
Я думал о давешнем разговоре с Розальбой, и не столько о ее словах, сколько о голосе и о том, как она сжимала мою руку. Когда мы встали и собрались уходить, я взглянул на нее. Она показалась мне спокойной, сонной.