Малыш осмелел и спросил, что это за маленькие темные гладкие зерна, которые она иногда дает возвращающимся голубям, и она сказала, что это зерна канабиса, на который голуби очень жадны. Их добавляют понемногу в ежедневную пищу и чуть больше - как особое поощрение и награду.
- И дважды в неделю их кормят из руки.
Это требует больше времени, сказала она, но это приятно и полезно, потому что дает важную возможность осмотреть голубя и углубить симпатию и дружбу. Всякое животное боится глаз человека, его запаха и хитрости его пальцев. Способ преодолеть этот страх - дать ему поесть из ладони. Так оно приближается, и привыкает, и становится верным другом.
- Голубь не так умен, и чувствителен, и сложен, как собака или лошадь, - сказала она, - и, вопреки тому, что о нем говорят и как он выглядит, у него тяжелый характер. Но и он знает, что такое дружба и верность. Это ты не должен записывать. Есть вещи, которые достаточно услышать и запомнить.
2
- Ты в полном порядке, - сказала она ему через несколько дней. - Из тебя выйдет настоящий дуве-йек.
- Что такое дуве-йек? - испугался Малыш.
- Когда станешь дуве-йек, узнаешь.
- Так когда же ты возьмешь меня посылать голубей?
- Не посылать! Запускать! А для этого ты должен сначала выучить еще одну важную вещь: как поймать и удержать голубя в руке.
Голубя, объяснила она, нельзя ловить в воздухе или вне голубятни, но только после того, как он опустился и вошел внутрь. Руки должны приближаться к нему открытым и плавным движением, а не украдкой или рывком, не слишком быстро, но и не слишком медленно или нерешительно. И всегда сверху, чтобы, если он взлетит, его удалось бы схватить. И наконец, сам захват: ладони обнимают крылья, пальцы спускаются и охватывают ноги меж ними.
- Осторожно. Всё - осторожно. Это не такое простое тело, как наше, это тело совершенное и утонченное, созданное для полета.
И не смотри ему в глаза! - сказала она и повторила: - Потому что у животных взгляд прямо в глаза - сигнал нападения. У голубей глаза повернуты в стороны, а у нас вперед, и поэтому наш взгляд кажется им взглядом наземного хищника или хищной птицы.
Руки Малыша приблизились к голубю, опустились к нему, охватили его, ощутили взволнованный перестук птичьего сердца. Его сердце забилось в ответ.
- Не сильно… - И он испугался.
- Прекрасно… - И он наполнился счастьем.
- А сейчас поймай другого. Они очень отличаются друг от друга. - И он тренировался, и учился, и узнавал - осторожно и мягко, со всё растущей уверенностью.
Еще через несколько дней Мириам велела ему раздобыть велосипед, чтобы присоединиться к ней в одной из поездок. Мал он был, и невелик ростом, и еще не мог ездить на "велосипеде кибуцников", а потому попросил у тети ее "велосипед кибуцниц".
Тетя колебалась.
- Этот велосипед записан за коровником, - сказала она.
- Пожалуйста, мама, пожалуйста, - сказал Малыш. И она, услышав это "мама" и увидев, как сменяются на его лице надежда и отчаяние, согласилась, но с условием, что он не будет ездить далеко и сначала потренируется с "девушкой из голубятни".
Он тут же попробовал и упал, снова попробовал и тренировался таким образом до тех пор, пока не обрел достаточное равновесие. Весь в синяках и царапинах, поспешил он в голубятню и был благодарен Мириам, которая, не задавая лишних вопросов, велела ему побыстрее промыть раны водой с мылом, смазала их ветеринарной мазью и показала, каких трех голубей отловить.
Сначала они катили по проселочной дороге, которая тянулась параллельно главной, Мириам - ленивыми легкими движениями, а он - нажимая всем своим весом и тяжело дыша, но забыв свои раны и страх и наслаждаясь шелестом шин и волнением перед предстоящим. Возле большого электрического столба они свернули на кипарисовую аллею и поехали в сторону полей, в глазах рябило от быстрого чередованья света и тени, запах цветущей акации ласкал и щекотал носы.
Еще через несколько километров, возле насосной станции, Мириам остановилась, прислонила свой велосипед к стволу кипариса и вынула из корзинки голубя, помеченного красным.
- Возьми блокнот и карандаш, - сказала она, - и запиши цвет его ленточки, и дату, и время, и место, каждую цифру в свой столбец.
Он писал круглыми детскими буквами, гордый и очень испуганный.
- А сейчас цифры и буквы на его кольце, прекрасно, а в столбике места напиши "насосная станция", там, где "погода", - ясно, двадцать четыре градуса, легкий восточный ветер, а "время запуска" напиши тринадцать, двоеточие, сорок пять. Это без четверти два. Записал? Всё понял? Сейчас смотри внимательно.
Он видел ее руки, протянувшиеся вперед и вверх, ее напряженное тело, ее грудь, вдруг приподнявшуюся под серой рабочей блузкой, улыбку, незаметно для нее самой появившуюся на ее губах. Запуск был таким плавным, что голубь показался ему улыбкой, вспорхнувшей с ее лица, и это зрелище было таким красивым и влекущим, что Малыш не понимал, почему он стыдится своего волнения.
Затем Мириам запустила голубя с желтой ленточкой, и Малыш забеспокоился: даст она третьего голубя ему или и этого запустит сама? Он заполнил третий бланк и поднял на нее глаза, и Мириам сказала: "А теперь ты".
Он взял голубя и, вопреки ее предупреждению, бросил на него короткий взгляд хищника.
- Думай, что ты делаешь, - сказала ему Мириам, - это твой первый голубь, не забудь. Не выпускай его просто так из рук и не подбрасывай. Представь себе, что ты подносишь его небу. Мягко и плавно.
Еще до того, как его руки выпрямились до конца, он почувствовал, что его движение не получилось таким удачным, как у нее. Но голубь уже расправил крылья, и глаза Малыша провожали его при взлете, и его тело хотело взлететь за ним следом. Крылья били по воздуху, удаляясь. Поначалу голубь отливал серо-голубым, потом - против огромного светлого неба - потемнел и уменьшился. Малыш смотрел на него и не знал, что такой же будет последняя картина его жизни, которую он увидит девять лет спустя, когда будет лежать на спине в разрушенном монастырском складе, простреленный, изломанный и умирающий, истекая кровью, а голубь взлетит над ним, неся с собой его последнее желание.
- Молодец, - сказала Мириам. Она погладила его по макушке прохладной рукой, сначала маленький веселый завиток, а потом ее пальцы опустились по двум сторонам затылка и ласково соскользнули на спину.
3
Спустя несколько недель Мириам попросила Малыша, чтобы он попросил свою тетю, чтобы она попросила водителя молочной цистерны, чтобы тот взял с собой голубей для более далеких запусков. Вначале из Цемаха, затем из Афулы и из Хайфы. Потом она сказала ему, что ей известно, что его дядя ездит иногда на совещания кибуцного движения в Тель-Авив, пусть Малыш попросит его взять с собой трех голубей и запустить их оттуда.
- Как я их повезу? - спросил дядя.
- Есть специальная корзина для голубей, - ответил Малыш, - она сплетена из соломы, с крышкой и ручкой.
- А если они начнут драться по дороге? Или нагадят?
Мириам не отступила. Она пошла с Малышом к дяде и сказала ему:
- Голуби не будут ссориться, а если немного нагадят - не страшно. Корзина выложена газетами.
- А где я их выпущу? - ворчал дядя. - Просто так? Посреди улицы? Остановлюсь и открою корзину?
- Ты помнишь доктора Лауфера? Того, что вылечил больного теленка твоей жены? Я уверена, что вы оба будете рады вернуть ему долг. Отвези этих голубей ему. Он находится в нашей Центральной голубятне, в зоопарке, - сказала Мириам. - Он их запустит и сам заполнит бланки, а возможно, даст тебе несколько своих голубей, чтобы запустить их отсюда. Это важно. Нам не каждый день представляется возможность запустить голубей с действительно большого расстояния.
На лице дяди обозначилась озабоченность. Его тело говорило "нет". И тогда Малыш, на которого слова "Центральная голубятня", как это свойственно всем напыщенным названиям, произвели магическое воздействие, с жаром воскликнул:
- Я поеду с тобой! Я буду заниматься корзиной и присмотрю за голубями! Только довези меня до Центральной голубятни в зоопарке!
- Прекрасная идея, - наклонилась к нему Мириам. - Я на тебя полагаюсь.
- А что будет потом? - всё еще сомневался дядя. - Так и будешь таскаться за мной весь день на все встречи и совещания?
- Оставь его в зоопарке, - сказала Мириам. - Доктор Лауфер найдет чем его занять. Центральная голубятня большая, и там всегда есть работа.
В три часа утра дядя разбудил Малыша и повел его - глаза закрыты, руки сжимают ручки корзинки с голубями - к грузовику-молоковозу. В дороге сон навалился на него с новой силой, но иногда он просыпался и каждый раз, открывая глаза, видел другой пейзаж, отчего поездка казалась ему прерывистой чередой сновидений. В Хайфе они пошли на автобусную станцию. Дядя достал ему из сумки бутерброд и купил у арабского лоточника чашку кисловатого напитка, а когда их автобус тронулся с места и пошел вдоль берега моря на юг, сказал Малышу, что мало смотреть из окна - надо глубоко вдыхать и нюхать то, что он видит, потому что запах лучше запоминается.
Автобус часто останавливался, впускал и выпускал пассажиров. Море, вначале близкое и синее, сильно пахнущее солью, отдалилось и позеленело. Его запах тоже изменился: сначала ослабел, потом усилился и превратился в запах цитрусовых плантаций. Голуби затихли в своей корзине, Малыш снова задремал и проснулся, только когда дядя толкнул его, чтобы он открыл глаза и смотрел.
- Уже приехали. Ты же в первый раз в Тель-Авиве. Смотри - это Центральная автобусная станция.