7
Так оно и сталось. Голубь переселился в голубятню зоопарка, а Девочка каждый день после школы приходила навестить его, и, хотя Толстяк из Зоопарка уже давал ей войти, она неизменно приносила с собой сухие корки для животных, чтобы его задобрить.
Голубь продолжал выздоравливать, и она следила за тем, как он упражняет свое крыло, то расправляя, то складывая его, и с каждым днем подпрыгивает всё выше. Так прошло несколько дней, а потом доктор Лауфер позвал ее "посмотреть что-то интересное" в клетке для кладки яиц. Там из яйца вылупился голубенок. Он показал ей, как родители кормят маленького "птичьим молоком", которое они отрыгивают из горла. Потом он научил ее бренчать жестяной банкой с зернами и петь "гули-гули-гули, кушать", а в другой раз показал ей "голубку-соблазнительницу", которая отбивала напарника у своей подруги.
Еще через несколько дней он сказал ей:
- Твой голубь выздоровел. Он может лететь.
Девочка сделала глубокий вдох и сказала:
- Я думала об этом, и я согласна.
- Мы все, как одна, благодарим тебя от его имени, - сказал доктор Лауфер, а Девочка снова покраснела и сказала:
- Но есть еще одно маленькое дело, - и она рассказала ему о пустой трубочке, которая была привязана к голубиному хвосту, и о письме, которое было в ней.
- Значит, голубеграмма все-таки была, - упрекнул он ее. - Почему ты не сказала об этом, когда принесла его?
Девочка молчала.
- Ты знаешь, что такое голубеграмма, да?
- Я не знаю, но понимаю.
И что было в ней написано? Ты, конечно, прочитала?
- Это было любовное письмо.
- Действительно? Это намного интереснее скучных голубеграмм, которые мы посылаем для Хаганы. Но сколько же любви можно уместить на этой маленькой записке?
- Три слова "Да или нет?"
- Да, - сказал доктор Лауфер, - конечно.
Девочка вынула трубочку из кармана и дала ему.
Доктор Лауфер удивленно хмыкнул:
- Эта трубочка называется "кульмус". Мы знаем только двух человек, которые вкладывали голубеграмму внутрь остова пера. Один учился с нами в Германии и остался там, когда мы уехали сюда, а другой приехал с нами, но уже умер.
Он вытащил записку и прочел:
- "Да или нет…" - И улыбнулся. - Действительно, это и всё… А мы думали, что это ты задала вопрос.
И он снова свернул записку, вернул ее на место, а трубочку привязал к среднему перу на хвосте голубя.
- Вот так, - сказал он. - Как привязала та, которая запустила этого голубя.
- Почему вы говорите "запустила"?
- Потому что это правильное слово. Послать письмо, но запустить голубя.
- Нет… Почему вы говорите "запустила", а не "запустил"? Почему вы решили, что его запустила женщина?
- Это видно. Посмотри сама - это письмо от девушки.
- Нет, это послал парень, а не девушка, - сказала Девочка.
- Это девушка, - сказал доктор Лауфер. - Посмотри на почерк.
"Это парень, - подумала Девочка про себя, - посмотри на слова".
И сама удивилась себе: "Как это в двенадцать лет у меня уже такие мысли в голове?"
Доктор Лауфер передал голубя Девочке:
- Возьми. Запусти его.
Девочка взяла голубя двумя руками и почувствовала гладкость оперения, его тепло, сердце, бьющееся даже быстрее ее собственного.
- Не послать его, не выпустить его - запустить его. Вот так. - Он показал пустыми руками. - Плавным движением, и на первый раз думай о том, что ты делаешь. У тебя будет особенное чувство. Когда мы приехали сюда из Германии, и начали здесь всюду ходить, и изучать фауну и флору Страны Израиля, и впервые увидели морской лук, и впервые вдохнули пыль от стада овец, и напились из источника, и ели давленые маслины и инжир с дерева - у нас тогда было точно такое же чувство.
Девочка сделала, как он ей велел, и запустила голубя плавным уверенным движением. Три события произошли одновременно: ее лицо засияло, ее грудь наполнилась тоскливой болью, а голубь, который ничего этого не знал, как не знал и содержания записки, которую он нес, широко расправил крылья, смело взмахнул ими - и взлетел.
- Прекрасно, - сказал доктор Лауфер. - Мы набираем высоту под правильным углом. У нас достаточно сил. Мы уже здоровы. И сейчас, когда мы можем летать, мы еще окрепнем. Не беспокойся за него. Он долетит. Это хороший голубь, и это маленькая страна, и небольшие расстояния.
Голубь поднялся над клетками, взмыл вверх и повернул на юго-восток.
- Вполне возможно, что он полетит в Иерусалим, - объяснил ветеринар. - Но будем надеяться, что его дом ближе, где-нибудь в Ришон ле-Ционе или в Реховоте. - И добавил: - А может быть, в Сарафенде, где у англичан военный лагерь. Там есть большая военная голубьятня, а солдаты тоже иногда чувствуют любовь. Как это мы раньше не подумали о Сарафенде, иногда мы такие глупые!
Он заслонил ладонью глаза и, увидев, что Девочка сделала то же самое, улыбнулся.
- Не отводи от него взгляд, потому что он скроется из виду очень скоро, скорее, чем ты думаешь.
Девочка сказала:
- Он скроется в тот момент, когда его увидит тот, кто ждет.
Доктор Лауфер сказал:
- Это невозможно. Этого не может быть.
Девочка сказала:
- Но так оно будет.
Доктор Лауфер увидел выражение ее лица и почувствовал, что, вопреки всякой логике, она права. Он сказал ей:
- Ты знаешь, что такое дуве-йек? Я родился в Кёльне, в Германии, и так называют там тех, кто помешан на голубях. Это то, чем ты собираешься стать. Настоящая дуве-йека.
И вытащил из кармана свою записную книжку и записал в ней новое правило: "Голубь скрывается с глаз запускающего, когда он открывается глазам того, кто его ждет. - И добавил: - Это так, даже если этого не может быть!" - подчеркнул и вернул записную книжку в карман.
Девочку тревожило, не запоздает ли голубь с прилетом, потому что и у "да", и у "нет" могут быть последствия, которых нельзя предвидеть заранее. Она даже проговорила про себя напутственную молитву, слова которой, так она верила, взлетели вслед за голубем и сопровождали его в небе на небольшом расстоянии.
- Ты еще видишь его? - спросил доктор Лауфер.
- Да, - сказала Девочка.
- А мы уже нет.
- Потому что это я его запустила, а не вы.
И через две минуты сказала:
- Он долетел.
Доктор Лауфер спросил:
- Хочешь и дальше приходить сюда и помогать нам в голубятне?
- Я подумаю над этим, - сказала Девочка.
- От нас как раз ушла девушка, которая работала здесь шесть лет. Она тоже пришла к нам девочкой.
- Она тоже пришла с раненым голубем?
- Нет. Она пришла со своей мамой, просто так, погулять в зоопарке.
- И куда она ушла?
- Руководить новой голубятней в кибуце в Иорданской долине. Ты можешь начать у нас учиться и работать вместо нее. И приведи того молодого человека, который приходил с тобой.
Он нагнулся к ней и улыбнулся:
- Да или нет?
- Я подумаю, я спрошу своих родителей, и я сообщу вам.
Следующие три дня Девочка провела у себя на балконе. То и дело поглядывала на небо, и всякий раз, когда видела там голубя, у нее замирало сердце. Но доктор Лауфер был прав. Ее голубь не вернулся, и на четвертый день она пришла в зоопарк и сказала:
- Да, я хочу.
- А где твой приятель?
- Он не может. Он целый день учит английский. У него есть дядя в Америке, в Чикаго, и он хочет поехать туда учиться на врача.
- Жаль, - сказал доктор Лауфер. - Очень жаль. Но может быть, так и лучше.
- Это все из-за того, что вы сказали ему, - сказала Девочка, - что у него хорошая рука.
Вот так случилось, что в начале 1940 года один тель-авивский мальчик начал изучать анатомический атлас Корнинга и английский толковый словарь, а двое детей начали работать в двух голубятнях для почтовых голубей и учиться профессии голубятника - Девочка в зоопарке в Тель-Авиве, а Малыш - в кибуце в Иорданской долине. И так как в то время в Стране было мало голубятников, и все они были связаны с Хаганой, и все встречались время от времени на специальных семинарах по голубеводству, но главное, потому, что судьба, по ей одной известным причинам, того захотела, той Девочке и Малышу суждено было встретиться, а тому Мальчику суждено было поехать в Америку, выучиться там и потом вернуться в Тель-Авив.
Глава пятая
1
Между мною и близкими мне людьми - родителями, братом и женой - есть несколько отличий. О некоторых я уже говорил, о других расскажу сейчас: они - и она тоже - ощущают небо, что над их головой, и твердь, что у них под ногами, а я - бумажный змей с оборванной нитью. Они - особенно она - дерзают, а я - колеблюсь. Они - и, уж конечно, она - решают и делают, я же довольствуюсь желанием и надеждой. Как люди на молитве, как молоток, что раз за разом бьет в одну точку. Всегда теми же словами, всегда к тому же востоку. Со своими близко посаженными и темными глазами, со своей жаждой странствий и страхом перед переменой мест, со своими упованиями и боязнью их исполнения я порой кажусь единственным евреем в нашем семействе.