- Это кто лицедействует, я лицедействую? - взорвался Розенфельд, грохнул дверью холодильника и повернулся к Софи: - Пусть я не имел верный заработок и не всегда мог содержать тебя и твою мать, зато со мной вы имели возможность посмотреть мир, завести знакомство с величайшими еврейскими актерами нашего времени. Адлером, Шварцем, Бен-Ами, Гольденбургом, все они приходили в наш дом. Ты слышала, как умнейшие люди говорят о жизни, о книгах, музыке и всяких искусствах. Ты ездила со мной на гастроли повсюду. И в Южную Америку. И в Англию. И в Чикаго, Бостон, Детройт. Отец твой так играл Шейлока на идише, что американские критики ходили его смотреть и хвалили его до небес, вот какой у тебя отец. Вот как надо жить. Вот это я называю жизнь. С водопроводчиком такого ты не будешь иметь. И кого, я спрашиваю, он приведет к тебе в дом - других водопроводчиков, и они будут сидеть на кухне, говорить о трубах и как починить протечку в уборной? И так надо жить? И это ты называешь разговор? И когда он сюда приходит, он открывает рот? Говорит только - да, нет, как заведенный. Нет, так жить тебе не надо.
Софи слушала отца молча.
- Пап, ты несправедлив, - сказала она невозмутимо, - ты его запугал, он боится разговаривать с тобой.
Ее ответ, похоже, устроил Розенфельда.
- Что ты так торопишься? - уже более миролюбиво сказал он. - Ты найдешь и получше.
- Прошу тебя, оставим этот разговор.
Раздался звонок. Софи нажала кнопку домофона.
- Пап, очень тебя прошу, будь с ним повежливее.
Розенфельд ничего не ответил, повернулся к плите, Софи пошла в ванную.
Эфраим постучался в дверь.
- Входите!
Дверь открылась, он вошел. Рослый, отлично сложенный, чисто одетый. Волосы тщательно приглажены, а вот руки набрякшие, красные: ему то и дело приходилось их отмывать горячей водой, а все равно ладони в мозолях, под ногтями грязь. Увидев, что в комнате только отец Софи, он смутился.
- Софи дома? - спросил он.
- Добрый вечер! - ехидно сказал Розенфельд.
Эфраим покраснел.
- Добрый вечер, - сказал он. - Софи дома?
- Сейчас придет.
- Спасибо. - Эфраим так и остался стоять.
Розенфельд налил в картошку молока, поковырял ее вилкой.
- Так ты теперь имеешь работу на новостройке?
Эфраим удивился такому вежливому обращению.
- Нет, - сказал он. - Мы работаем на военно-морской базе, на новых судах.
- Ну-ну, а на кораблях таки много уборных? - спросил Розенфельд.
Эфраим не ответил. Софи вышла из ванной - она прибрала волосы, повязала голубую ленточку под цвет халату.
- Привет, Эф, - сказала она.
Он кивнул.
- Садись, - она придвинула стул к кровати. - А я прилягу.
Скинула шлепанцы, подоткнула подушку так, чтобы на нее опереться, укрылась одеялом. Эфраим сел спиной к комнате. За его плечом ей было видно, как отец выложил овощи на тарелку. Потом сел за стол, стал разминать их вилкой.
- Что нового, Эф? - спросила она.
Эфраим сидел, опершись локтями о колени, переплетя пальцы.
- Да так, ничего, - сказал он.
- Ты сегодня был на работе?
- Всего полдня. У меня три недели отгулов.
- Что еще новенького?
Он пожал плечами.
- Слышал об Эдит и Морти? - спросила она.
- Нет, - сказал он.
Розенфельд опустил вилку.
- Они поженились в воскресенье.
- Это хорошо, - сказал он.
- Да, вот еще что. Я купила билеты - на Мэдисон-сквер-гарден будет концерт, сбор в помощь русской армии. Ты свободен в пятницу вечером?
- Да, - сказал он.
Розенфельд бросил вилку на тарелку. Эфраим не повернул головы, Софи не подняла глаз. С минуту они помолчали, потом Софи снова завела разговор:
- Да, запамятовала тебе сказать. Я написала в Вашингтон, чтобы тебе выслали анкеты для поступления в гражданскую службу. Тебе твоя мама сказала?
- Да.
Розенфельд стукнул кулаком по столу.
- Да, нет, да, нет, - завопил он. - Ты что, других слов не знаешь?
Эфраим не повернул головы.
- Папа, ну, пожалуйста, - молила
Софи.
- Да, нет, - вопил отец, - да, нет. И так говорят с образованной девушкой?
Эфраим повернулся к нему и, не опускаясь до пререканий, сказал:
- Я говорю не с вами. А с вашей
дочерью.
- И это называется - говоришь. Ты не говоришь, ты унижаешь ее своими да, нет. И это разговор? Нет, это не разговор.
- Я не актер, - сказал Эфраим. - Я работаю руками.
- Ты открыл рот, чтобы меня унизить! Так уже закрой его.
У Эфраима дрожал подбородок.
- Вы первый меня унизили.
- Пожалуйста, ну, пожалуйста, - просила Софи. - Папа, если ты не прекратишь, я поставлю ширмы.
- И очень хорошо, поставь ширмы, мои глаза уже не хотят видеть твоего водопроводчика, - подначивал ее отец.
- Водопроводчик, по крайней мере, может содержать жену, ей не придется на него работать, - Эфраим вышел из себя, голос его прерывался от волнения.
- Эфраим, не надо, - стенала Софи.
Розенфельд обомлел, но только на миг. Потом побагровел и даже начал заикаться:
- Ты - ничтожество, вот ты кто. Ничтожество, - вопил он. Губы его беззвучно шевелились: подходящие слова не подыскивались. Но вдруг он взял себя в руки, замолчал. Медленно поднялся из-за стола. Скрестил руки на груди, затем воздел их к потолку и перешел - не без умысла - на идиш, речь его текла плавно.
- Слушай меня внимательно, великий и милостивый Г-сподь наш. Слушай историю второго Иова. Слушай, как год за годом на меня валилось несчастье за несчастьем, и теперь, в мои лета, когда чуть не все мои сверстники собирают благоуханные цветы, я срываю одни сорняки. У меня есть дочь, о Г-споди, и я окружал ее нежнейшей любовью, дал ей возможность развиваться, получить образование. Но она жаждет тешить свою плоть и в этом своем желании лишилась разума до такой степени, что готова предаться человеку, недостойному дотронуться до ее подола, пошлому, заурядному, бессловесному водопроводчику без идеалов, без…
- Папа, - завизжала Софи. - Папа, прекрати сейчас же!
Розенфельд замолчал, на лице его изобразилось неизъяснимое горе. Он опустил руки, повернулся к Эфраиму, ноздри его презрительно раздувались.
- Водопроводчик, - в голосе его была горечь.
Эфраим ожег его полным ненависти взглядом. Хотел встать, но ноги не слушались.
- Вы - дешевый актеришка, - злобно, яростно выкрикнул он. - Идите к черту! - Кинулся к двери, рывком открыл ее и захлопнул за собой с такой силой, что, казалось, стены затряслись.
Розенфельд все ниже и ниже опускал голову. Плечи его поникли под грузом обманутых надежд, он посмотрел на себя со стороны: трагическая фигура с седеющими волосами. И все выше и выше поднимая голову, поглядел на Софи. Она расставляла ширмы. Розенфельд двинулся к столу в нише, окинул взглядом овощи на тарелке. Аппетита они не вызывали. Он направился к плите, зажег духовку, откинул дверцу - посмотреть, жарится ли котлета. Жарится. Закрыл дверцу, убавил газ и как ни в чем не бывало произнес:
- Сегодня я буду кушать фарш.
1943 год
Продовольственные товары
Пер. Е. Суриц
Они сидели на кухне за магазином, и Розен, комиссионер от фирмы "G-S", мусолил остаток сигары углом рта и читал по списку, отпечатанному на мимеографе и скрепкой прижатому к первой странице большой красной книги заказов. Ида Каплан, задрав кругленький подбородок, внимательно слушала, как Розен перечислял товары и цены. Она недовольно поглядывала на мужа, по глазам его видя, что он не слушает.
- Сэм, - прикрикнула она на него, - слушай, пожалуйста, что Розен читает.
- Я слушаю, - сказал рассеянно Сэм. Он был тучный, с толстыми покатыми плечами и седеющими волосами, которые казались еще более седыми под голой яркой лампочкой. Свет резал ему глаза, они были красные и непрестанно слезились. Он устал и зевал без конца.
Розен на минуту умолк и насмешливо глянул на бакалейщика. Потом он поудобней устроил свое вальяжное тело на табурете и стал механически бубнить дальше по списку. "Варенье виноградное, 1,80 дюжина; желе виноградное, 1,60 дюжина; горчица, 2,76 ящик; грейпфрутовый сок, баночный, № 2, доллар дюжина…"
Розен вдруг осекся, вынул сигару изо рта и сказал:
- Ну так как же, Сэм, мы что-то будем заказывать?
- Читайте, - сказал Сэм, слегка встрепенувшись. - Я вас слушаю.
- Да, ты слушаешь, да, - сказала Ида, - только ты не думаешь ни о чем.
Розен зажал зубами слюнявый сигарный окурок и продолжал: сельдь копченная, 2, 40 дюжина; желе обычное, 65 центов дюжина; творог сладкий, доллар дюжина.