Какое-то черненькое, кошмарное веселие вовсю плескалось в моей душе. "Зачем отдавать, - пискнул я в уме, - все равно, может быть, я скоро умру… Все равно жизнь - сплошной кошмар… Подумаешь: двадцать пять рублей - Вере ухо отрезали, и то ничего… А-а, все сон, все ерунда…"
Но в то же время при мысли о том, что зарплата моя увеличилась на такую сумму, в моем животе стало тепло и уютно, как будто я съел цыплят табака. Вдруг я вспомнил, что раздатчица получает за раз всего тридцать рублей.
"Ну и тем более, - обрадовался я. - Не заставят же ее сразу двадцать пять рублей выплачивать. Так по четыре рубля и будет отдавать… Пустяки".
Но мое развлечение быстро кончилось; знакомый ужас кольнул меня в сердце: вдруг умру… даже пива не успею всласть напиться. Прежний страх сдавил меня.
- Куда мне деваться? - тоскливо спросил я в пустоту.
Недалеко жила моя двоюродная сестра. Но представив ее, я почувствовал ненависть. "Лучше к черту пойти", - подумал я.
У нас с ней были серьезные разногласия. Дело в том, что моя сестра, в молодости будучи очень похотливой и сделавшей за свою жизнь 18 абортов, вдруг на 35-м году своей жизни впала в эдакий светлый мистицизм и стала искать живого общения с Богом. Не знаю, что на нее повлияло, то ли долгий, истошный крик толстого доктора о том, что "еще один аборт и стенки матки прорвутся", то ли дикие угрызения совести из-за того, что она ради своего удовольствия не допустила до жизни 18 душ… но с некоторых пор она упорно стала повторять, что мир идет к свету.
Хорошо помню ее разговор с соседкой.
- Ну, Софья Андреевна, - говорила соседка, - ну одного, двух человек умертвить, это еще куда ни шло - ни одна порядочная женщина без этого не обходится, - но подумайте сами, 18 человек!
- Ерунда, - брякнула сестренка, - вы видите только темную сторону жизни. Если я их и убила, то ведь зато существуют восход солнца и цветы.
Я представил себе, как она станет поучать меня, и побрел куда-то вдаль проходными дворами. Я проходил мимо галок, автомобилей, бревен, тяжелых, мясистых баб и уютных, слабоумненьких старичков.
Наконец, утомившись, я прикорнул на пустынном, одичалом дворике у досок. Кругом валялись кирпичи. И ни одной души не было. Вдруг около меня появилась жалобная брюхатая кошка. Она не испугалась, а прямо стала тереться мордой о мои ноги.
Я чуть не расплакался.
- Одна ты меня жалеешь, кисынька, - прошептал я, пощекотав ее за ухом. - Никого у меня нет, кроме тебя. Все мы если не люди, то животные, - прослезился я. - И все смертные. Дай мне тебя чмокнуть, милая.
Но вдруг точно молния осветила мой мозг, и я мысленно завопил:
- Как!.. Она меня переживет!.. Я умру от рака, а эта тварь будет жить… Вместе с котятами… Негодяйство!
И недолго думая я хватил большим кирпичом по ее животу. Что тут было! Нелепые сгустки крови, кишок и маленьких, разорванных зародышей звучно хлюпнули мне по плащу и лицу. Меня всего точно облили. Ошалев, я вскочил и изумленно посмотрел на кошку.
Умирая, она чуть копошилась. Какой-то невзрачный, как красный глист, зародыш лежал около ее рта. От тоски у меня немного отнялся ум.
Быстро, даже слегка горделиво, весь обрызганный с головы до ног, я вышел на улицу.
"На все плевать, - думал я, - раз умру, на все плевать!.
Прохожие шарахались от меня в сторону, только какой-то пес, почуяв запах свежей крови, долго и настойчиво бежал за мной по пятам, повиливая хвостом. Забрел я на какую-то отшибленную, одинокую улочку. Кроме пивной и керосиновой лавки, никаких учреждений на ней не было. Там и сям шныряли потные, временами дерущиеся обыватели. Вдруг я услышал за спиной пронзительный милицейский свист. Я обернулся и увидел вдали пьяного, еле державшегося на ногах обывателя, который указывал на меня пальцем, и несущегося во всю прыть в моем направлении дюжего милиционера. Я робко прижался к стенке.
- В отделение! - гаркнул милиционер, осмотрев меня своими большими, как ложки, глазами.
Через десять минут, промесив липкую помойную грязь, мы очутились в прокуренном покосившемся помещении, плотно набитом людьми. На стенах висели плакаты. За толстой невысокой перегородкой вроде перил были милиционеры, по другую сторону - мы, граждане. Нас соединяли какая-то дверца, похожая на калитку, и то, что все мы в большинстве были пьяны так, что еле держались на ногах.
Ретивый полутрезвенький милиционер подряд штрафовал граждан за алкоголизм, еле успевая засовывать рубли и монеты себе по карманам. Он так торопился, что половина штрафа просыпалась у него под ноги и мелочь густо, как семечки, усыпала пол.
Меня перепугал гроб, стоящий в углу. Но оказалось, что какой-то здоровый милиционер, еле выводя буквы, составлял о нем акт. Рядом стояла, тоже под хмельком, ядовитая старушка в платочке.
- Не будешь, мать, спекулировать гробами, - приговаривал милиционер. - Другой раз задумаешься. Наконец очередь дошла до меня.
- К этому нужно вызвать начальника милиции, - гаркнул задержавший меня служивый.
Скоро вышел сухонький, маленький человечек в форме офицера. Он тоже был пьян.
Пошептавшись с моим милиционером, он подошел ко мне.
- Почему вы облеваны? - спросил он.
- Это не блевотина, а кровь, товарищ начальник, - ответил я.
- Не врите, что я, не вижу, - пошатываясь, сказал начальник. - Если б была кровь, мы бы вас еще месяц назад задержали.
- Я подрался с кошкой, - тихо, как в церкви, проговорил я.
- У меня были с ней метафизические разногласия. Кто переживет друг друга.
- Не хулиганьте, гражданин, - рявкнуло начальство. - Отвечайте, почему вы облевались, где не положено, и не в том месте перешли улицу?!
- По рылу бы ему дать, - ухнул розово-упитанный милиционер у меня под ухом.
- Не самовольничайте, Быков, - оборвал его начальник. - Платите штраф, гражданин, и точка.
- Сколько?
- Ну… на четвертинку… полтора рубля то есть.
Я сунул ему в руку два рубля и повернулся к выходу.
- Гражданин, держите квитанцию, - раздался мне вслед хриплый, надрывный голос. - У нас тут не частная лавочка.
И кто-то сунул мне в руку конфетную бумажку. Потрепанный, я выскочил на улицу.
- В конце концов, должен же я знать, когда умру, - завопил я перед самим собой. - Я больше этого не вынесу. Я должен знать: умру я или не умру.
Но тут счастливая, устремленная мысль осенила меня. Вприпрыжку, по самым лужам, стараясь забрызгать себя грязью, чтобы скрыть следы крови, я побежал к трамваю…
Через полчаса я был у букинистического магазина. С каким-то неопределенным чувством, смутно надеясь найти какое-нибудь завалящее пособие по предсказанию будущего, я зашел внутрь.
- У вас есть черная магия? - спросил я продавщицу.
Она подняла на меня глаза и, увидев мое перепачканное в крови и грязи лицо, пискнула и, кажется, обмочилась.
Истерически, не обращая на нее внимания, я начал копаться в книгах. Случайно мне подвернулся справочник по диагностике для фельдшеров Курской области.
Разобравшись в нужном разделе, я пробежал глазами страницу и вскрикнул: против моего симптома, который шепнул мне на ухо Собачкин, вместо зловещего слова "рак" стояло слово "запор". Ошалев от радости и еще не веря своему счастью, дрожа от нетерпения и страха, бормоча: "Все равно не поверю, все равно не может быть, чтоб так везло", я стал рыться в толстых, академических справочниках. И везде против моего симптома стояло радостное, сияющее слово "запор".
Шатаясь, я отошел в сторону. Продавщица, забившись в угол, расширенными от ужаса глазами смотрела на меня и бормотала, очевидно в качестве молитвы, слова песенки: "Ах, хорошо на белом свете жить…"
- Теперь я готов все простить Собачкину, - ликовал я, выйдя на улицу.
Но после первого приступа радости пережитые страхи и тревоги дали реакцию: я готов был долго, целыми днями, плакать.
Измученный, ввалился я домой.
- На кого ты похож! - заорала жена. Сначала слегка припугнув ее тем, что у меня мог быть рак, рассказал ей, как тяжело я это перенес и как открыл, что ошибся.
- Пожалей меня, я убил беременную кошку, - заскулил я, упав в ее руки. - Теперь меня замучает совесть.
- Только и всего. Какая ерунда, - бодро провозгласила жена. - Ну сделал глупость, другой раз так делать не будешь.
- Везде ужасы, - лепетал я. - Одному дяде с нашей работы хулиганы отрезали ухо.
- А тебе-то что, - прервала жена. - Если только это дядя, а не тетя, - и она внимательно посмотрела на меня.
- Конечно, дядя. Большой такой, - покраснев, увильнул я. Жена принесла ведро воды.
- Я не вернул раздатчице лишние деньги; у нее детишки, они будут голодные, - не выдержав, горько всхлипнул я.
- А вот это ты молодец, - обрадовалась жена. - Не зря страдал, что болел раком. Сколько же она тебе передала?
- Десять рублей, - опять покраснел я и, не переставая всхлипывать, мельком подумал, с каким удовольствием я пропью завтра оставшиеся пятнадцать рублей.
- Ну все хорошо, что хорошо кончается, - заключила жена. - А ведь намучился ты так потому, что тебя Бог за меня наказал. Не хотел принести мне сегодня утреннюю любовь…
- Я больше не буду, - еще горше заплакал я.
- То-то, милок, слушайся меня впредь, - окончила жена и стала меня отмывать. Временами, умиленный как поросенок, наслаждаясь своим спасением, я целовал ее голые руки.