Хотя в глубине души он знал, что переносить не станет. Ему нравилась сама идея кроватей-близнецов – это отдавало голливудским шиком. И потом, ему еще в детстве хватило, вечно приходилось спать с кем-то из братьев.
В дальнем конце спальни стоял шифоньер Бриллов, который тоже воплощал для Джуниора шик и гламур. Правда, он до сих пор краснел, вспоминая, что раньше думал, что правильно говорить "шкафанер".
– Миссис Брилл, говорят, вы не собираетесь забирать на новое место свой шкафанер, – выдал он тогда. – Может, мне продадите?
Миссис Брилл недоуменно нахмурилась.
– Мой?.. – переспросила она.
– Шкафанер в спальне. Ваш мальчик говорит, он слишком большой.
– Ах да! Разумеется. Джим! Джуниор спрашивает, не продадим ли мы ему наш шифоньер.
Только тогда он понял свою ошибку. И озлился на миссис Брилл, ставшую свидетельницей его позора, пусть и признавая, что она повела себя на редкость тактично.
Собственно, этот ее такт, наверное, его и взбесил.
Вечно, вечно так было: "мы – и они". Городские дети в средней школе или богачи из Роланд-парка – вечно кто-то указывал Джуниору, что он не вполне вписывается, не дотягивает до планки. Причем само собой разумелось, что виноват в этом он, ведь он живет в стране, где теоретически мог бы и дотянуть, ничто не мешало. Ан нет, что-то все же мешало, и он никогда не мог в точности угадать, что именно. Но из-за какой-нибудь ничтожной оплошности, в одежде ли, в речи ли, он всегда будто бы стоял снаружи и заглядывал в окна к ним.
Все. Хватит. Теперь у него есть гигантское, обшитое кедром хранилище только и исключительно для шерстяных вещей. Обои в спальне привезли из самой Франции. Окна такие высокие, что если подойти, то с улицы тебя увидят от макушки и почти до колен.
Но тут Джуниор заметил, что в углу подоконника облупилась краска. Бриллы, должно быть, оставили окно открытым в дождь. Или это из-за конденсата, тогда совсем нехорошо.
И на обоях под окном швы видны. Расходятся, в сущности. На стыке с подоконником бумага отгибается и даже чуточку отстает от стены.
По субботам он обычно ездил оценивать предстоящую работу, в этот день мужья были дома, так что дом навестить не удалось. Но с делами он закруглился пораньше: завтра переезд, кое-что нужно еще упаковать. Вернулся около трех, вошел через кухню. Линии доставала из оранжевой корзинки под раковиной чистящие принадлежности. Стояла на коленях на полу, Джуниор видел ее подошвы, серые от грязи.
– Я пришел, – сообщил он.
– А, хорошо. Можешь достать с холодильника вон то блюдо? Начисто про него забыла! Еще бы чуток, и оставила бы.
Он потянулся за блюдом, снял, поставил на шкафчик.
– Я чего думаю… Может, съездить, отвезти еще вещи до темноты? – сказал он ей. – Утром будет полегче.
– Ой, да не нужно! Измотаешься. Погоди до завтра – Додд с ребятами подсобят.
– Я не стану брать тяжелое. Так, пару коробок и прочую ерунду.
Она не ответила. Лучше бы вылезла из своей корзинки и хоть глянула на него! Но она, вся деловая-деловая, не переставала шуршать, поэтому через минуту он вышел.
В гостиной дети строили что-то из пустых картонных коробок. Точнее, строила Меррик. Редк-лифф, еще очень маленький, сам ничего не умел, но, благоговея перед Меррик, снизошедшей до игры с ним, ходил вперевалку туда-сюда и перетаскивал коробки, куда она велела. Ковер уже скатали для переезда, и детям на голом полу было привольно.
– Смотри, какой у нас замок, папочка, – сказала Меррик.
– Потрясающе, – восхитился Джуниор и направился в спальню переодеваться. Стоимость работ он всегда ездил оценивать в хорошем костюме.
Потом он вернулся на кухню. Линии складывала разную бытовую химию в коробку из-под отбеливающего порошка "Даз".
– Муж миссис Эббот отказался от половины из того, что она хотела, – пожаловался Джуниор. – Прямо по списку: "А это почему так дорого? А это?" Мне бы раньше узнать, а то провозился с расчетами!
– Плохо, – отозвалась Линии Мэй. – Может, она его все-таки уговорит?
– Нет, она со всем согласилась. Только ойкала с похоронным видом каждый раз, когда он что-то вычеркивал.
Он ждал, что Линии ответит, но та молчала, усердно заворачивая бутылку с аммиаком в кухонное полотенце. Джуниору хотелось, чтобы она посмотрела на него. Ему уже становилось неуютно.
Линии Мэй была не из тех, кто в гневе кричит или обиженно дуется, она не швырялась вещами – нет, она просто избегала на него смотреть. То есть взглядывала коротко, если нужно, но не рассматривала его. Разговаривала вежливо, улыбалась, вообще вела себя как обычно, и все-таки создавалось впечатление, что ее внимание поглощено чем-то другим. И он в такие моменты сам удивлялся, до чего ему необходим ее взгляд. Он вдруг осознавал, насколько привык, что она его изучает, льнет к нему глазами, словно наслаждаясь одним его видом.
Сейчас, впрочем, он совершенно не понимал, чем мог ее разозлить. Это он должен злиться – что и делает. Но все-таки он не выносил неопределенности. Он подошел и встал прямо перед ней; их разделяла лишь коробка из-под "Даз". Спросил:
– Хочешь, поужинаем сегодня в дайнере?
Они редко ужинали не дома. Для этого требовался особый повод. Но Линии и сейчас на него не посмотрела. Сказала только:
– Придется. Все, что было в холодильнике, я сегодня отвезла в новый дом.
– Правда? – удивился он. – Как это?
– Ну, за детьми присматривала Дорис, чтобы я успела собраться, и я подумала: почему бы мне не съездить в новый дом? Ты же знаешь, я его еще ни разу не видала. Наложила две сумки еды и поехала на трамвае.
– Еду можно было отвезти завтра на грузовике. – Мысли Джуниора лихорадочно скакали. Она видела качели? Судя по всему, да. – Не знаю, зачем ты таскала тяжести.
– Я подумала, раз уж все равно еду, могу заодно и прихватить чего, – ответила она. – И теперь можно будет позавтракать самим, без рабочих.
Она сосредоточенно пристраивала банку чистящего порошка "Бон Ами" в угол коробки.
– И что же, – спросил он, – как тебе там понравилось?
– Там хорошо. – Она приспособила щетку с длинной ручкой в другой угол. – Дверь, правда, заедает.
– Дверь?
– Входную.
Значит, точно вошла с парадного входа. Ну да, естественно, коль скоро шла от трамвайной остановки.
– Ничего не заедает! – возразил он.
– Я нажала на защелку, а она не поддалась. Ну, думаю, неправильно отперла. А потом потянула дверь на себя и опять нажала, и тогда все открылось.
– Это герметик, – объяснил Джуниор. – Там отличный густой герметик, в этом дело. А дверь не заедает.
– Мне так показалось.
– Не заедает, нет.
Он ждал. И чуть было не спросил. Так вот прямо: "А качели ты заметила? Удивилась, что они опять лакированные? Согласна, так гораздо лучше?"
Но это значило бы совсем раскрыться, показать, что его волнует ее мнение. Точнее, позволить ей думать, что волнует.
И вдруг она ответила бы, что качели выглядят нелепо? Что сразу видно: человек из кожи вон лез, чтобы сделать как у богачей, рядился в чужую шкуру?
Поэтому он лишь заявил:
– Ты еще скажешь спасибо за герметик, когда придет зима, уж поверь мне.
Линии пристроила коробку мыльных хлопьев рядом с "Бон Ами". Джуниор мгновение спустя вышел из кухни.
Направляясь в сумерках к дайнеру, они проходили мимо домов соседей, и все – знакомые и незнакомые – говорили им с крылец "Добрый вечер" или "Чудная погодка". Линии сказала:
– Надеюсь, на новом месте соседи с нами тоже будут здороваться.
– Конечно, будут, а как же, – ответил Джуниор.
Он нес на плечах Редклиффа. Меррик ехала впереди на старом деревянном детском автомобильчике, отталкиваясь от земли ногами. Автомобильчик был для нее мал, но трехколесный велосипед они купить не могли из-за дефицита резины.
– Вот миссис Брилл, – продолжала Линии. – Помнишь, она всегда говорила: "мой" зеленщик, "мой" аптекарь? Как будто она их купила! И в Рождество, когда заносила нам нашу корзинку. "Ах, я купила у моего флориста омелу!" А я думала: "Вот бы он удивился, если б узнал, что он твой!" Хорошо бы наши новые соседи так не важничали.
– Да она же про другое. – Джуниор прибавил шагу, обернулся и пошел спиной вперед, заглядывая жене в лицо. – Она имела в виду, что у нашего флориста омелы нет, а у ее вот есть.
Линии засмеялась:
– У нашего флориста! Можешь себе представить?
Но глядела она на старого мистера Эрли, который с крыльца поливал сад из шланга. Помахала, крикнула:
– Как дела, мистер Эрли?
Джуниор сдался и снова пошел нормально.
Дольше всего она на него не смотрела, когда захотела родить ребенка, а он запрещал. Она твердила об этом уже несколько лет, а он отнекивался – мало денег, время неподходящее, – и она соглашалась. Но потом он признался: "Линии Мэй, если честно, я детей не хочу вовсе". Ее это потрясло. Она плакала, спорила, убеждала, что ему так кажется из-за матери, которая умерла родами, вместе с младенцем. Но при чем тут!.. Честное слово! Все давно пережито и оставлено в прошлом. И вот мало-помалу Линии разонравилось на него глядеть, а ему, надо признать, этого ужас как не хватало. Он всегда знал, хоть она и не говорила, что жена считает его красивым. Не то чтобы такие вещи его волновали! Но все равно, он это сознавал, и теперь у него словно украли что-то.
Тогда он сдался первый. Продержался с неделю. А потом сказал: "Слушай. Если у нас и вправду появится ребенок…" Она встрепенулась, внезапно мазнула взглядом по его лицу, и он почувствовал себя как почти уже высохшее растение, которое наконец полили.