Лицо мусорщика приняло странное выражение, кулаки разжались.
- Извини, парень, - сказал он и побрел назад к грузовику.
Когда он отъехал, я стал снова глядеть через изгородь на собравшихся. Мать и Ди-Джей как раз выходили на улицу. Заметив их, фотографы рванулись вперед, чтобы запечатлеть самых близких родственников покойного в столь трудный момент. Они сели в лимузин, а я повернулся и пошел вниз по аллее.
- Ты не имеешь права так говорить о своем отце.
- Иди, иди, старик. Ты умер.
- Нет, не умер. Я еще всех переживу - и вас, и ваших детей, и внуков. В каждой клетке твоего тела есть частичка меня, значит, я всегда буду с тобой.
- Но ты же умер, умер, умер!!!
- Тебе сейчас семнадцать, и ты ни во что не веришь, не так ли?
- Да.
- Хочешь знать, что действительно происходило в том самолете?
- Хочу.
- Ты уже знаешь. Ты рассказывал мусорщику.
- Это была чистой воды выдумка.
- Нет. Твоими устами говорил я. Мозг у тебя тоже ведь состоит из клеток, не так ли?
- Я тебе не верю. Ты лжешь мне, как всегда.
- Я никогда не лгал тебе. Просто не мог. Ты же был частью меня. Ты всегда отличался от своего брата, который во всем походил на меня. Однако, ты - это ты. И в тебе - правда обо мне.
- Неправда. Ты лжешь даже из могилы.
- Что в могиле? Тело, пустая оболочка. Настоящий я здесь, внутри тебя.
- Но я не чувствую тебя, отец. Я никогда тебя не чувствовал и не чувствую сейчас.
- Со временем почувствуешь.
- Никогда.
- Джонатан, сынок!
- Уходи, старик. Ты умер.
Первое, что бросилось мне в глаза, было большое скопление машин перед нашим домом. Несколько человек стояли в тени деревьев. Репортеры. Я надеялся отделаться от них, но Большой Дэн был интересен им даже мертвый.
Свернув на улицу, проходившую за домом, я пошел по дороге, ведущей к Форбсам. Наша задняя дверь находилась как раз напротив изгороди, разделявшей два дома.
Я аккуратно перешагнул через грядку, зная, с какой любовью миссис Форбс относилась к своим цветам. Но закинув ногу на изгородь, я услышал, что меня зовет Энн. Она сидела на балконе со стаканом вина в руке.
- Я думала, ты на похоронах.
- Я был на службе и решил не ехать на кладбище. Хватит с меня и церкви. Здесь я потому, что возле дома дежурят репортеры, а у меня нет желания говорить с ними.
- Понимаю, - сказала она. - Сегодня утром они и сюда заходили. Спрашивали, был ли твой отец хорошим соседом.
- Ну, и что ты сказала?
- А я с ними не разговаривала. Родители разговаривали. - Она хихикнула. - Сказали, что он был великим человеком. Ты знаешь, как это обычно делается.
Я невольно улыбнулся. Форбсы и мой отец не питали друг к другу особой любви. С тех пор, как отец поселился в этом доме, они вели против него непрерывную войну. Им не хотелось, чтобы рабочий лидер, да еще, вероятно, и коммунист, портил чистый вестчестерский пейзаж.
- Где твои предки? - спросил я.
- На похоронах, где же им еще быть? - снова хихикнула она.
Я рассмеялся. Весь мир казался мне одной сплошной смесью дерьма и лжи.
- Хочешь стаканчик вина? - спросила она.
- Нет, но, если у тебя есть пиво, я выпью баночку.
- Есть, - она ушла на кухню и через минуту вернулась с холодной банкой "Миллера".
Я быстро поднес руку ко рту. Только почувствовав, как ледяная жидкость разливается по горлу, я понял, как хотел пить. Выпив залпом полбанки, я решил передохнуть и прислонился спиной к веранде.
- Какой-то ты взвинченный.
- Не очень, - ответил я.
- Нет, очень. - Она посмотрела на банку. - У тебя руки трясутся.
- Я плохо спал этой ночью.
- Хочешь успокоительное?
- Что я, токсикоман?
- У меня есть одна чертовски хорошая вещь, - сказала Энн. - Могу сделать тебе сигарету с марихуаной.
- Нет, спасибо. Что-то я не в настроении.
- Ты не будешь тогда возражать, если я закурю?
- Пожалуйста.
Энн ловко скрутила сигарету, аккуратно заделала ее с обеих сторон, зажгла и сделала глубокую затяжку. Потом отхлебнула вина и снова глубоко затянулась. Ее глаза заблестели. Чтобы поддаться действию дурмана, ей нужно было совсем немного, она почти всегда пребывала в несколько отрешенном состоянии.
- Я все время думаю о твоем отце, - сказала она.
- И что?
- Всю вторую половину дня я была в сильном возбуждении, думая о нем. В его смерти есть что-то волнующее.
- Не знаю. - Я сделал еще один глоток пива.
- Это правда. Я где-то читала, что в последнюю войну люди сильно возбуждались во время бомбежек. Мне кажется, это как-то связано с проблемой бессмертия.
- Ну уж, - возразил я. - Может, они просто стремились к наслаждениям и были рады любому случаю нарушить общепринятые правила.
- Дело не только в этом. Проснувшись сегодня утром, я поймала себя на мысли, что мне его жалко. От него не родится больше ни один ребенок. Потом подумала: как хорошо было бы заняться с ним любовью и забеременеть. В итоге я настолько возбудилась, что мне пришлось три раза переодеваться.
- Да, это действительно возбуждает, - засмеялся я.
- Ты ничего не понимаешь! - Энн посмотрела на меня с возмущением.
- Отцу было семьдесят четыре года, а тебе девятнадцать.
- Возраст не имеет значения, три года назад тебе было всего четырнадцать, но это нас не остановило.
- Это совсем другое.
- Я была и с мужчинами старше себя, потому могу сказать: никакой разницы нет. Все зависит от того, что ты при этом чувствуешь. - Она затянулась и сделала глоток вина. - В любом случае, сейчас он мертв, и мне осталось только пожалеть об упущенных возможностях.
Я допил пиво и скомкал банку в руках.
- Спасибо.
- Что ты теперь собираешься делать? - спросила она. - Я имею в виду, летом.
- Я хотел немного поездить по стране до осени, пока не откроют школу, а сейчас не знаю.
- Тебе скоро будет восемнадцать.
- Верно. В семнадцать лет жизнь - дерьмо, правда? Но уже через два месяца я стану взрослым. Через какие-то семь недель. - Я посмотрел на дым, струившийся из ее носа. - Ты можешь сказать мне одну вещь?
- Что именно?
- Если у тебя были виды на моего отца, почему же ты ничего не сделала?
- Думаю, мне было страшно.
- Чего ты испугалась?
- Я боялась, он отвергнет меня, будет смеяться. Скажет, что я глупая девчонка. - На мгновение она замолчала, но затем продолжила: - У меня так уже было однажды с другим человеком. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы восстановиться.
- Нет, мой отец не стал бы этого делать. - Перемахнув через поручни веранды, я вновь оказался на мягкой земле сада.
- Джонатан, - Энн подошла и посмотрела на меня. - Ты не чувствуешь себя одиноко? Ужасно одиноко?
- Мне всегда было одиноко. Даже когда отец был жив.
Достав из-под лежавшего у двери коврика ключ, я вошел в дом и отправился на кухню. На плите стояло несколько кастрюль, а рядом с мойкой выстроились тарелки. Даже если бы наступил конец света, Мэми все равно приготовила бы ужин к семи часам. Отец любил есть именно в это время. Интересно, изменится ли что-нибудь теперь.
Внезапно я почувствовал голод, и открыв холодильник, достал ветчину и сыр, сделал сэндвич. Затем я достал банку пива и сел за стол. Чего-то не хватало. Только съев первый кусок сэндвича, я понял: в доме было тихо, как на кладбище.
Я встал и включил телевизор. На экране возникло лицо отца. "Рождение, работа и, наконец, могила - вот и все", - раздался его хриплый голос. Это были "Задачи демократии" - самая знаменитая из его речей.
Я переключил телевизор на другую программу. Мне уже не раз доводилось слушать эту речь, и у меня не было никакого желания заниматься этим снова. По одиннадцатому каналу шло повторение "Звездной гонки", и я решил посмотреть. Чудовища выдуманного мира казались мне ангелами по сравнению с монстрами, действующими на земле. Мистер Спок с серьезным видом делал свое дело.
Я доел сэндвич и, не выключая телевизора, вышел из кухни. Звуки фильма преследовали меня все время, пока я шел по дому. Прежде чем подняться к себе, я выглянул в окно. Репортеры были на месте.
В своей комнате я снял костюм и черные кожаные ботинки и надел джинсы, легкую рубашку и теннисные туфли. Затем я пошел в ванную и, вымыв голову, посмотрел на себя в зеркало. Отражение критически уставилось на меня.
Что ж, неплохо. Прыщей, во всяком случае, нет.
Кивнув отражению, я спустился вниз. Кабинет отца был закрыт. Поколебавшись, я решил зайти.