ВОСКРЕСЕНЬЕ, 8 АПРЕЛЯ 1928 ГОДА
- Никак, снег пойдет? В апреле - вдруг снова белые сугробы!
Франц сидел у окна в своей комнатушке, опершись на подоконник и подперев голову левой рукой. Это было в воскресенье, после обеда, в комнате тепло, уютно. Цилли истопила печку еще с утра и дремала теперь на постели. В ногах ее урчал котенок.
- Неужто снег? А что ж, не худо бы. День такой серый.
Закрыл Франц глаза и вдруг слышит - колокола звонят. Несколько минут он сидел неподвижно. А за окном: бом, бом, дили бом, дили, дили, бам, бам, бом… Потом поднял голову, вслушался: точно, колокола звонят - два тяжелых глухих колокола и один маленький, звонкий. А вот и перестали…
"С чего бы это сегодня звонить?" Только успел подумать, и тут же звон раздался снова, сильный, властный, буйный. В воздухе так и гудело. И вдруг - конец. Сразу наступила тишина.
Франц убрал локти с подоконника, встал и подошел к Цилли. Та сидела на кровати, с зеркальцем в руке и зажав в зубах шпильку, что-то весело мурлыкала себе под нос.
- Что сегодня за день, Цилли? Праздник, что ли? Она продолжала причесываться.
- Ну да, воскресенье.
- Что ж, что воскресенье? А праздник какой?
- Не знаю, может, католический какой.
- А чего же это в колокола звонят?
- Когда?
- Да вот только что.
- Я ничего не слышала. А ты слышал, Франц?
- Еще бы! Так и гудело все кругом.
- Это тебе, верно, приснилось, Франц. Вот нечистая сила! Францу стало жутко.
- Нет, я не спал. Я у окна сидел.
- Ну и вздремнул маленько.
- Да нет же, говорю тебе.
Он упорно стоял на своем, весь словно оцепенел. Потом медленно прошел по комнате и опустился на свое место у стола.
- И приснится же такое! Ведь я же своими ушами слышал.
Франц отхлебнул пива из кружки. Но чувство страха не рассеивалось. Он взглянул на Цилли, готовую уже заплакать.
- Почем знать, Цилликен, может быть, с кем-то беда стряслась!
Он спросил газету. Цилли опять стало смешно.
- Какую тебе газету? Ведь по воскресеньям днем газет не бывает!
Франц стал просматривать вчерашнюю газету, перечитал в ней все заголовки.
- Ерунда одна… Нет, это все не то… Вроде ничего не случилось.
- Если у тебя, Франц, в голове звон, сходи в церковь, помолись!
- Ах, поди ты со своими попами, видеть их не могу. Я только вот ума не приложу, с чего бы это, чудится что-то, а посмотришь - и нет ничего.
Он задумался, Цилли стояла рядом, ластилась к нему.
- Знаешь, Цилли, пойду-ка я пройдусь. На часок, не больше. Узнаю, не случилось ли что. Вечером выходят "Вельт" и "Монтаг морген", взгляну, что там пишут.
- Да брось ты зря мучиться. Что они там напишут? Я тебе и так скажу, вот слушай. У Пренцлауерских ворот потерпел аварию грузовик ассенизационного обоза, и нечистоты запрудили улицу. Или еще такая сногсшибательная новость: газетчик такой-то, меняя деньги покупателю, по ошибке дал ему сдачу правильно.
Франц рассмеялся.
- Ну, я пойду. Пока, Цилликен.
- Пока, Францекен.
Франц вышел и стал медленно спускаться по лестнице с пятого этажа. К своей Цилли он больше не вернулся.
Она прождала его до пяти. Его все не было; тогда она вышла из дому и стала искать его по всем пивным до самой Пренцлауерштрассе. Ни в одной его не видели. Как же так?. Он ведь хотел прочитать где-нибудь газету после этой дурацкой историй с колоколами. Сидит, верно, где-нибудь! Хозяйка пивной на углу Пренцлауерштрассе сообщила:
- Нет, он к нам не заходил. Вот только господин Пуме его спрашивал. Я ему сказала, где живет господин Биберкопф, и он хотел зайти к нему.
- Никто к нам не приходил.
- Не нашел, может быть?
- Может быть.
- Или встретился с ним по дороге.
Цилли просидела там до позднего вечера. Пивная наполнилась народом. Цилли не отрываясь смотрела на дверь. Только раз она сбегала домой и тут же вернулась. Пришел Мекк, он стал утешать ее и с четверть часа балагурил с нею.
- Найдется, куда он денется? Подведет брюхо, - он и придет. Так что ты не волнуйся, Цилли.
Но тут ему вспомнилось, как он в свое время сидел вот так же с Линой, и она искала Франца (в тот раз, когда была эта история с Людерсом и со шнурками для ботинок). И Мекк чуть сам не пошел вместе с Цилли, когда та снова выскочила на грязную, темную улицу; но ему не хотелось расстраивать ее еще больше, может быть все обойдется.
Цилли вдруг вспомнила о Рейнхольде и пришла в ярость, может быть он опять навязал Францу какую-нибудь бабенку и Франц просто бросил ее, Цилли. Она побежала к Рейнхольду, но комната его оказалась запертой на замок. Даже Труды дома не было.
Цилли побрела назад к пивной. Мокрый снег таял на мостовой. Грязь, слякоть. На Алексе газетчики выкрикивали "Монтаг морген" и "Вельт ам монтаг". Цилли купила у какого-то незнакомого парня газету и просмотрела ее. Может быть, прав Франц, и сегодня в самом деле что-то случилось. Да нет, не похоже: крушение поезда в Соединенных Штатах, в Охайо; столкновение коммунистов с наци, - нет, в такие дела Франц не вмешивается. Большой пожар в Вильмерсдорфе. Все не то! Она медленно прошла мимо сверкавших витрин универмага Тица и, перейдя мостовую, свернула в темную Пренцлауерштрассе. Зонтик она оставила дома и порядком промокла. На углу Пренцлауерштрассе, перед маленькой кондитерской, под раскрытыми зонтами группами стояли проститутки. Они загородили весь проход. Не успела Цилли пройти мимо них, как с ней заговорил какой-то толстяк без шляпы, вышедший из подъезда соседнего дома. Она прибавила шагу.
Но следующего я не пропущу, пусть Франц на себя пеняет! Экие номера выкидывает. Такого со мной еще не бывало!
Было без четверти десять. Черное воскресенье… В это самое время далеко, в другой части города, Франц без сознания лежал на земле - головою в сточной канаве, ногами на тротуаре…
* * *
Франц медленно спускался по лестнице. Ступенька, еще ступенька, еще, еще, и так с этажа на этаж все ниже и ниже. Перед глазами туман, всякий вздор лезет в голову. Суп готовишь, фрейлейн Штейн, дай мне ложку, фрейлейн Штейн, дай мне ложку, фрейлейн Штейн, суп готовишь, фрейлейн Штейн… Повторить пару раз: говорят помогает. Кому помогает - только не мне. Ух, и потел же я тогда у той стервы. Как сейчас вот. Надо пойти воздухом подышать. Ну и перила в этом доме, и свет на лестнице не горит - недолго и на гвоздь напороться.
Франц миновал уже третий этаж, когда на лестничной клетке за его спиной хлопнула дверь. Кто-то, сопя и пыхтя, стал спускаться следом за ним. Ну и пузо, должно быть, у него, раз он так отдувается; это спускаясь-то! Как же он тогда наверх карабкается? Внизу Франц остановился, постоял в дверях. Денек серенький, сырой, верно снег пойдет. Тем временем человек, шедший за Францем, наконец спустился. Вот он уже рядом пыхтит - этот маленький рыхлый толстяк с бледным одутловатым лицом; на голове у него зеленая войлочная шляпа.
- Что, одышка замучила, сосед?
- Да, знаете, ожирение… Ходи тут по лестницам… Они вместе вышли на улицу. Толстяк все пыхтел, отдувался.
- Представляете, сегодня я уж пять раз поднимался на пятый этаж. Сами посчитайте: двадцать, лестниц в день, в среднем по тридцати ступеней каждая - винтовые лестницы, правда, короче, да зато круче, - стало быть, пять лестниц по тридцати ступеней, это - сто пятьдесят ступеней. Извольте-ка: целый день вверх да вниз.
- Пожалуй, тут все триста ступеней будет. Ведь спускаться, я вижу, вам тоже трудно.
- Верно, верно, и спускаться тоже.
- Надо вам тогда профессию сменить.
Снег падает тяжелыми хлопьями, хлопья кружатся, залюбуешься.
- Да, знаете, я хожу по объявлениям, - смотрю кто что продает, такое уж дело. Для меня что будни, что воскресенье. По воскресеньям даже труднее - больше объявлений, люди больше всего рассчитывают на воскресные дни.
- Ну да, потому что по воскресеньям люди больше газеты читают. Дело ясное. Уж я-то понимаю. Это ж по моей специальности.
- А вы тоже публикуете?
- Нет, я газетами торгую. А сейчас вот собираюсь почитать, какая попадется.
- Я их уже успел прочитать. Ну, и погода, чтоб ее… Как вам это понравится - снег!
- Что вы хотите - апрель! Вчера еще солнышко светило. А завтра опять будет ясно. Держу пари!
Но того совсем одышка замучила - пыхтит, слово вымолвить не может. На улицах уже зажгли фонари. Толстяк остановился у фонаря, вытащил из кармана маленькую записную книжку без переплета и, держа ее перед собой в вытянутой руке подальше от глаз, стал перелистывать.
- Намокнет она у вас, - сказал Франц, но тот как будто не слышал, сунул книжечку обратно в карман; разговор вроде окончен, надо распрощаться, - думает Франц. Но вдруг этот человечек поглядел на него из-под своей зеленой шляпы и спрашивает:
- Скажите-ка, сосед, чем вы-то сами живете?
- Я-то? А что? Я свободной профессии человек - газетами торгую.
- Вот как? И этим вы на хлеб зарабатываете?
- Жить можно.
И что ему надо? Чудной какой-то!
- Вот как? А знаете, я тоже всегда мечтал жить вот так, свободным предпринимателем. Должно быть, приятно делать, что вздумается; коли не поленишься, дело пойдет на лад.
- Как когда. Но ведь вы, сосед, и так бегаете предостаточно? В воскресенье вот, да еще в такую погоду, как сегодня, мало кто на улицу выйдет.
- Верно, верно. Я сегодня уже полдня пробегал. И все-таки ничего не заработал, ни гроша. У людей нынче совсем нет денег.
- По какой же части вы промышляете, сосед?