- Позвонить можно, - согласился высокий. Взял со стола сотовый телефончик, набрал номер. И тоненьким голосом. - Алё?.. Андрей Андреевич, извиняйте, это мы… а что делать с этим… гостем… как каким? Ну, который тут ночевал? Да? Во как?! - Высокий отключил телефон и хмыкнул. - Сказал: гоните его на хрен.
Миня обиделся, заплескал фиалковыми глазами.
- Этого не может быть. Мы вместе умные книги вспоминали.
- Пошел вон! - заорал младший, похожий лицом на мопса. - Халат еще украл… где твоя одежда?
- Наверху. - Миня кивнул наверх. - Хорошо, я оденусь.
Высокий буркнул низенькому:
- Сходи. Присмотри..
Огорченный до глубины души (это недоразумение!), Миня поднялся и под присмотром толстого охранника надел свои серые штаны и клетчатую рубашку, спустился снова на первый этаж, напялил полушубок, шапку, собачьи унты и, взяв в руку связанные вместе солдатские ботинки, пошел на выход. Но на прощание ему захотелось сказать молодым людям, что так христиане не поступают.
Однако не выслушав и двух слов бородатого странника, низенький охранник заорал:
- Иди-и… пока живой!.. Ходят тут!
А высокий вдруг свистнул:
- Рекс! Роза!
Из–за клумбы, покрытой белой шапкой снега, выскочили, как легкие тени, две рыжие овчарки и подлетели к Мине. И зарычали.
- Беги, мудак!.. пока они тебя не разорвали! - крикнул высокий.
Но Миня прекрасно знал, что бегать от собак нельзя. И он медленно двинулся к воротам.
- Отворите, - негромко попросил он, обернувшись. Охранники, ухмыляясь, смотрели на него.
Придется перелезать. Но как это сделать и сделать быстро, чтобы псы не успели схватить за ноги? Придется пожертвовать ботинками. Миня развязал шнурок, соединяющий их, и бросил один ботинок в ноги кобелю, другой - в сторону суки. И кряхтя (тяжело в полушубке) прыгнул на каменный забор и уже почти перевалил его, как одна из собак больно цапнула его за ногу. Миня другой ногой ткнул ее в пасть, и собака отпустила. Хоть ноги и в унтах, но, кажется, достала до кости…
Свалившись на ту сторону, на репьи в снегу, Миня встал и, прихрамывая, побрел прочь. А куда? Куда пойти? Да еще мокро в обуви - кровь сочится….
И засеменил Миня Лавриков, подволакивая правую, обратно по шоссе, потащился, словно во сне, в свою далекую отсюда баньку. Он плакал и проклинал плохих людей. "Наверное, плохих людей больше, чем добрых… - думал он. - Сколько я помню добрых?"
Отец у него добрый был? Добрый. Помогал ремонтировать соседям электроплитки, утюги. Мама доброй была? Давала в сельской библиотеке книги читать, не оставляя никакого залога, как это делают теперь везде, а плохие люди книги те зажиливали, и мать из своей крохотной зарплаты покупала вместо пропавших. Татьяна добрая? Конечно. Она до красных глаз занималась с заочниками, когда в университете работала. И никаких подарков не принимала, отнесите своим близким, говорила…
А вот не Саня ли Берестнёв подсказал бандитам про то, что Миня с деньгами в портфеле (а Миня всегда с портфелем, даже если там отвертки и кусачки) будет стоять против металлургического завода? Или это его приятель из Москвы организовал? Нет, нет, не верится. Но почему все–таки Саня не подождал Миню, почему с ним вместе не поехал?
Но если так думать, можно про каждого плохое надумать. Но если добрым жить становится все хуже, стало быть, простая арифметика: злых людей стало больше. И если я хоть еще раз, как придурок, раззявлюсь в улыбке, поверю чьим–нибудь красным словам… - бормотал Лавриков, плетясь боком из–за боли в ноге по гладкому, обледенелому шоссе, ограбленный, много раз избитый. - Прокляну себя и весь свой род… Надо жить иначе!"
Он издали увидел - посреди дороги стоит, накренясь на угол, груженая углем телега без правого переднего колеса, колесо валяется на обочине, возчик бьет кнутом сивую от пота и инея лошадь, та упала между оглоблями, бьется на земле.
- Тяни, старая блядь!.. - орет мужик. - Ну?! Скользко же! Давай!
Увидев Лаврикова, он указал кнутом:
- Чё вылупился! Помоги колесо поставить! Ты, тебе говорю!
С трудом доковыляв, Миня тихо спросил:
- А почему не на санях?
- Не твое дело, мудак!.. - взъярился возчик. Он был в военной зеленой фуфайке, в пятнистых штанах. - Давай, подними за края, я колесо надену.
Но Лавриков сразу понял - ему телегу не поднять, угля нагружено с тонну, да и лошадь придавила крупом правую оглоблю.
- Ты зачем ее бьешь? - спросил Миня, оглядываясь в надежде, что, может быть, какой–нибудь грузовик появится.
Мужик оскалился и больно хлестнул Миню по ногам. Миня взвыл:
- За что? Олигофрен, что ли? - И сплюнул, и попятился, и пошел себе дальше, в сторону села Кунье. "Столько злобы в человеке… он и лошадь погубит, идиот…"
Только к вечеру он добрался до своего родного лежбища. Слава Богу, банька никем не занята…
23
Неделя оказалась безумной, в субботу Татьяна уже валилась с ног, даже в магазине, покупая хлеб, обратилась к продавщице по–английски. Это из–за того, что в город понаехало множество иностранцев и четыре дня Татьяна работала с ними на двух параллельных симпозиумах, а затем на четырех пресс–конференциях. Также по просьбе мэра с гостями дважды ездила показать ГЭС, нашу гигантскую плотину. В позднеосеннюю непогоду, вверх по реке, на скоростном суденышке с подводными крыльями… красиво, конечно: в лицо метет пышный снег, а люди летят над лиловой зеркальной водой… А главное - бесконечные вопросы иноземных бизнесменов: есть ли еще в Сибири место, куда они могут воткнуть свой длинный, обернутый долларами нос…
В пятницу после обеда Татьяна отпросилась с работы (гости улетели в Кемерово) - вспомнила, что на огороде под снегом осталась свекла, да и картошка выбрана не вся… После школы подъехала помочь и Валя, работали споро. И на следующий день в субботу много мешков оттартали в погреб, кусты смородины обмотали старыми мешками, обставили дощечками, почти все успели, но к сумеркам дочка раскашлялась. Татьяна потрогала ей лоб - горячий! Господи, неужто простудилась в своей разноцветной, коротенькой, как майка, надутой воздухом курточке?..
- Немедленно домой! Ну, ее, свеклу… ничего ей не сделается… а редьке - тем более!
Ночью девочка металась, стонала, просила пить. Мать поила ее чаем с молоком, давала мед, аскорбиновую кислоту в порошочке.
- Зачем я тебя взяла на огород!. - сокрушалась Татьяна Сергеевна. Девочка смущенно отвечала:
- Мам, да я сама… В школе сквозняки…
Но не сквозняки были виной, что Валя простудилась. Она на днях караулила и подкараулила маминого знакомого возле "сливочника" - так называют в городе огромное здание из красного кирпича, с длинными лоджиями, с выпуклыми стеклянными полусферами - там у богатых людей зимние сады. Как Валя узнала, что именно там живет Вячеслав Михайлович? Случайно услышала в его разговоре с мамой, что даже у них неделю не было горячей воды, почему телевидение и показало злорадно этот дом, загнутый, как школьный магнит, с охраной и шлагбаумом во дворе. И Валя видела эту передачу.
Каргаполов появился уже к вечеру - он вышел из вишневой длинной машины и, поправляя на ветру меховую шапку с козырьком, запахивая длинное кожаное пальто, направился ко второму подъезду. Валя стояла наугад возле третьего подъезда, махнула рукой и быстро подбежала к нему:
- Дядя Слава!..
- Что?.. - он испугался. Он сразу узнал ее. - Что–нибудь случилось?
- Н-нет… Мне надо с вами поговорить. Можно?
- Конечно. Поднимемся ко мне?
- Нет. - Валя оглядывалась, ей было и стыдно, и страшно. Может быть, в самом деле было разумней подняться подальше от чужих глаз в его квартиру. Нет, лучше здесь и быстрее. Она вскинула глаза на высокого настырного дядю. - Дядя Слава. У меня секретная просьба.
- Слушаю, Валечка. - Он уже улыбался, наверное, предполагая услышать некую детскую нелепую просьбу.
На столбах во дворе загорелись серебристые фонари, похожие сквозь летящий снег на ландыши, и, отворачиваясь от света, Валя заторопилась.
- Дядя Слава. Вы не можете дать мне взаймы денег? Только чтобы мама не знала. Я скажу, что мы с классом едем в пансионат на каникулы, а сама в Москву. Я найду папу. Маланина говорила, что ей говорили: его там видели - он там катался на красном "вольво"…
- Маланина говорила. Какие глупости!
Валя усмехнулась.
- Понимаю, вы не заинтересованы…
- Почему ты так говоришь? - лицо у Вячеслава Михайловича потемнело. Он нервно подергал кончики напалечников на вишневых кожаных печатках. - Валентина. Я люблю твою маму, но это не значит… даже не знаю, что сказать!
- Потому и не знаете, что вам лучше, если его не найдут. - Валя задрала рукав, посмотрела на наручные часики, подарок отца, давая понять, что сейчас уйдет.
- Послушайте. Стойте! - Каргаполов уже гневался, сорвал с рук перчатки. - Я могу дать вам деньги… но…
- А, поняла. Если не найду папу, я не смогу вернуть? Я могу отработать. Мы вместе с подругой. Кстати, я на маму похожа…и моложе ее… и подруга согласна. Я же понимаю, вам нужна женщина. - Валентина говорила быстрым шепотом, уже не раздумывая, только пряча глаза. - А нам больше не к кому обратиться. Уж лучше с вами, чем по гостиницам…
Каргаполов театрально (а может быть, искренне испугавшись) отшатнулся. И зычным голосом воскликнул:
- Ты с ума сошла!
- Тихо, дядя Слава!..
- Ты… ты за кого меня принимаешь?!
- За мужчину. Вы же… холостой. Вам все равно!
Каргаполов уже не мог умерить своего голоса. К счастью, более никого поблизости не было.