Оторвав лицо от земли, я посмотрел вверх. У моего изголовья в каком-то метре от меня я увидел чудный, завораживающий неземной красотой линий девичий силуэт, за спиной которого огромным серебряным шаром источала лучистую энергию, силу и могущество царица ночи луна. Исчезнувший несколько секунд назад призрак никуда теперь не убегал, не играл со мной в кошки-мышки, не дразнил меня, то появляясь, то вновь исчезая, а был совсем рядом, близко, притягивал и манил, как в начале этой нескончаемо длинной ночи на противоположном берегу реки. Я приподнялся на колени – она опустилась в мягкую свежесть разнотравья. Какое-то время мы так и сидели друг против друга в немом безмолвии притихшего леса, в оживляющем все тайные сказки потоке лунного света. Как некогда, должно быть, Адам и Ева в самом центре мироздания за один единственный миг до вкушения запретного плода. Но они тогда ещё не знали его вкуса, их влекло любопытство, искушённое льстивым посулом стать как боги. Ими двигало дерзостное сомнение в благотворности единственной заповеди Творца. А мы уже знаем, и влечёт нас теперь совсем иное. Они были в полушаге до открытия нового, неведомого ещё земной природой чувства. Мы – во власти этого чувства, готовые довести его до совершенства, изначально, должно быть, задуманного и вложенного в него Создателем, но осквернённого человеческим стремлением утверждать, отрицая, а созидать, разрушая.
– Ты нашёл меня, любимый, иди ко мне, я подарю тебе цветок папоротника, самый чудесный и прекрасный из всех, существующих на земле цветов, – произнесла она страстно и призывно, грациозно, по-кошачьи выгнув спину и протягивая ко мне зовущие руки.
Я невольно затормозился в порыве, влекущем меня к ней, остановился и замер на пороге раскрывшихся настежь передо мной дверей к цели, к которой рвался сломя голову ещё секунду назад. Слова, которые я услышал, не то чтобы оттолкнули меня, или не отвечали моему собственному желанию в этот момент – они просто не могли принадлежать моей Насте и произнесены были хоть и страстным, жаждущим, но совершенно чужим, не её голосом.
– Ну что же ты медлишь, али не мила я тебе? Али красота девичья не радует глаз твой? – она говорила быстро, умоляюще глядя в мои глаза, будто боялась, что кто-то или что-то прервёт её, и она не успеет высказать всё то, что давно лежало на сердце тяжёлым, давящим грузом. – Люб ты мне, князь. Давно уж, много лет образ твой не покидает мыслей моих. Как увидела тебя, так загорелось сердечко пожаром великим, неугасимым. Тогда решила – не я буду, не пощажу ни жизни своей, ни чести, ни самой души, а только никому не отдам тебя. Мне ведь только одного и надо-то – только тебя, сокол мой, яхонтовый мой.
Не отрывая от русалки пристального взгляда, я осторожно протянул руку и сорвал с её головы "парик" из речных трав и цветов. На плечи упали длинные, густые, чёрные как смоль волосы.
– Ты не Настя, – только и смог вымолвить я. – Кто ты? Как ты сюда попала?
– Я та, чей венок ты выловил в реке, – шептала она дрожащим от вожделения голосом, медленно, но неуклонно приближаясь, – та, которую ты преследовал в лесной чаще с неистовством хищного зверя, кого ты жаждал, продираясь сквозь колючие, больно ранящие тело заросли, кого ты покорил своим неуёмным желанием обладать, кого всеми этими действиями ты выбрал себе в невесты. Так не останавливайся же на полпути, сделай её своей женой прямо сейчас, немедленно, сию минуту…
Она набросилась на меня, как хищный морской спрут – опутала, оплела тело вездесущими руками, завладела своим горячим влажным ртом моими губами, буквально впилась в меня, словно желая выпить, высосать из плоти душу всю до капельки. Извергала при этом из гортани такие вздохи и стоны, что мне стало вдруг страшно. По телу побежали, толкая друг друга, толпы мурашек, а лоб покрылся тяжёлыми и холодными каплями пота. Я с силой, которой никогда раньше не ожидал от себя, способной, казалось, свалить великана, оторвал её руки и оттолкнул бестию прочь, спасаясь от неминуемей гибели. Затем я вскочил на ноги и приготовился к новой атаке. Но она и не думала нападать, а свернувшись в густой траве маленьким беззащитным комочком, горько заплакала навзрыд, содрогаясь всем телом. Мне вдруг стало совестно за себя и жаль её, как бывает когда, не рассчитав силы, причиняешь боль разыгравшемуся котёнку, случайно оставившему на твоей руке тоненькие кровоточащие царапины. Я нагнулся к ней и попытался успокоить, объяснить насколько хватит слов, что произошла ошибка, что я перепутал её с другой девушкой. Но стоило мне коснуться плеча русалки, как она вскочила с земли и, стоя передо мной на коленях, стала целовать мне руки, обливая их горючими слезами.
– Не гони, милый, молю тебя, не гони! Что мне жизнь без тебя, сокол мой? Лучше смерть. Милый, желанный, любимый мой, – не переставая целовать, твердила она как в беспамятстве, – я так долго ждала тебя, столько претерпела за тебя, столько заплатила собой за то чтобы однажды обрести тебя, отдать тебе всю нерастраченную любовь свою, которую копила и берегла для тебя все эти долгие годы. Не отвергай меня. Хочешь, я буду твоей рабыней, беспрекословно исполняющей любое твоё желание, любую твою прихоть, даже самую безумную. Я многое могу, очень многое. Никто, ни одна женщина в мире не сможет дать тебе того, что дам я. Я дам тебе силу, богатство, значение, власть, огромную власть над людьми, о которой ты и помыслить не мечтаешь. И всё это только за твою любовь, за твою ласку, за право всегда быть рядом с тобой, принадлежать тебе, жадно ловить взгляд твой, дыхание твоих уст, нежность твоих рук, теплоту твоего горячего сердца. Ну ведь не уродина же я, посмотри на меня, неужели я недостаточно мила и красива для тебя? Столько мужчин за столько лет тщетно пытались овладеть хоть малой толикой того, что я сама готова отдать тебе, тебе одному, отдать всё без остатка. Возьми же меня, приласкай меня, назови меня своею, и ты будешь самым любимым, самым сильным, самым могущественным и великим из смертных. Ну что ты молчишь?
– Встань, – сказал я твёрдо, поднимая женщину с колен. Затем снял с себя рубашку и набросил ей на плечи. – Прикрой себя и послушай меня. Ты и впрямь красива, очень красива и можешь составить счастье любому, самому привередливому мужчине. Не надо мне от тебя ни власти, ни богатства. Рядом с тобой любой, даже самый ничтожный изгой будет чувствовать себя богатейшим властелином, обладая лишь тобой. И я, конечно, тоже мог бы полюбить тебя и полюбил бы наверняка, но…
Я замолчал, не зная, не имея нужных, убедительных слов, способных объяснить ей это моё "но". Да и бывают ли вообще на свете слова, могущие утешить, успокоить женщину, которая чего-либо хочет с жаждой, присущей лишь этому, на первый взгляд, слабому, но непобедимому в своих желаниях существу? А уж тем более преисполненную любви и желания.
– Что "но"? – защебетала она, ободренная, видимо, моими неверно истолкованными ею словами. – Для меня не существует никаких "но". Скажи только, что тебя смущает, что ты хочешь, и я с радостью исполню всё, что бы ты не пожелал.
– Ты не Настя, – только и смог сказать я, потому что для меня этот довод был достаточен в преизбытке.
– Настя? Какая ещё Настя?! Как ты смеешь сравнивать меня с какой-то девчонкой, с крестьянкой?! – она вдруг изменилась, превратилась в один миг из несчастной, преисполненной неиссякаемой, но безответной любви женщины в гордую, полную ненависти и презрения ко всему, что виделось ей второсортным, не достойным единого её взгляда. – Я Царица! Мне подвластны не только тела и сердца, но стихии и страсти! Я могу одарить, возвысить, осчастливить, кого хочу, но могу и уничтожить, развеять в пыль и прах того, кто мне мешает! – она приблизилась вплотную, касаясь меня твёрдыми сосками высокой девичьей груди, и немного понизила голос. – Я одна могу дать тебе то, чего никогда не смогут и тысячи этих Насть. Я могу подарить тебе Царь-Цветок этой ночи – единственный, способный открыть клад простому смертному. Цветок, вкусив сладостный аромат которого, он не возжелает более во всю свою жизнь никаких иных сокровищ.
Она вновь преобразилась, снова стала слабой, ищущей поддержки и покровительства женщиной, и казалось, что такие перевоплощения для неё также легки и естественны, как смена декораций в театре.
– Возьми же его скорее, ибо он налился уже волшебными соками и жаждет быть сорванным тобой. Ну не тяни же, возьми, возьми, время его цветения безумно кратко, а ночь уже на исходе.
Она обмякла будто от внезапно нахлынувшей на неё слабости и, должно быть, упала бы без чувств, если бы я инстинктивно не поддержал её стройную, действительно волшебную фигуру. Горячие руки, ища опоры, обвили мою шею, а тело плотно-плотно прижалось к моему, передавая ему мелкую лихорадочную дрожь и судорожное тяжёлое дыхание. На миг, на один только миг я забылся, потерял самообладание и рассудок – голова закружилась, ноги утратили ощущение твёрдой почвы под собой и словно восковые потекли, поплыли в жарком пламени свечи под тяжестью всё более и более наливающегося бронзой тела.