… От мужчины пахло средством от моли. По всему было видно, что жены у него не было, и мятый от продолжительного висения на вешалке в шкафу черный костюм он надевал только по большим праздникам. На этот раз достал его из шкафа, собираясь на ответственную встречу с оперуполномоченным уголовного розыска отделения милиции. В его подготовке к встрече чувствовалась наивная торжественность официального обращения к лицу, представляющему государство и осуществляющего защиту интересов населения.
Два часа по совету сотрудников дежурной части он в спортивном костюме бегал по дворам, разыскивая свою автомашину, оставленную на ночь под окном. Милицейские газики стояли второй день на приколе по причине отсутствия бензина, и водители перестали работать круглосуточно, приходя только днем, чтобы навести порядок в салоне и под капотом своих металлических коней.
Мучавшая в светлые питерские ночи бессонница могла помочь мужчине спасти его собственность, но подняла с постели слишком поздно, о чем он сейчас жутко жалел.
- Так, давайте запишем приметы Вашей автомашины, чтобы объявить ее в розыск, - привычно грустно расспрашивал его Павел.
И грусть эта была не от усталости или боязни большого объема работы, а оттого, что он лгал прямо в лицо мужчине. Не открыто - завуалировано! Профессионально, как учили, и не собирался поступать иначе. Потому что именно эту ложь ждал от него начальник отдела, начальник управления, начальник ГУВД и сам министр МВД. Ее маленькие ручейки стекались со всей страны, превращаясь в полноводную правительственную ложь, звучащую с трибун, со страниц газет, из динамиков приемников и с экранов телевизоров. И в этом накрывшем страну половодье тонули любые зачатки здравого смысла.
Павел знал, что после ухода мужчины он перевернет все изложенные сведения с ног на голову и сделает те выводы, которые нужны начальству. Получит очередное устное поощрение и будет слушать следующего посетителя.
Мужчина натужно вспоминал все царапины и вмятины на корпусе своего "москвича". Павел расспрашивал его дальше, записывая в объяснении о плохо работающих замках, трещинах на стекле и отколотых кусочках фар.
Потерпевший сидел напротив и контролировал все, что Павел записывал в протокол, вспоминая все новые и новые подробности многолетней эксплуатации своего надежного друга. Как в первый день появления машины во дворе кто-то с верхнего этажа из зависти бросил вниз чернильницу. По счастливой случайности она вскользь ударила по стеклу, оставив небольшую царапину, и лишь помяла крышку воздухозаборника на капоте. Фиолетовые чернила, плеснув несколько капель на кузов, разлились по асфальту.
Он вспомнил, как давал задний ход, выруливая на шоссе с дачи, чтобы везти в больницу свою потерявшую сознание жену, и погнул бампер о металлический столбик соседского забора. В тот раз врачи ее спасли, но через месяц ситуация повторилась, и она умерла. Мужчина продолжал говорить, уже не глядя в записи Павла, и казалось, что перед ним проходила вся его долгая жизнь, в которую он все больше углублялся, словно исповедовался перед молодым опером.
Он рассказывал, как старший сын, однажды изрядно выпив, опустил свой огромный кулак рабочего на крышу машины, обвиняя отца в жадности и скупердяйстве. Вспоминая о том, что всю жизнь тот копил деньги на эту консервную банку и совершенно не занимался своими детьми - не водил их в музыкальную школу или в шахматную секцию. И теперь его сыну приходится вкалывать на заводе, а дочке ждать своего мужа вора-рецидивиста из тюрьмы.
Потерпевший дотошно читал протокол, расписываясь внизу. После общения со своими знакомыми он наивно полагал, что в милиции стараются ничего не писать и вообще избавляться от посетителей. Но уж если напишут - то непременно будут работать. Совершенно не догадывался, что пословица "что написано пером - не вырубишь топором" абсолютно не имеет отношения к правоохранительным органам.
Напоследок Павел спросил, не спускало ли у машины какое колесо и, получив утвердительный ответ, сразу отразил это в протоколе.
Наконец мужчина закончил и, поблагодарив Павла непонятно за что, вышел из кабинета. Быть может, он подумал, что обещания о принятии активных мер по розыску его машины непременно приведут к положительному результату.
Уже принимая заявление о пропаже автомашины, Павел понимал, что искать ее не будут и надо просто обосновать, почему. Только вчера начальника отдела Владимира Константиновича вызывали на совещание, откуда он приехал красный, как рак, запретив направлять материалы на возбуждение глухарей.
- Иначе наш район окажется на последнем месте, и тогда всем будет каюк, - напутствовал он своих подчиненных.
Мысленно провожая заявителя до двери, Павел уже выносил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, ссылаясь на то, что машина выглядела бесхозно: поцарапанной, ржавой, побитой, с разбитым стеклом и фарой, спущенными колесами. Для подкрепления указанной позиции он планировал попросить участкового написать справку о том, что тот видел данную машину разукомплектованной, стоящей во дворе без регистрационных знаков. Отказа не будет, ведь в следующий раз сам участковый что-то попросит у Павла.
Исходя из этого, Москвич вполне могли эвакуировать и сдать в металлолом. На основании чего Павел выносил резолюцию об отсутствии состава преступления в действиях неизвестных лиц, после чего направлял материал в прокуратуру на утверждение. Даже если прокуратура на первый раз не утверждала такое постановление, можно было продлить срок проверки, разослать формальные запросы и ждать ответы. После чего снова направить на утверждение. Кроме хозяина машины людей, заинтересованных в ее розыске, нет. А пока суть да дело, Москвич найдется где-нибудь брошенным. Скорее всего - убитым хорошо погулявшими в белые ночи молодыми людьми, решившими покатать своих девушек по Ленинграду. И Павел будет принимать благодарности потерпевшего, передавая ему груду искореженного металла. Быть может, заявитель даже за бутылкой сбегает. Будет представлять, как милиция в результате долгих и активных поисков обнаружила угонщика и преследовала его, выбиваясь из сил, дабы вернуть угнанную машину ему, простому гражданину, маленькому человечку, жителю огромной всесильной державы, провозгласившей заботу о гражданах первоосновой своего существования.
Вообразив, как все хорошо получится и вспомнив унылый вид пожилого заявителя, Павел решил, что надо будет все же объехать соседние территории и поискать машину в отстойниках. Но это будет после, когда выдадут бензин.
Выпуская мужчину в коридор, Павел обратил внимание на скопившуюся очередь. Люди прибывали, и четырехместная лавка была не в силах вместить весь народ.
Следующей зашла пожилая женщина. Ее заплаканный вид не давал повода сомневаться в приключившихся с ней неприятностях. В руке она держала черную кожаную сумку, повторяя:
- Ах, негодяи, чтоб им пусто было! Все денежки забрали вместе с кошельком. Ладно, хоть бы документы оставили. Нет же!
Она пояснила, что ехала в автобусе и, выйдя на остановке, обнаружила, что сумочка открыта.
- Пиши, сынок, - обратилась она к Павлу, пододвигаясь со стулом к письменному столу, - все, до единого рублика, паспорт, пенсионный, талончики на продукты. Проходимцы, даже карточку жителя Ленинграда украли. Говорят, она не восстанавливается!
- Все восстановят, уважаемая, и воров постараемся найти. В каком районе обнаружили пропажу?
- Да я же говорю, вышла у поликлиники за мостом. Зашла в гардероб, стала раздеваться. Глядь, а молния-то на сумке открыта. А я хорошо помню, что закрывала ее. Полезла вглубь, а там кошелька и нет с документами. Вот так, милок.
Павел уже прикинул, что поликлиника за мостом относится к другому отделению милиции. И с удовольствием представил, как будет писать сопроводительное письмо, направляя заявление по территориальности в другой конец города….
Следующей по очереди была девушка лет двадцати пяти в легком платье и высоких коричневых сапогах. Она обнимала себя руками, дрожа от холода. Всклокоченные волосы, размазанная по щекам помада и расплывшиеся под глазами тени не позволяли увидеть на лице признаков целомудрия. Она уже не плакала и была возмущена тем, что милиция не выехала на ее вызов по телефону, как показывали в кино, а предложила придти своим ходом и сообщить обо всем лично.
Зайдя в кабинет к Павлу и сев на стул, она разрыдалась. Звали ее Людмилой.
- Это бог меня наказывает, - твердила она сквозь слезы, - с мужем вчера поругалась и поехала, куда глаза глядят. Заехала на конечную остановку, а там парни-добряки пригласили к себе. Сказали, что комнату сдадут в рассрочку. Ну, я им денег дала, чтобы в магазин сбегали. Выпила с ними с горя, а потом началось. По женской части-то от меня не убудет, вот только вещи все мои забрали и колечко обручальное, да утром выгнали чуть свет…
Периодически она прерывала свою речь всхлипываниями и готовилась снова плакать, но Павел задавал ей очередной вопрос и она, казалось, отвлекалась, вспоминая произошедшее, как случившееся не с ней.
- На любой отвлеченный вопрос типа зачем пошла с неизвестными или зачем убежала из дому, она начинала натужно завывать, обзывая себя дурой и причитая о том, как бы ей вернуться к любимому и вымолить у него прощение.
Было в ее раскаянии нечто такое, что глубоко тронуло Павла. Захотелось помочь не на словах. Он понимал, что возбудить уголовное дело в отношении пригласивших ее мужчин вряд ли сможет. Если они окажутся опытными ворами, то скажут, что сама все потеряла, напившись, а теперь валит на них. Ищи тогда ветра в поле.
Но попытка не пытка, и Павел послал участкового и двух постовых с Людмилой искать адрес, где она всю ночь развлекалась.