Двадцать седьмого ноября Лариса Артемьева вошла в нашу семью, стала Макаровой, разбив вдребезги холостяцкий дуэт прадеда и правнука, принесла в дом уют и спокойствие, и жизнь снова стала налаживаться. С утра я уходил в институт, слушал две-три лекции и мчался на работу в издательство, куда я недавно устроился, редактировал, забирал домой пару рукописей, и вечером мы ужинали втроём: я, жена и дед Фёдор. Шутили, смеялись, старик травил байки из молодости, и столько счастья и радости выливалось на наши черствеющие души, что разом очищалась вся московская грязь, накопившаяся за долгое время. Мы стали для деда Фёдора семьёй, родными и близкими, и он изливал, дарил нам любовь, отдавал всё, что имел.
– Эх, Артёмка, – говорил старик, дымя трубкой, – смотрю я на часы и осознаю, что столько лет прожиты зря, что девяносто девять страниц книги Жизни я просуществовал, а жить по-настоящему я начал сейчас, когда появились вы. Да-да, именно так, не смейся! Вы – моя семья, и в этом году я живу, а не выживаю! Квартира, машина, деньги – это ничто. Родные и близкие – вот чего мне всегда не хватало! А теперь я получил подарок от Всевышнего; Бог послал вас, чтобы скрасить моё одиночество. Знаешь, как тягостно проходят года в одиночестве? Не знаешь. А я знаю… Береги семью, внучок. Береги жену и детей. Это подарки от Бога, и их нужно хранить и оберегать…
Деда не стало после нового года. Москва взрывала салюты, веселя горожан и гостей столицы, а мы с Ларисой стояли у могилы старика и не скрывали слёз. Падал снег, рабочие забрасывали яму землёй, а я прощался с дедом Фёдором. Вспомнил его слова про семью и пообещал, что сохраню брак и воспитаю праправнуков, за которых ветерану Великой Отечественной войны и долгожителю Фёдору Савельевичу Макарову будет не стыдно.
– Земля тебе пухом, дедушка, – выдавил я, бросая горсть в могилу. – Земля тебе пухом.
– Я в тебе не сомневался, – пронеслось над ухом. А в следующий миг всё стихло.
Каркали вороны, звякали лопатами рабочие, снег падал мягкий и пушистый. Дед ушёл…
Слайды
Всю жизнь люди живут воспоминаниями. Каждый день, каждую ночь они вскрывают в памяти какое-нибудь значимое или обычное событие, смакуют его или стараются забыть, рассказывают близким или утаивают в глубинах подсознания. Поцелуй на закате, день рождения друга, на котором ты понял, что дружба закончилась, летний парк с красивыми девушками: мозг хранит тысячи разных снимков, и нужно маленькое усилие, чтобы кадры встали перед глазами и вызвали в душе эмоции.
Человек помнит фрагментами, и меньше всего их приходится на период до трёх лет. Я из младенчества откопал всего два снимка. Первый – момент моего крещения: красный цветок на белых трусах, всегда напоминающий мне о странном церковном обряде. Второй – снежная зима и улыбающиеся бабушка с дедушкой: я у нашей пятиэтажки на проспекте Ленина, стою в шерстяных коричневых штанах, они колются и мешают, но я не подаю вида, а веселюсь и кувыркаюсь в сугроб. Дед и баба радуются, на родных лицах улыбки, в них отражается солнце, и день яркий и задорный. Интересно, есть ли в дедовой памяти фрагмент, где все счастливы, или он глубоко спрятан и забыт?
Далее – детство, юность, взрослая жизнь и старость. Здесь воспоминаний больше в несколько раз. Человек растёт, совершенствуется, события увеличиваются. Приходится ходить в детский сад, в школу, посещать кружки и дополнительные занятия, бегать с пацанами во дворе, играя в футбол, в "одно касание", в прятки и в догонялки, учить уроки, влюбляться, поступать в институт, сдавать госэкзамены и устраиваться на работу. И вот ты взрослый, у тебя дети, пятидневная служба с восьми до шести и часом перерыва, с новогодними корпоративами и дружескими посиделками с бутылочкой водки и домашними пельменями. А там не за горами пятый десяток, увольнение, пенсия, газеты и кофе по утрам, ворчание, что лучшие годы позади, усталость и недовольство, и одна радость – внуки, которые гораздо род нее детей, с ними можно возиться, играть, чему-то учить, гулять, пока маленькие, и следить с балкона, чтобы не курили и не хулиганили. Представляете, сколько фрагментов наберёт память за столько лет? Миллионы, если не больше.
Во втором классе нам подарили замечательную игрушку – красный домик с зелёной крышей и печной трубой. Если взять его в руку, приложить трубу к глазу и навести на свет, то внутри можно разглядеть свою фотографию у школьной доски. А если трубу покрутить вправо-влево, то фото меняются на другие: вот я на уроке музыки, а вот у спортзала. Три слайда из школьной жизни. Тот красный домик долго ассоциировался у меня с человеческой памятью: дом – человек, слайды – воспоминания. Дом со временем хорошеет, потом ветшает, обстановка внутри меняется: что-то остаётся, что-то выбрасывается. Домов много – целые города, страны, континенты, а воспоминания нашей планеты, если собрать их вместе, образуют целую галактику.
Я хочу рассказать вам о моих слайдах, начиная с раннего детства и заканчивая сегодняшним днём. Я, как и любой другой человек, накопил их достаточно и не против поделиться яркими или сложными эпизодами. Моя жизнь полна радостей, печалей, веселья, грусти, поисков истины и копания в себе, рано или поздно я обзаведусь детьми, постарею, стану дедом, а воспоминаний в голове прибавится. Кое-что я запомню специально, кое-что специально спрячу, но пока слайды не потускнели, не потеряли оттенок и не выгорели от времени, нужно закрепить их на бумаге.
* * *
Из всей родни больше всего я любил деда. Суровый и экономный, глуховатый на одно ухо и поэтому молчаливый, добрый и спокойный дед всегда был для меня примером для подражания. Всё детство прошло под его карим оком.
Вместе мы ходили в гараж, ездили на бахчи, работали в огороде, купались в Урале, выбирались в Саринские леса за грибами. Мой первый отчётливый снимок из детства именно оттуда, из Сары, где высокие деревья, а я маленький и беззащитный ковыряюсь палкой в осенних листьях и ищу шампиньоны, держусь за бабушкину руку и смотрю изредка на деда. Он далеко впереди, шагает уверенно и не боится ни волков, ни медведей, – никого. Как бесстрашный и ловкий царь джунглей.
Я оглядываюсь назад, переживая за автомобиль, который мы оставили на опушке у цветочной поляны. Я знаю, что дед любит машину, поэтому волнуюсь и представляю, что вокруг злые разбойники, готовые разбогатеть чужим имуществом. Я вырываюсь, бегу к "Москвичу", проверяю замки (всё надёжно), возвращаюсь, кричу, что можно двигаться дальше.
Корзинка у деда наполняется к обеду, в нашей с бабушкой едва набирается с десяток. Я не понимаю, как такое могло произойти, ведь нас двое, а дед один-одинёшенек и умудрился набрать больше. Но расстраиваться некогда: бабушка стелет в тени от машины скатерть, достаёт из сумки продукты, термос, и мы рассаживаемся. На "столе" появляются картошка, яйца, колбаса, консервы в томатном соусе, хлеб, помидоры и огурцы. Дед наливает в крышку термоса индийский чай, бабушка раздаёт всем бутерброды, и с первым кусочком я осознаю, что на свежем воздухе проголодался. Мы обедаем, и нет ничего лучше, чем туристическая еда. Всё прекрасно, ароматно и сытно. Особенно хорош чай: он настаивался с раннего утра и приобрёл незабываемый вкус.
Пообедав, дед и баба укладываются, а я ложусь посередине и слушаю их неторопливую беседу о саде: как укрепить будку, что пересадить, что прополоть, что удобрить. Глаза слипаются, и через десять минут я засыпаю, убаюканный рокотом голосов.
Дед будит меня скоро, и на этот раз я становлюсь его помощником. Мы бродим по лесу, он объясняет какие грибы съедобные, а какие ядовитые, какие нужно срезать, а какие оставить. Я внимательно слушаю, помогаю в поисках шампиньонов, выкидываю мухоморы, и корзинка набирается быстро. Приходим довольные, хвастаемся бабушке "уловом", складываем грибы в багажник и собираемся домой. Лес шумит листвой, нашёптывая прощальные слова.
– Завтра поедем на базар, продавать будем, – говорит дед.
– И я с тобой, – говорю ему с заднего сиденья.
Наш красный "Москвич" несётся по пыльной дороге. Дед рулит, а я, обхватив его за шею, играю в штурмана. В машине пахнет свежими грибами и осенней радостью.