Это тоже новое, что посетитель первым поднимается со стула, обычно он, Лапин, давал понять, что аудиенция закончена. Строков ему понравился, чувствуется, что это искренний человек, надо будет дома в прихожей посмотреть на полках, наверняка, есть его непрочитанные книги… Дело в том, что последние годы о Строкове почти не писали в литературных изданиях и ленинградских газетах и журналах. А читать необходимо было тех, про кого в "Литературке" хвалебные рецензии пишут, кому премии дают… Тут нельзя было ударить перед вышестоящим начальством в грязь лицом, вдруг спросят, мол, как понравился последний роман того или иного прославленного прессой писателя?.. Честно говоря, Михаил Федорович и не пытался разобраться в идущей уже долгие годы литературной борьбе, слышал, что существует в Ленинграде мощная группа, которая все контролирует, но как-то не принято было говорить о ней. Больше того, обкомовское начальство предупреждало, чтобы на писательских собраниях не поднимать эти вопросы, не давать слово литераторам, которые могут усугубить эти писательские распри. Да и потом как-то всерьез не верилось, что в Ленинграде есть литературная мафия… Ведь совсем недавно это словечко было применимо лишь к капиталистическому миру… Как же так получилось, что они, партработники, проморгали возникновение этой самой мафии? Ведь были сигналы от писателей, были письма и на тех же самых писательских собраниях выступали некоторые литераторы и откровенно говорили о засилье групповщины, которая переросла в мафию… Знали в райкоме, горкоме, обкоме про нездоровую обстановку в ленинградском отделении Союза писателей, знали, но предпочитали молчать, не задевать групповщиков. Может, потому, что как раз групповщики-то и входили в руководящие органы писательской организации. От них поступала в партийные органы вся информация о жизни этой организации, а уж секретари правления не скупились опорочивать неугодных группе людей. У главарей были имя, авторитет, о них писали, их награждали, они участвовали в общественной работе - возглавляли разные благотворительные организации. Была у них поддержка и в Москве. И постепенно в обкоме создалось мнение, дескать, лучше не трогать эту склочную организацию, пусть себе варятся в своем собственном котле… Менялись партийные руководители, а отношение к писательской организации оставалось прежним. Все, кто были против групповщины, ею же объявлялись склочниками, сутягами, а то и просто ненормальными людьми.
- Альманах должен выйти, - прощаясь, сказал Строков, - Поверьте, там отобраны талантливые произведения. Не за себя прошу - за них, молодых русских писателей. Ведь если так и дальше пойдет, то скоро молодые литераторы отучатся по-русски писать. Ведь прославляются в печати книги, написанные не русским языком, а суррогатом национального языка. Безликим, серым языком, как бы переводом с западно-европейских языков. Даже появился термин "русскоязычная литература". А то, что эти книги не читаются, издателей мало тревожит… Да я вам об этом уже говорил.
Лапин записал в настольный блокнот название альманаха, сделал пометку позвонить в издательство - оно находилось в его районе и распрощался с писателем.
Строков ушел, а Михаил Федорович, остановившись у окна, по привычке стал смотреть на медленно текущую мимо здания райкома толпу. Сколько их, людей, людишек! И у каждого что-то свое на уме. А что именно, теперь не так-то просто разобраться… Падает авторитет правоохранительных органов, новым сотрудникам приходится расплачиваться за страшные преступления сталинско-бериевских убийц. Преступность возрастает, а приговоры все мягче… Увидел он и Строкова, влившегося в многоликую толпу. Лицо озабоченное, редкие светлые волосы челкой спускаются на высокий загорелый лоб. Остановившись на краю тротуара, он поднял руку, но такси проскакивали мимо. Ленинградцы жалуются, что таксисты вконец обнаглели и везут лишь туда, куда им выгодно, кооператоров, которые платят не торгуясь. Больше того, арендуют на весь день машину и та иногда часами стоит у какой-нибудь захудалой конторы, а счетчик тикает… Наконец возле писателя остановились "Жигули". Нагнувшись, Сергей Иванович переговорил с водителем и быстро залез внутрь. Машина, помигав сигналом поворота, влилась в поток.
Лапину искренне хотелось помочь Строкову, но как это сделать, не нарушая указаний начальства? А указание таково: не лезть в писательские дела, не давать им повод упрекать нас в командном методе… Прав Строков, скоро на партийных работников плевать будут… Что же такое не сработало в этой перестройке, что она вышла из-под контроля и обратилась против партии?..
Он через секретаршу вызвал свою машину и без звонка поехал в издательство. Удивленный директор - они были знакомы давно, когда-то вместе работали в райкоме комсомола, - пригласил завредакцией Анатолия Ивановича Добролюбова и главного редактора Владимира Николаевича Куприна. Действительно редкое сочетание! Добролюбов был пенсионного возраста, худощав, черноволос, с тусклым невыразительным лицом и бегающими хитрыми глазками, Куприн - невысокого роста, лет пятидесяти, розоватое лицо его было чем-то недовольным, нет-нет он вдруг морщился, будто у него коренной зуб схватывал. Позже директор сказал, что у главного редактора такая уж привычка. Он морщился при беседах с авторами, правда, старался с ними как можно реже встречаться - с писателями любил общаться Добролюбов. Этот сам немного пописывал, был составителем альманахов и сборников, в общем, считал себя литератором, и ему нравилось заворачивать авторам рукописи, напористо критиковать их творчество. Было видно, что он от всего этого получал прямо-таки садистское удовольствие. Любил и подчеркнуть, что прохождение рукописи в издательстве и заключение договора зависит главным образом от него. Это заставляло рядовых литераторов заискивать перед ним.
А Куприн предпочитал получать высокую зарплату и ничего по возможности не делать. Должность у него номенклатурная, бояться ему нечего, особенно в нынешние времена; рукописи он не читал, полностью передоверяя всю работу по художественной редакции Добролюбову.
На вопрос директора - крупного мужчины с толстыми склеротическими щеками и выпирающим животом - как обстоят дела с альманахом молодых прозаиков, составителем которого является Строков, завредакцией приосанился, бросил на секретаря райкома пугливый взгляд и как по писаному затараторил таким же тусклым и невыразительным, как и он сам, голосом:
- Альманах "Русское слово" мы не будем издавать. Во-первых, в нем воспевается старая, дореволюционная деревня, заметно чувствуется ностальгия по раскулаченному крестьянству, критикуются колхозы, якобы отбившие у крестьян охоту к сельскому труду, естественно, осуществляются партийные методы руководства… Во-вторых, почти все авторы употребляют областнический, якобы, народный русский язык, ничего общего не имеющий с сегодняшним изысканным литературным языком, примеры которого нам дают такие яркие писатели, как Трифонов, Катаев, Рыбаков.
- И сопроводительная статья самого Строкова вызывает у нас большие сомнения, - тягучим сипловатым голосом вставил Куприн, - Слишком уж он нажимает, мягко говоря, на русский патриотизм, любовь к березкам, пространно толкует об утрате русского национального языка, засоренного, на его взгляд, современными крупными литераторами нерусской национальности.
- Мы, Михаил Федорович, интернационалисты и, особенно сейчас, когда так обострились национальные вопросы, не можем распространяться о русских, России, утрате национальных традиций, культуры… - подхватил Добролюбов - Интернационализм нам нужен, а не плач по утраченным национальным сокровищам.
Лапин вспомнил, с какой горечью Строков как раз и говорил о том, что в издательствах даже само слово "русский" безжалостно вычеркивается из рукописей, а выпячивается обтекаемый, аморфный термин "советский". Но никто ведь не предлагает латышам, эстонцам, казахам, грузинам писать на советском языке, а почему-то только русским писателям вменяется это в обязанность…
Директор издательства Леонид Ильич Балуев, взглянув на Лапина, счел нужным вставить:
- Я просмотрел альманах, по-моему, там все нормально. Кстати, теперь острой критикой застойных порядков никого не удивишь. А молодые писатели как раз и критикуют российскую безхозяйственность, раскрестьянивание крестьянина… Об этом много говорилось и на первом Съезде народных депутатов.
- Вы просмотрели, а я все внимательно прочел, - возразил Добролюбов, - Весь альманах пронизан настроениями, близкими журналу "Наш современник", а мы не должны допустить брожения в среде ленинградских литераторов. Зачем нам головные боли? Читали в "Огоньке" обращение руководителей творческих союзов? Они ратуют за интернационализм, критикуют все проявления русского национализма, которые тоже имеют место у нас. Возьмите хотя бы "Память"…
- А что, есть авторы альманаха, состоящие в "Памяти"? - поинтересовался секретарь райкома.
- Я не берусь этого утверждать… - замялся Добролюбов. Куприн при упоминании "Памяти" снова сморщился, даже глаза прикрыл, - Насколько мне известно, ни один ленинградский литератор не состоит в этом шовинистическом обществе.
- Еще нам этого не хватало! - выдавил из себя Куприн.
- Я был пару раз на митингах "Памяти", ничего криминального не заметил, - сказал Михаил Федорович - Говорят о памятниках, старинных зданиях, о национальном самосознании, а неуместные провокационные выкрики некоторых экстремистов сами же и обрывают. По-моему, "Память" как-то присмирела, стала покладистой, а вот сионистские группировки обнаглели куда больше "Памяти", сеют смуту в народе. Особенно среди интеллигенции. Рабочих-то им не сбить с толку. Хотя на выборах в Верховный Совет кое-чего и добились: порядочно протащили туда своих ставленников.