И, не дожидаясь ответа, приплясывая в своих нелепых, разбитых валенках, продолжал, дрожа всем своим хилым телом:
- Что за прелесть язык! Не знаю другого такого стилиста. И, что любопытно, в повести проглядывает нечто от литературы двадцатого века. В характере героя и в композиции…
Неожиданно спрашивал:
- Почему вы никогда не зайдете ко мне?
Я скромно напоминал, что не знаю его адреса.
- Разве? - удивлялся он. - Я здесь рядом, на Подгорной. Кирпичный дом. Со скошенным углом. Большое венецианское окно…
Как и осенью в Степановке, он ничего не говорил о себе, о своей семье. О войне он тоже не говорил. Один раз только сказал:
- А все-таки мы победим.
Иначе и быть не могло - я знал это, но было любопытно, чем он подкрепит свою мысль. Поэтому я спросил:
- Почему?
- Потому что люди, несмотря ни на что, сильнее зверей.
10
Однажды в очереди около столовой появилась Катя Мурашова. Она обняла меня сзади и не давала мне обернуться, а когда я все-таки вырвался из ее рук, воскликнула с хохотом:
- Не узнал? Ну, скажи, как звать меня.
Все вокруг с улыбками смотрели на нас. Должно быть, мы оба выглядели очень смешно.
- Ты Катя, - сказал я.
- Вспоминал меня?
- Иногда.
- Я тоже… - и тут же заговорила по-деловому: - Ты что здесь дежуришь? Ждешь галушек? Ну и зря. Бросай-ка ты эту ерунду. Иди к нам в промкомбинат. Рабочая карточка. Двухразовое питание. И люди хорошие. Директор Домрачев такой человек!.. Даже на директора не похож… Да что и говорить! Все хорошие. Сам увидишь! Пойдем прямо сейчас. Нам рабочие во как нужны.
Катя говорила с таким воодушевлением, что не послушаться ее было прямо-таки невозможно.
Посмотрев на нее, я заметил:
- А ты вроде подросла.
- Есть немного. По платьям заметно. Мне скоро восемнадцать, - радостно сообщила она.
А в общем-то она была прежняя: все такая же чистая-чистая, а теперь на рассвете еще и румяная от мороза.
По дороге она без умолку рассказывала о людях, с которыми работала. Послушать ее - получалось, что работники промкомбината сплошь ангелы.
Промкомбинат помещался в одноэтажном длинном здании рядом с деревянным мостом через реку Ушайку. Что здесь находилось до войны, не знаю, - должно быть, какие-то магазины. Внутри комбината было так же холодно, как снаружи. Топили только в одной, самой крайней комнате, куда вела дверь прямо с улицы. Здесь за письменным столом, рядом с раскаленной чугунной печкой, сидел директор Домрачев, аккуратно причесанный и чисто выбритый, в полувоенной форме, которую носили в то время руководящие работники. Голова его беспрерывно тряслась (следствие контузии во время гражданской войны).
Он мельком взглянул на меня:
- Вот ты какой. А Катя говорит: "Алеша - парень на во!" - Домрачев показал отогнутый большой палец. - Ну, что ж, посмотрим на деле. Паспорт? Временный. Понятно… Без специальности? Оно, пожалуй, и лучше. У нас надо уметь все. И ни от чего не отказываться… Ты Катю не слушай. Никакого промкомбината нет. Есть несколько пустых комнат и план. Нет станков, нет материалов, нет квалифицированных работников, нет квартир, нет топлива. Как, между прочим, у тебя с жильем? Терпимо? Ну и ладно. Через две недели мы должны дать первую продукцию. Для эвакуированных заводов. Они тоже на голом месте.
У Домрачева сильнее обычного затряслась голова и рот перекосился от внутреннего усилия унять эту дрожь.
- Итак - решай. Уговаривать не буду. Золотых гор не обещаю.
Я посмотрел на Катю. Она усиленно подмигивала: "Соглашайся".
Оформили меня столяром третьего разряда. О размере зарплаты я не спрашивал - заработок рабочего, который должен "все уметь", не мог играть существенной роли. Важнее заработка была рабочая хлебная карточка и прикрепление к столовой.
На другой день я вышел на работу и познакомился с людьми.
Катя и ее мать Клавдия Михайловна… Их я знал еще по поезду. Они пробивали в стене дверь в соседнее помещение. Клавдия Михайловна неловко рубила кирпич тупым пожарным топором, а Катя действовала ломом.
Странным показался мне кладовщик - горбатый мужчина, всегда почему-то в кожаном авиационном шлеме и брезентовом дождевике, надетом поверх синей стеганки.
Целыми днями он где-то ходил, что-то выбивал для комбината и у себя в кладовой появлялся, мне кажется, только затем, чтобы погреться.
Здесь же оказался знакомый старик Трагелев. Сюда его тоже заманила Катя. Я обрадовался встрече с ним, а вот он нисколько.
В комбинате Трагелев числился начальником столярного цеха, но никакого цеха не было. Была просторная пустая комната с асфальтовым полом и чугунной круглой печкой в углу. Трагелев сидел на ящике из-под макарон и сердито смотрел на меня.
- Что мне делать? - спросил я его, как своего непосредственного начальника.
Трагелев зло сверкнул глазами.
- Для начала спляши "Барыню".
- Зачем? - не помял я.
- Чтобы согреться.
- Нет, серьезно…
Трагелев сунул мне в руки кусок обледенелой доски.
- Распили ее пополам. Ты, надеюсь, знаешь, что значит "пополам"?
- Знаю, - обозлился я. - Но чем пилить?
- Вот именно. Если б я знал, я бы сделал это без тебя.
Он окинул меня презрительным взглядом:
- Ты, я вижу, побежишь сейчас к директору и станешь скулить, что мастер над тобой издевается. Имей в виду, что мне это будет только приятно. У меня одна мечта - убраться из этой шарашкиной артели и найти серьезную работу. Домрачев веселый человек - каждое утро он начинает с шуток: "Сделай то, сделай это". А чем делать? И из чего?
- А все-таки, чем мне заняться? - прервал я Трагелева.
- Хоть на четвереньках разгуливай. Мне-то что?
Я понял, что благоразумней всего оставить его в покое. Пошел помогать Кате и ее матери. У них все же был хоть какой-то инструмент. Я предложил Клавдии Михайловне отдохнуть, и мы с Катей так дружно взялись за дело, что через каких-то полчаса прошли через только что прорубленные двери в соседнее помещение. Здесь еще стояли довоенные прилавки. На одном из них валялась высохшая сморщившаяся морковка, а посреди комнаты лежала большая дохлая крыса. Катя поддела ее лопатой и понесла на улицу. Вернулась она с Домрачевым, который наметил углем на стене место, где пробивать следующую дверь. Как я его понял, несколько разрозненных прежде магазинов должны были стать цехами одного производства.
Потом он попросил нас не стучать и произнес небольшую речь, содержание которой сводилось к трем пунктам:
1. Завтра на комбинат прибудут новые рабочие - семь человек.
2. Вышеупомянутые рабочие имеют некоторые специфические особенности. Все они без суда выпущены из тюрьмы. Возможно, они в чем-то и виновны, но доказать это невозможно - когда везли их из одесской тюрьмы, то в последний вагон угодила немецкая бомба и вагон со всем содержимым сгорел. А везли в нем дела заключенных. В Томске ребят подержали в тюрьме, но нельзя же держать бесконечно. Поэтому соответствующие органы решили их расконвоировать и распределить по производствам. Паспортов у них нет, хлеб они будут получать у завхоза, которому переданы их хлебные карточки, кормиться в столовой бесплатно, в счет будущей зарплаты.
3. Со стороны коллектива комбината - как можно меньше расспросов. Все они утверждают, что попали в тюрьму по ошибке. Как дело обстояло в действительности, нас не касается. Но наряду с тактичностью нужно проявить бдительность. Если что, немедленно давать знать лично ему - Домрачеву.
- Час от часу не легче, - шумно вздохнул Трагелев. - Только бандитов нам не хватало.
Домрачев нахмурился:
- Такие слова надо забыть. К нам приходят молодые рабочие, и встретить мы их должны по-человечески. Вопросы есть?
Вопросов не было.
На другой день появились "новенькие" - грязные, оборванные, но жизнерадостные. И среди них мои степановские знакомые - Бекас и Морячок. Выяснилось, что Домрачев рассказал нам о новых рабочих не точно: попали они к нам не из тюрьмы. Кроме Бекаса и Морячка, они до этого работали на Черемошниках. После тяжелой работы с лесом, на морозе, они рады были попасть к Домрачеву.
Я подошел к Бекасу:
- Ты что - тоже из Одессы?
- Неважно. Сейчас нас всех под одну гребенку.
В цехах решили сложить печи с обогревателями. Все необходимое у Домрачева было, не хватало только печника. Катина мать, чего-то стыдясь, тихо сообщила, что у нее "есть один на примете".
- Давай его сюда, - приказал Домрачев.
К моему изумлению, она привела деда Фарафона. Значит, в Кривощеково к брату он не попал. Мы поздоровались. Заметив мое удивление, дед пояснил:
- Как-то так получилось… Сам не пойму. Клавдия, нечистый ее возьми, попутала: "Поехали с нами да поехали"… Куда от бабы денешься? А брату я писал отсюда - ни ответа, ни привета. Поди, уж помер…
Трагелев настоял, чтобы "чугунку" не выбрасывали. Он доказал, что она очень удобна в мастерской: пришел утром, затопил, через пять минут в цехе уже тепло и можно приступать к работе.
Дед Фарафон начал складывать печь с плитой и обогревателем, а мы с Морячком подносили ему кирпич, песок и глину. Бекас над нами посмеивался:
- Работа дураков любит.
Он был все такой же - веселый, красивый, сильный. Он не шел ни в какое сравнение с маленьким, худеньким Морячком. "Интересно бы понять, - думал я, - почему Зоя Маленькая предпочла ему Морячка". Было в нем что-то широкое, свободное, что мне нравилось. И не только мне - он чем-то привлекал и Домрачева, и Трагелева, и Катю.