и Пако рассердился, сколько можно, тьфу, хорошо, мы люди темные, но не такие дураки, а сеньорито Лукас ни в какую, и смеялся-заливался, и снова завел свое, не во мне суть, спросите ученых, правила, против них ничего не попишешь, а если не нравится, обратитесь в Академию, мое дело объяснить, не вдаваясь в премудрости, а Пако слышать этого не мог и совсем разогорчился, когда сеньорито Лукас нарисовал твердый знак, громко хлопнул в ладоши, чтобы лучше слушали, и сказал
эта буква немая, друзья мои
а Пако Пенёк подумал, вон как, прямо наша Малышка, потому что дочь его Чарито не говорила ни слова, только ревела жалобно и жутко на весь дом, но прежде, чем сеньорито Лукас привел примеры, свинарь Факундо сложил на животе ручищи и сказал
другие тоже немые, пока мы их не скажем и сеньорито Лукас ответил
беззвучная она, ее как бы нет
а свинарь Факундо, все в той же пастырской позе, сказал
дела-а! чего ж ее писать-то?
а сеньорито Лукас сказал
для красоты
а потом объяснил
нет, она нужна, она отделяет гласную от согласной
а Пенёк Пако совсем запутался, и путался все больше, и по утрам седлал кобылу и объезжал поместье, как ему полагалось, но с начала ученья не мог думать ни о чем, кроме этих букв, и, отъехав от усадьбы, слезал, садился в тенечке и размышлял, а когда буквы сцеплялись у него в голове, как хвостики вишен, брал белые камешки, этот А, этот О, этот - немой, и серые, те будут Б, В или Г, и складывал их так и сяк и читал, но легче не становилось, и ночью, на тюфяке, он поверял жене свои печали и незаметно распалялся, и она говорила
тихо ты, Рохелио заворочался
и если Пако не унимался, прибавляла
да тихо, нам ли с тобой игры играть
и тут раздавался рев Малышки, и Пако забывал обо всем и думал, что он чем-нибудь болен, если зачал дочку немую, как твердый знак, хорошо, хоть вторая - очень смышленая, он, кстати сказать, не хотел, чтобы она звалась белым именем Марии Снежной, куда там, сам он желтоват с лица, и волосы черные, думал окрестить Эрминией, в честь бабушки, но летом стояла страшная жара, и дон Педро, прозванный Петушком и Умником, говорил, что после заката 35 градусов, а Регула, ей и без того было жарко, плакала-стонала
ох, матерь божья, ну и парит! хоть бы ночью ветерок!
и медленно обмахивалась веером из широких листьев, двигая большим пальцем, плоским, как лопаточка, и прибавляла
это нам за грехи, Пако, и я попрошу божью матерь, чтобы она смилостивилась
но жара не спадала, и как-то, в воскресенье, Регула потихоньку отправилась к знахарю и сказала, вернувшись
Пако, он говорит, если в брюхе у меня дочка, надо ее назвать Мария де лас Ньевес, а то дурная родится
и Пако подумал о Малышке и сказал
ладно, пускай будет Ньевес
и дочка, названная в честь Девы Марии, пославшей когда-то летом снег, с малых лет прибирала и стирала за сестричкой, но в школу ей пойти не довелось, потому что жили они уже не в усадьбе, а в Ла-Райа, и каждое утро, прежде чем седлать кобылу, отец показывал ей, как сложить Б и А, А и Б, когда же дошли до твердого знака, Ньевес сказала
эта буква ненужная, отец, можно без нее
и Пако засмеялся солидно, как сеньорито Лукас, и сказал
ученых спроси, мое дело показать
а потом гордо говорил жене
ну, голова!
а Регула совсем разошлась и говорила в ответ
видно, и свой у нее ум, и еще кое-чей
а Пако спрашивал
это чей же?
а Регула отвечала
да Малышкин, чей же еще?
а Пако говорил
а не твой ли?
и распалялся понемногу, но Регула говорила
тихо ты, куда лезешь, ум не здесь
а Пако не унимался, но тут ревела Малышка, и он махал рукой и говорил
ладно, спи, бог с тобой
и годы шли, и он попривык к месту, к белому домику, к вьющимся веткам, к летнему навесу, к колодцу под огромным дубом, и к стаду серых скал, предвестью горной цепи, и к теплому ручью, и к сонным черепахам, но однажды, в октябре, он вышел на порог, как выходил всегда по утрам, и поднял голову, и втянул воздух, и сказал скачет лошадь а Регула, стоя рядом с ним, прикрыла глаза от солнца, и поглядела на дорогу, и сказала никого не видно но Пенёк Пако принюхался, поводя носом, и сказал
надо полагать, это Креспо
потому что нюх у него, если верить сеньорито Ивану, был лучше, чем у пойнтера, он чуял все издалека, и впрямь, минут через пятнадцать явился Креспо и сказал, не спешившись
собирайся, Пако, поедешь в усадьбу
а Пако спросил
как же этот дом?
а Креспо ответил
дон Педро приказал, днем приедет Лусио, ты здесь свое отжил
и, пока холодок, Пако с женой погрузили вещи на повозку и двинулись в усадьбу, и наверху, на тюфяках, набитых шерстью, сидели ребятки, а сзади Регула с Малышкой, и та все кричала, и голова у нее болталась с боку на бок, и тонкие ножки торчали из-под халата, и Пако ехал на соловой кобыле, гордо охраняя семейство, и говорил жене, возвышая голос, чтобы перекричать скрип колес и рев Малышки
теперь наша Ньевес пойдет в школу, и бог ее знает, до чего она может доучиться, очень умна
а Регула отвечала
там посмотрим
а Пако говорил с высоты
ребятки подросли, помогут в доме
а Регула отвечала
там посмотрим
а Пако говорил, радуясь цокоту копыт и новой надежде
дом дадут побольше, спальня у нас будет, вспомним молодость
а Регула вздыхала, и баюкала Малышку, и отгоняла мух, а над повозкой, над черными дубами загорались звезды, и Регула глядела в небо и говорила, вздыхая
чтобы молодость вспомнить, надо Малышку угомонить
а когда приехали в усадьбу,
Креспо ждал у старого дома, который они покинули пять лет назад, от дверей по фасаду шла скамейка, и цвели герани, и клонилась ива, осеняя дом теплой тенью, и Пако печально все оглядел, и покачал головой, и опустился, и сказал смиренно
что поделаешь! божья воля
а неподалеку ходил-распоряжался дон Педро, и Пако сказал
доброго здоровья, дон Педро, вот мы и вернулись, как велено
а дон Педро сказал
здравствуй, Пако, как там в Ла-Райа?
и Пако сказал
да ничего
и, пока разгружали вещи, дон Педро ходил от повозки к дому, от дома к повозке и говорил
значит, Регула, ты будешь, как раньше, отпирать ворота, если услышишь, что едут, потому что сеньора и сеньорито не любят ждать
а Регула отвечала
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь
а он говорил
с утра выпустишь индюшек и приберешь под насестом, а то запах - прости господи! сеньора, сама знаешь, при всей своей доброте, любит порядок
а Регула отвечала
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь
и он распоряжался и распоряжался, а потом склонил голову набок, и втянул щеку, и постоял, и подумал, словно что-то забыл, и Регула покорно спросила
еще что-нибудь, дон Педро?
а он все кусал щеку, и молчал, и глядел на Ньевес, и уже казалось, что он уйдет не простившись, когда он обернулся к Регуле и пробормотал
понимаешь, Регула, это не мужчине говорить, но…
и опять замолчал, и Регула покорно спросила
а что такое, дон Педро?
и дон Педро ответил
понимаешь, твоя дочка… она могла бы помочь по дому моей жене, потому что, правду сказать, жена моя боится хозяйства
и печально усмехнулся
не спорится у нее, а дочка твоя подросла, вон какая стала
и пока дон Педро все это говорил, Пако сжимался, словно шарик, так бывало ночью, когда взревет Малышка, и глядел на жену, и она на него глядела, а потом он просморкался, и пожал плечами, и сказал
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь а дон Педро, прозванный Петушком, вылупил глаза и начал, и пошел, словно пытался заговорить самого себя
понимаешь, Пако, теперь не то, что прежде, всякий норовит стать белоручкой, барином, одни в Мадрид, другие за границу, куда угодно, только бы не сидеть дома, такая мода, видишь ли, думают, вот и все, решил вопросец, а что толку, мрут с голоду или с тоски, что еще может выйти, сам понимаешь, а девочке будет неплохо, ты мне поверь
а Регула и Пако кивали и переглядывались украдкой, а дон Педро не замечал, он очень волновался
значит, если вы согласны, завтра с утра мы ее ждем, а чтобы вы не скучали и с ней чего не случилось, все мы знаем, какая пошла молодежь, ночевать она может здесь
помахав руками, отволновавшись, дон Педро ушел, а Регула и Пако принялись молча расставлять, что у них было, а потом поели, а потом сели к огню, и тут пришел свинарь Факундо
как ты не боишься, Пако
сказал он
худо у них, в Верхнем доме, сам знаешь, донья Пурита орет-кричит, припадочная, одно слово, дон Педро еле терпит
но Регула и Пако молчали, и он прибавил
не веришь, Пепу спроси, она там служила но Регула и Пако молчали, и он повернулся и ушел, а наутро Ньевес пришла, когда надо, к хозяйке, и ходила каждый день, и привыкла, и дни побежали, а в мае Карлос Альберто, старшенький сын сеньорито, собрался причаститься в часовне, и все хлопотали двое суток, а сеньора маркиза привезла в машине епископа, и Регула, отперев ворота, замерла на месте, увидев лиловые одежды, и не знала, что делать, и закивала, и упала на колени, и перекрестилась, но сеньора маркиза сказала ей с недосягаемых высот
целуй перстень, Регула, целуй перстень