Он потянул Виктора за плечи, стараясь поднять.
- Не надо, - сказал Виктор.
Руки у него дрожали, колени словно для защиты были прижаты к животу. Лицо было мертвенно-бледным, комочки клейстера прилипли к волосам, бороде, щекам. Лали хотела расстегнуть ему рубашку.
- Не надо, - повторил Виктор. - Тут - ничего.
Сеньор Кайо, окаменев словно статуя, наблюдал за происходившим. Виктор скорчился и закусил губу, заметив, что Рафа хочет поднять его.
- Погоди, не трогай, пожалуйста.
Рафа выпрямился, уперев руки в поясницу. Спросил у Лали:
- Откуда они взялись?
- Кто их знает, во всяком случае, ехали они с той же целью, что и мы.
Мало-помалу Виктор приходил в себя, хотя то и дело лицо его перекашивало болью. Рафа, которого случившееся превратило совсем в беспомощного, растерянного ребенка, сказал:
- Этот Маурисио и его дружки - просто бандиты.
Из черной кроны орехового дерева донесся жалобный крик совы, и, точно повинуясь знаку, Лали взглянула на часы и сказала:
- Давай уложим его на заднем сиденье. Дани, наверное, волнуется.
- Давай, - согласился Рафа.
Он наклонился над Виктором.
- Погоди, - сказала Лали.
Она подошла к ручью, смочила бумажную салфетку. Присев около Виктора, она стерла с его лица комочки клейстера и, достав из кармана расческу, провела по волосам и бороде.
- Теперь можно, - сказала она.
Рафа подхватил Виктора под мышки и помог ему подняться, а Лали придерживала дверцу машины. Виктор забрался в машину на заднее сиденье и лег на бок, поджав ноги. Сеньор Кайо смотрел на него в окошко, и Виктор попытался улыбнуться, но вышла гримаса.
- Я приеду к вам еще раз, - сказал он.
Сеньор Кайо кивнул. Лали молча села за руль и пристегнулась ремнем. Рафа, не выпуская сигареты изо рта, послушно сел рядом. Обернулся:
- Ну как, старик?
- Лучше.
Сеньор Кайо просунул голову в открытое окошко около Лали.
- Езжайте потихоньку, - сказал он. - Дорога здесь обманчивая.
Лали тронула машину и помахала рукой в окошко. Сеньор Кайо оставался позади один, на площади у ручья, отсвечивавшего в угасающем вечернем свете. Они выехали из селения, не обмолвившись словом, и уже на дороге Рафа раздавил сигарету в полной окурков пепельнице и сказал, застегивая ремень:
- Ну, сволочи!
Лали внимательно смотрела сквозь стекло на дорогу, стараясь объезжать выбоины и камни. Справа глубоко внизу бежала река, а слева над полукружием яблоневых деревьев тянулись в красноватое закатное небо тяжелые зубчатые контуры изъеденных эрозией скал. Подъехав к перекрестку, Лали сбросила скорость. Сказала, не оборачиваясь, взглянув на Виктора в зеркало:
- Больно?
- Проходит, не беспокойся.
Машина тяжело брала подъем на третьей скорости, и на крутом повороте Лали переключила на вторую и зажгла дальний свет. Дорогу перебежал кролик. Рафа автоматически взял пленку и вложил в магнитофон. Закуривая новую сигареты, сказал насмешливо:
- "Отель Калифорния" Иглза. Посвящаю ее моему начальнику Дани, который, наверное, меня слушает. - Оглушительно загремел оркестр.
- Может, сделаешь потише, - попросила Лали. - Тошно.
Рафа выключил.
- Спокойно, - сказал он.
Снова наступила тишина. На поворотах Лали не притормаживала, решительно ввинчиваясь все выше и выше в горы. Рафа, посасывая сигарету, прикрыл глаза. С наслаждением вытолкнул дым изо рта, сказал:
- Маурисио бесится. Знает, что пятнадцатого ему ничего не светит, вот и бесится.
Никто не отозвался. Ночь постепенно окутывала их, Рафа повернулся посмотреть на Виктора.
- Ну как дела, старик? - И вдруг рассмеялся: - Черт побери! Глаза у тебя - будто апостол Иаков тебе явился!
Голос Виктора прозвучал тихо, но твердо:
- А он, знаешь, как бог, из ничего творит мир.
- Сеньор Кайо?
- Он.
Рафа опять засмеялся:
- Как на тебя это подействовало! Ты уж слишком, елки. Первый раз, что ли, мужика деревенского видишь вблизи?
- Да, - признался Виктор. - Первый.
Рафа смешно замахал руками.
- Вы, мадридцы, такие. Думаете, Мадрид ваш - пуп земли, только вы ошибаетесь, и даже очень. Надо идти в народ, старик. Там, в деревне, настоящая жизнь, - добавил он язвительно.
Виктор привстал.
- Кончай кривляться, - сказал он.
Конус света выхватил из листьев первые дома разрушающегося, обезлюдевшего селения.
- Кинтанабад, - сказала Лали.
Виктор попробовал дышать носом - с каждым разом все глубже, но медленно и держась рукой за грудь, словно ждал, что боль снова вернется. Боль не возвращалась, и он повторил процедуру еще раза два, уже расслабившись. Поглядел в окошко на уходящий свет, на рушащиеся кровли, выпотрошенные сараи, пробивающуюся в стенах траву, кучу камней на грязных улицах.
- Нет, нельзя, - пробормотал он. И откинулся головой на спинку.
- Чего нельзя, старик?
- Нельзя спокойно смотреть, - сказал Виктор. - Спокойно смотреть, как гибнет цивилизация.
Рафа обернулся и посмотрел на него круглыми, как плошки, глазами:
- Да хватит тебе, елки, ты что в самом деле. Пусть твой сеньор Кайо какой угодно носитель культуры, но все-таки он не Эйнштейн.
Виктор опять откинулся на спинку сиденья. Заговорил ровно, без выражения, не рассчитывая на собеседника:
- Я вижу: что-то летает в небе, и знаю, что это птица. Вижу: нечто зеленое вцепилось в землю, и знаю, что это дерево, но не спрашивайте меня, как оно называется. - Он уронил на грудь голову и закрыл лицо руками. - Я не знаю ни одного проклятого названия.
Рафа поглядел на Лали, словно ища поддержки, и сказал:
- И не надо тебе знать, старик.
Виктор наклонился вперед.
- Как это - не надо знать?
- А зачем?
- Это и есть цивилизация, культура.
Рафа расхохотался.
- Не мели чушь, - сказал он. - Это так, одна видимость, реклама, как бы сказал наш учитель. - Он уперся указательным пальцем в середину лба и добавил: - Культура - она вот тут, внутри.
Виктор пробормотал:
- Жизнь и есть культура.
Узкая, вся в выбоинах дорога, взобравшись наверх, выпрямилась, и теперь по сторонам в темноте бежали нечеткие пугающие тени дубов. Начался спуск, и внизу, в долине, сверкнули три огонька.
- Мартос, - объявила Лали. - За ним - Паласиос-де-Силос, а там выйдем на главную дорогу.
Виктор наклонился, почти коснувшись губами Лалиного затылка:
- Сеньор Кайо сказал, в Мартосе есть таверна. Может, остановишься на минутку? Пропустить бы глоточек.
Лали наморщила лоб. Посмотрела на светящийся циферблат на приборной доске.
- Двенадцатый час, - сказала она. - Дани будет недоволен, что мы так опоздали.
- Ты не можешь хоть на минуту забыть про Дани?
- Как хочешь.
Въехали в селение; проезжая мимо спящих домов, Лали сбросила газ и на углу под бледной голой электрической лампочкой остановила машину. В приотворенную дверь соседнего дома видна была примитивная стойка и полки, уставленные бутылками и банками с консервами. Рафа обрадовался:
- Ну, ты - баба что надо.
Трактирчик был пуст, только сухая, почерневшая, немолодая женщина с ничего не выражающими глазами и плотно сжатым ртом мыла стаканы в цинковой мойке. Она подозрительно поглядела на них, но не сказала ни слова.
- Один коньяк, - сказал Виктор.
Рафа облокотился на стойку:
- Пусть будет два.
Женщина медленно, в полном молчании, словно бы против желания, наполнила рюмки. Рафа пальцем ткнул в ее сторону:
- Смотри-ка. Точно каменная.
Они выпили и снова подвинули пустые рюмки женщине. Лали нетерпеливо спросила:
- Сколько километров до Паласиоса?
Та едва шевельнула губами:
- Девять.
Рафа бессмысленно посмеивался и в четвертый раз за пять минут протянул женщине свою рюмку. Лали решительно повернулась к нему:
- Чего вы добиваетесь? Предупреждаю, со мной эти штучки не пройдут.
Виктор тихонько дотронулся до ее руки.
- Спок-койно, - сказал он. - Сеньор Кайо никогда не спешит. - Он поднял рюмки. - За сеньора Кайо!
- За сеньора Кайо, старик! - подхватил с энтузиазмом Рафа.
Они выпили. Женщина покорно наливала. Виктор, оглядев ее, приблизил губы к уху Рафы и сказал вполголоса:
- А ведь он прав.
Рафа восторженно вскинул руки, собираясь обнять его, но наткнулся взглядом на безмолвную фигуру женщины и замер на полпути. Сказал разочарованно:
- Они просто как живые мертвецы, правда же?
Виктор допил коньяк, поднял пустую рюмку и продекламировал:
- Я пришел говорить вашими немыми устами.
Рафа закричал, ликуя:
- Вот именно. Как у Неруды. Нас не сдвинуть!
Они обняли друг друга за плечи, сцепив свободные руки у себя над головой. И вдруг, не сговариваясь, громко запели в ночной тишине:
Нет, нет, нет, нас не сдвинуть,
Нет, нет, нет, нас не сдвинуть,
Словно сосну на морском берегу,
Им нас не сдвинуть.
Закончив, они расцепили руки и поглядели друг на друга, словно в первый раз увидели; заметив, что глаза Виктора непривычно блеснули, Рафа коротко рассмеялся и сказал:
- Ты ведь не расплачешься, депутат?
Виктор отступил на шаг, качнулся, коснулся пальцами глаз. Пробормотал словно сам себе:
- Годы борьбы… университет…