- Раз возвращались с такого вот гулянья, я в тот год нес хоругвь, значит, в двадцать третьем году это было, сколько с тех пор воды утекло, мы с моей тогда и обручились. Я помог ей влезть на осла, сказал: "Садись". У нас, знаете ли, такой обычай был, если сядет - стало быть, да, а не сядет - нет. Она села на осла, и к декабрю мы поженились.
- Значит, она на вас глаз положила, - сказал Рафа, прикуривая от головешки.
- Стало быть, так.
Сеньор Кайо снова наполнил стаканы, потом поднялся, вышел и вернулся с охапкой дров, которые положил на решетку очага.
- Все еще зябнете? - спросил он.
Виктор пощупал края брюк - от них шел пар.
- Почти высохли, - сказал он.
Пламя шумно охватило хворост. Рафа отвернулся от огня. Лали посмотрела по сторонам:
- А телевизора у вас нет?
Сеньор Кайо, примостившийся на низкой колоде, поглядел на нее снизу вверх:
- Телевизора? Какой нам от него прок?
Лали сделала попытку улыбнуться:
- Мало ли. Все-таки занятие!
Рафа, глянув на них, вступил:
- А радио? Радио тоже нет?
- Нет, сеньор. К чему оно нам?
Рафу передернуло.
- Как к чему? Да чтобы знать, в каком мире вы живете.
Сеньор Кайо усмехнулся:
- А почему вы думаете, что сеньор Кайо не знает, в каком мире он живет?
- Знает, конечно, но все-таки нельзя же так, абсолютно без общения.
Виктор с интересом следил за разговором. Вмешался, желая примирить стороны:
- Другими словами, сеньор Кайо, вы месяцами не слышите человеческой речи?
- Вовсе нет, сеньор. По пятнадцатым числам каждый месяц спускается к нам Маноло.
- Какой Маноло?
- Из "Кока-колы". Он спускается из Паласиоса в Рефико, и в Мартосе тоже есть таверна.
- Он заезжает в селение?
- Заезжать не заезжает, я спускаюсь к перекрестку, и перебрасываемся словечком.
Виктор закусил нижнюю губу. Сказал:
- Ну а зимой целыми днями что вы тут делаете? Читаете?
- Нет, сеньор, я - нет. А моя - читает.
Рафа взял неразгоревшееся полено и щипцами положил его на уголья. С остервенением начал раздувать огонь почерневшими кожаными мехами, пока пламя не вырвалось вверх. Старуха, прислонившись к шкафу, механически покачивала головой, не то слушая, не то подремывая, но стоило ее векам сомкнуться, как она тотчас же выпрямлялась. Виктор выпил еще стакан вина и подвинул его сеньору Кайо, чтобы тот снова его наполнил. Наконец опять спросил:
- Если вы не читаете, не слушаете радио, не смотрите телевизор, что же вы делаете зимой?
- Работы, знаете ли, хватает.
Виктор не унимался:
- А если снег пойдет?
- Ясное дело, смотрю, как снег идет.
- А если он идет две недели?
- Да хоть бы месяц! Возьму какую-нибудь работу и сижу - жду, пока перестанет.
Виктор обескураженно покачал головой. На смену пришла Лали.
- Пока ждете, наверное, о чем-то думаете? - сказала она.
- Думаю? О чем мне думать?
- Откуда я знаю, об огороде, о пчелах… О чем-нибудь!
Сеньор Кайо провел шершавой большой рукой по лбу. Сказал:
- Бывает, найдет - и подумается: заболеешь тут, околеешь, как собака.
- У вас нет врача?
- Как же, сеньора, есть, в Рефико.
Рафа не выдержал:
- Елки, в Рефико! Рукой подать! А если крепко скрутит?
Сеньор Кайо смиренно улыбнулся.
- А уж коли крепко, тогда лучше положиться на священника, - проговорил он.
У Рафы на щеках проступил яркий румянец, отчего он стал еще больше походить на ребенка. Со смешной гримаской обратился к Лали, призывая ее в единомышленники:
- Потрясно!
Сеньор Кайо протянул девушке кренделек.
- Попробуйте, вкусные.
Лали двумя пальцами отломила кусочек и положила в рот. Серьезно, с удовольствием пожевала.
- Отдает анисом, - сказала она.
Старуха кивнула. Она издала какие-то гортанные звуки и беспорядочно замахала бледными морщинистыми руками, и на фоне черного платка, покрывавшего ее голову, они казались белыми бабочками, которые гонялись друг за дружкой. И так же неожиданно, как взметнулись, руки улеглись на колени. Сеньор Кайо, не пропускавший ничего, сказал, когда жена закончила бурные объяснения:
- Она говорит, отдает. И яйца отдают анисом, и мука, и масло, и сахар.
- Понятно, - сказала Лали.
Виктор снова принялся за свое:
- Скажите, сеньор Кайо, а как вы добираетесь до Рефико?
- На ослице.
- И всегда добирались на ослице?
- Нет, сеньор, до пятьдесят третьего года, пока тут еще был народ, по вторникам ходил автобус из Паласиоса. А раньше, уж не знаю, сколько лет назад, тут была почтовая станция. - Он чуть улыбнулся. - Тирсо тут лошадей менял.
Виктор отодвинул ноги от огня.
- А теперь кто вам доставляет почту?
- Какую почту?
- Письма.
Старик рассмеялся.
- Вот еще! - сказал он. - А кто, по-вашему, станет писать сеньору Кайо?
- Дети. Разве не пишут?
Старик сказал с презрительным жестом:
- Эти не пишут. У них машина.
- Приезжают навестить вас?
- А как же. Он в будущем месяце приедет с двумя внучатами. А она не любит сюда ездить. Говорит, что делать в селении, где даже аперитива не выпьешь, вот так. Молодежь.
Виктор с Рафой пили и пили. Виктор сказал:
- Хорошо идет это вино.
- Здешнее.
- Виноградники рядом?
- Как сказать, ближе к Паласиосу.
По временам на Виктора нападал приступ разговорчивости:
- Судя по вашим словам, сеньор Кайо, вы тут живете, ни о чем не ведаете. Так что, если мир вдруг пойдет ко дну, вы об этом даже не узнаете.
- Ха! А что я могу поделать, если мир пойдет ко дну?
- Да нет, это так просто говорится.
Рафа наклонился. В глазах у него что-то затаилось. И он сказал мягко, вкрадчиво:
- Вот, к примеру, сеньор Кайо, в ночь, когда умер Франко, вы спали себе преспокойно…
- А почему бы мне не спать спокойно?
- И ни о чем не ведали.
- Ясное дело, а потом Маноло мне поведал.
- Привет, Маноло! Вы же только что сказали, что Маноло приезжает в середине месяца!
- Ну да, сеньор, по пятнадцатым числам, если они не падают на воскресенье.
- Ну так вот, а Франко умер двадцатого ноября, значит, четыре недели вы пребывали в неведении.
- А куда было спешить?
- Черт побери, куда спешить!
Лали вмешалась примиряюще:
- А что вы думаете об этом, сеньор Кайо?
- О чем - об этом?
- О Франко, о том, что он умер.
Сеньор Кайо чуть развел руками.
- Видите ли, по правде сказать, мне до этого сеньора как-то никакого дела не было.
- Но согласитесь, это ведь важная новость, верно? Она означает, что мы от диктатуры переходим к демократии.
- Так говорят в Рефико.
- А вы что говорите?
- Хорошо, говорю.
Лали устремила на него понимающий, дружеский взгляд. Добавила:
- И все-таки, когда Маноло сообщил вам об этом, вы что-то подумали.
- Насчет Франко?
- Ну да.
- Подумал, подумал, что, верно, его уже предали земле. В этом - так ли, эдак ли - мы все равны.
Рафа осушил еще стакан. Щеки и уши у него горели. Он заговорил возбужденно:
- Так вот теперь вам придется поучаствовать, сеньор Кайо, другого пути нет. Вы слышали, какую речь произнес король? Власть возвращена народу.
- Так говорят.
- Вы пойдете голосовать пятнадцатого?
- Да вот, если погода не испортится, вместе с Маноло и доберусь до Рефико.
- А вы голосуете в Рефико?
- Всегда там, сеньор. Мы и весь здешний народ с гор.
- А вы уже подумали, за кого будете голосовать?
Сеньор Кайо сунул палец под берет и поскреб голову. Потом оглядел свои огромные руки, будто удивляясь им. И наконец пробормотал:
- Скорей всего - "за", ясное дело, если мы и дальше будем зло копить…
Рафа расхохотался. Заговорил громко:
- Это, елки, раньше так было - просто. "За" или "против", сеньор Кайо. Это все штучки Франко, теперь по-другому, а вы, я смотрю, как с луны свалились.
- Да уж, - смиренно согласился сеньор Кайо.
Рафа заговорил, все больше распаляясь, и к концу - словно на митинге выступал:
- Сейчас главная проблема - выбрать, с кем вы. Понимаете? Партий много, они разные, а вы должны выбрать и голосовать за ту, которая вам подходит. Вот мы, например. Мы - за интересы пролетариата, крестьянства. Мои друзья, кандидаты, - за народ, за бедных, проще говоря.
Сеньор Кайо следил за ним с сосредоточенным вниманием, как на спектакле, но в некотором, однако, замешательстве. Выслушав, сказал нерешительно:
- Я же не бедный.
Рафа растерялся.
- Как, - сказал он, - вам что же, ничего не надо?
- Как это не надо! Пусть дождь перестанет и тепло возьмется.
Виктор привстал, упершись животом в стол, и сказал Рафе:
- Кончай выступать, старик, хватит.
Рафа тоже поднялся: