– А почему?
– Да потому, животное, что этот мир устроен неким чудесным образом: в молодости нас прет от любознательности, дури и неиссякаемой энергии, позднее – от гормонов, бьющих по мозгам или той части тела, где они должны находиться; затем – вообще непонятно, от чего, и только когда клыки и все остальные части тела перестают чесаться – вдруг начинаешь замечать все прелести окружающего тебя леса. Вот если бы звери научились раньше обращать внимание на всю эту красоту, может, и не носились бы сломя голову в поисках шишек и приключений на известную часть звериной туши, может, стали бы терпимее друг к другу, ну и все такое.
Шакаленок слушал исповедь кабана с открытой пастью, ибо то, что он говорил, было действительно больше похоже на исповедь, нежели на бред засыпающей зверюги.
– Ну вы, дядя кабан, и завернули! Даже дед мой хитрозадый, и то не всегда так завертывал! И где вы только витиеватости столько понахватались?
– Поживешь с мое – еще не того подцепишь! Я вот как-то ягодок неизвестных с голодухи нажрался, так потом пол-леса пометил. Ты только представь – не хочу, а мечу… Даже больше скажу: хочу не метить, а все равно мечу! Ух, я тогда так все наметил, так наметил!..Слушай, а к чему я все это рассказывал?
– Не знаю, я только спросил, где вы витиеватости набрались.
– Кого, говоришь, я набрался?
– Витиеватости…
– А-а-а, – многозначительно протянул кабан, – понятно.
Оба замолчали, видимо, осознав бесполезность дальнейшего развития темы, и с умилением уставились на закат. Когда солнышко окончательно спряталось за возвышенностью, шакаленок прервал затянувшуюся паузу:
– Дядь кабан, а все-таки: где мы Льва-то искать будем? А?
– Ты, животина чужелесная, не суетись. Вот вернется котяра с моим старым другом, так он что-нибудь да придумает – знаешь, какой котище умнющий?
– Какой?
– Ну, шибко умный. Он даже недавно хитроплета-то нашего на шишки нагрел, а тот, как говорится, не лыком делан…
– Дядя кабан, надо говорить "не лыком шит".
– Ай, да какая разница! Ты ведь меня понял, а это – главное.
– А когда они вернутся?
– Ну, когда-то точно вернутся, хотя обещали сегодня.
– Мы, кабаны, в отличие от людей, за базар отвечаем, – послышался голос откуда-то из-за спины.
Разомлевшие зверушки аж подпрыгнули от неожиданности – сзади них стояла сладкая парочка котяче-кабаньей наружности. Не успел старый кабан отойти от шока внезапного появления гулеванов, как шакаленок уже сыпал вопросами:
– А где вы все это время были? А куда бродили? А кто такой базар и чего ему надо отвечать? А что он спросит? А когда спросит?
– Где мы были – сейчас отдышимся и расскажем. А базаром у людей называют слово. Соответственно, ответить за базар обозначает сдержать данное слово.
– А они чего, не могут просто так это сказать, обязательно надо все переиначивать? – не понял шакаленок.
– Ну почему же не могут? Могут, – ответил кот. – Вот только так, по-простому, все могут, а чтобы выпендриться – надо как-то покуражиться, вот двуногие и придумывают каждый свою феню…
– Кого придумывают двуногие? Какую такую феню? Да и вообще, кто она такая?
Кот снисходительно взглянул на собеседника и смекнув, что каждый последующий ответ будет порождать тысячи любопытных вопросов, технично перевел разговор в иное русло:
– А давайте-ка я лучше расскажу, куда и зачем мы ходили.
– А давайте, – быстро согласился щенок.
– А ходили мы, значит, с моим другом кабаном, по разного рода тусовочным местам да о Льве расспрашивали.
– И?
– Так вот получается, что есть такая зверюга.
– Что, прямо здесь, в лесу? – аж подпрыгнул шакаленок.
– Да нет, он, ну, как бы это правильно сказать, он вообще есть… То есть я хотел сказать, что он кругом… Его то там, то сям разные зверушки видывали… Он как привидение – то появляется, то исчезает, а то и не появляясь вовсе присутствует в разных местах, да делишки свои Львиные поделывает.
– А как это – не появляясь, присутствует? – не понял щенок.
– Я пока сам не все понимаю, но из того, что о нем узнал, мне определенно эта зверюга нравится. Так получается, что он – как я: бродит, где вздумается да чудит, как сам того пожелает, и делает это с большим чувством юмора. И, насколько я понял, все вокруг происходит исключительно по его воле.
– Как это, как это? – ничегошеньки не понимая, ерзал шакаленок.
– Если верить одному старому ежу, то посадка нерпы в срамную яму и есть один из его приколов.
– А в чем же прикол? – не понял кабан, подсаживаясь к своему другу шакаленку.
– Думаю, вы себе даже представить не можете, сколько эта скотина шишек из лесной казны умыкнула…
– Да все об этом знают… – резонно заметил кабан.
– Все об этом только догадываются, а вот Лев, получается, точно знает – где и сколько.
– И?! – хором спросили слушатели.
– И все…
Звери моргали глазенками и пялились то друг на друга, то на довольного кота и его веселого друга.
– Я его щас прибью, – просто и как бы в никуда сказал, поднимаясь, старый кабан.
– Тихо, тихо, угомонись… Лев все правильно рассчитал: животина шишек набралась мульярдами и думает себе: вот теперь как заживу на широкую лапу… А не тут-то было: ее за шиворот – и в яму, вшей кормить. Помните, как она визжала, брызгала слюной, рычала, а ее все равно взяли и упаковали, да еще по следу украденных шишек волков пустили.
– Так ей, скотине, и надо, – буркнул котячий друзяка, – будет знать, как зверье обворовывать.
– Тоже мне борец за справедливость выискался, – сказал старый кабан, – сами-то сколько зверушек на шишки облегчили? А?
– Ну, ты сравнил… Где мы, а где – нерпа. Мы по сравнению с этой скотиной шелуху от шишек по карманам тырили. И потом – шишки нам звери сами отдавали, по собственной воле…
– Так уж и по собственной воле?
– Ну, безусловно, не без усилий с нашей стороны. Правда, котяра?
– Да, точно-с так. Я даже больше скажу: те усилия, которые ваши покорные слуги прилагают для добывания средств на пропитание, зачастую сродни титаническому труду. Мутить, знаете ли, с каждым годом становится все труднее и труднее. Зверье уже не такое доверчивое – то ли потому, что умней стало, то ли потому, что шишек у зверьков все меньше и меньше, так как шакало-медвежий тандем своими экспериментами скоро весь лес по миру пустит. В общем, мутить стало настолько тяжело, что мне иногда кажется, будто полученные шишки мы с моим другом кабаном просто-напросто зарабатываем.
Зверье заржало, захрюкало и затявкало. Шакаленок смеялся вместе со всеми, так до конца и не понимая смысла веселья:
– А вы не пробовали шишки просто зарабатывать? – спросил он.
Все присутствующие замолчали. Быстрее всех из ступора вышел кот, хитро прищурился, облизнулся и направился к любопытному щенку, не забыв по пути отвесить плюху другу кабану:
– Видишь ли, любопытная шакалья морда, мы с моим другом кабаном уже не так молоды, чтобы менять сложившийся жизненный уклад. А годы, проведенные в борьбе за шишки и желуди, с последующей безвозвратной потерей здоровья в моменты инвестирования этих самых шишек в разного рода области лесной экономики, преимущественно развлекательные, настолько истощили наши жизненные силы, что задумываться об изменении способов обогащения, равно как и сложившихся стереотипов, сейчас – по понятным причинам – не приходится.
Пасти разинули все, даже закадычный друг кота:
– Ну, котяра, ну завернул, – сказал он.
– А то! – гордо ответствовал полосатый.
– Вот сколько тебя знаю, а все равно каждый раз – как наново…
– Что – наново? – не понял кот.
– Ну, все… Каждый раз, понимаешь, Версаль…
– Что?! – опять не понял кот.
– Ну, в общем, ты – красава, котяра…
– А!.. Ты в этом смысле… Ну конечно, я – красава…
– Да, дядя кот! – восторженно выпалил шакаленок. – Даже мой хитрющий дед – и тот не всегда так завернуть может: громко, красиво, витиевато – и ничегошеньки не ясно. Я ничего не понял, – хохотнул он, – вот, вроде бы, по-звериному говорите, вроде и слова все знаю, а в толк не возьму.
– Ну, твоему предку еще учиться и учиться, он ведь никогда не нуждался по-настоящему, а у меня еще та школа была… Его учителя учили, а меня – жизнь звериная. И потом, я до сих пор не знаю, как дожил до столь преклонных годов и пока жив-здоров.
– А что, у вас проблемы со здоровьем, дядя кот? – тут же встрял шакаленок.
– Скажем так: они могли быть, если бы не мой бедовый сотоварищ… Несколько раз он меня спасал, несколько раз меня из-за него чуть не прибили, а пару раз он лично из меня душу вытряхнуть пытался… А? Чего молчишь, скотина толстошкурая?
– А я чего? – глупо улыбнулся кабан. – Я – ничего, ты тогда сам первый начал. Тока я тебя, котяра, ни за что не прибил бы. Так, придушил бы немного и отпустил. Потому как люблю я эту усато-полосатую тварь! – сказал кабан, и как прыгнет на кота, заключая поверженного зверюгу в свои объятия, больше напоминающие тиски.
Кот только кряхтел и дергался.
– Дядя кот, – никак не унимался шакаленок, – а вы хотели когда-либо расстаться со своим другом кабаном?
Кот, казалось, не слышавший вопроса, с трудом высвободился из жарких объятий своего друга и уставился куда-то мимо зверей.
– Расстаться? Ну, нет, расстаться… Расстаться не хотел, это точно. Убить хотел. И не раз. А расстаться – никогда. Привык я к нему. Сильно. Да и меняться уже поздно.
– А почему меняться поздно? – никак не унимался щенок.