Вода всколыхнулась, нежно, но опасно щекотнула руку. Он не успел подумать – отчего это так? А рыба уже ударила хвостом, брызги воды в лицо ослепили. Заставила вздрогнуть, напугала пружинистым напором сжатого тела, спасая свою жизнь. Он ужаснулся, заслоняясь руками. Увидел особенным зрением всё это – сразу, но как бы со стороны.
Потом, хватаясь за корешки, выступы, оскальзываясь на глине, мокрой от обильно стекающей с него воды, мгновенно взлетел наверх. Мелькнул на солнце влажным, загорелым телом.
Страх помог. Стоял, дышал глубоко, освобождаясь от пережитого только что, стесняясь своей трусливой стремительности, смотрел вниз. Река, узкая в этом месте, изгибалась и плавно катилась дальше. Белая от солнца, равнодушная.
Рыба ушла, исчезла в прибрежной мути, словно и не было её вовсе.
Серёга, стриженный "под ноль", крепко сбитый, большеносый, белозубо смеялся, лучился загорелым лицом, глядел из-под берега, снизу, стоя по грудь в жёлтой взвеси взбаламученной воды.
– Эх, ты – рыбак! Налима упустил! Килограмчика на два! У него такая большая печень, – показал руками. – Ииии, скусна-а-ая! А питается – падалью! Так что – не переживай! – Серёга махнул рукой.
Потом засмеялся, видно, не со зла укорил рыбацким невезением, побрёл к пологому спуску немного дальше, чтобы спокойно взойти на берег.
Он жил недалеко, в частном доме, брал с разрешения отца лодку и знал про реку очень много. Больше, чем Андрей про свой микрорайон.
Андрей досадовал на невезенье, но успокаивал себя тем, что уж очень рыба скользкая, руками не схватить. В нём возникло брезгливое ощущение от слова "падальщик", представил вялое шевеление утопленника среди плавных извивов водорослей, в лёгкой придонной мути.
Подумал, словно оправдываясь и молча соглашаясь с Серёгой:
"Вот и хорошо, что ушла! Зачем мне нужен… "трупоед"! Не велика радость от такого"
…Андрей лежал с закрытыми глазами, боялся шевельнуться и потревожить чуткий сон жены. Прислушался. Спит беззвучно – не показалось. Свернулась калачиком и ничего не знает про налима. Он подумал о том, какая она деликатная. Стало радостно и грустно одновременно.
Ему захотелось приобнять, сграбастать Алёну, увидеть милое лицо, поцеловать, закопаться в одеялах и простынях. Искать, прикасаться друг к другу, смеяться и дурачиться. Он придержал дыхание, потом беззвучно вздохнул.
Отдалённо слышались через приоткрытое окно птичьи голоса из берёзовой рощи за домом. Кто-то коротко просигналил, разговор, хлопнула дверца автомобиля, лёгкий шум – уехали.
Дочь у бабушки, можно расслабиться и блаженствовать, не смотреть на часы.
Суббота.
Он накинул рубаху в синюю с белым клеточку. Со студенческой поры ему нравились рубашки в клеточку, куртки-ветровки и одежда, в которой много карманов. В них помещались ручки, книжки, диктофон, сигареты и обилие разных необходимых и важных предметов. При этом руки были свободны. Можно было шагать долго и далеко, помогая себе, давая отмашку руками.
Он сидел на кухне в трусах и полузастёгнутой рубашке, пил кофе, раздумывал мучительно – закурить или сначала умыться. А уж потом закурить и ещё выпить чашечку кофе. Решил, что если начнёт умываться – разбудит жену, тотчас закурил, глубоко затянулся, ощутил лёгкое головокружение от первой сигареты и ещё сильнее захотел выпить кофе.
Мобильник нудно завибрировал, задвигался над сердцем, в кармане рубахи. Запульсировал зелёным светом, проявился настойчиво сквозь ткань противным насекомым, словно пытался выпрыгнуть на волю. Сразу захотелось его прихлопнуть и сидеть в тихом раздумье, смотреть в окно и спокойно курить.
Андрей был редактором отдела новостей. Единственное, что омрачало сейчас его хорошее настроение – дежурство в редакции. А это – лотерея: выдернут на срочный вызов или нет. Пять минут на сборы – и вперёд! Новостная лента должна двигаться непрерывно, иначе возникнет информационный вакуум, грянет взрыв беспокойного любопытства, и – катастрофа. Невозможно остановиться, надо всё время думать о том, чтобы выдавать в эфир всё новые и новые новости. Такая технология.
"Старых не бывает. Срок их годности – семьдесят два часа. Только новые новости… Вот ещё типичный пример тавтологии!"
Он достал из кармана мобильник и глянул на дисплей. Высветилось имя – Лена, и он ответил.
Это была Ленка Осипова, дежурный редактор.
– Спишь? Не разбудила? – наждаком по уху, голос долго молчавшего курильщика со стажем.
– Нет, не спишь! Это ему кажется. Бегущей строкой, титрами понизу экрана – "Это ему кажется", – ответил тихо. – Во сне бормочу.
Ленку представил: в свитерке, джинсиках, рука на отлёте, сигарета – вечный дымок негасимого вулканчика – курится. Мать-одиночка. Конечно – поэтесса, член литобъединения и автор-исполнитель собственных песен. Вечная романтика!
– Извини, Дрю. Я на выпуске, не сорваться.
– Ладно… Чего уж там – вещай. Что-то срочное?
– "Горячий пирожок"! Позвонили из вэчэ. Майор… сейчас, да, вот – фамилиё. Фундамент копали строители с утра пораньше. Обнаружили мины неразорвавшиеся. Много мин. Адрес… Да! Запишешь? Запоминай. Машину прислать?
– Будет тебе – всю редакцию поднимать по тревоге. Пока Михалыча подгонишь, все уже разбегутся! Пёхом доберусь. Это же новостройка в моем районе. Пару остановок. Попробую успеть к вечернему выпуску со своей горячей байкой.
– Если что – с диктофона на мобилку запишу, подмонтирую, – пообещала Ленка.
– До связи.
Бриться Андрей не стал. Умылся на кухне, рот ополоснул. Рукой смахнул со щетины на подбородке непослушные остатки влаги. Свежесть осталась.
Залпом допил кофе.
Разгрузка, сумку привычно на плечо. Вышел, тихо прикрыл двери.
Середина мая. Одуванчики весело подсвечивают жёлтыми фонариками газоны. Окраина города. Когда-то тут были огороды, да строители их разорили. Хибарки, летние времянки – укрыться от солнца, инструменты сложить, каркасы тепличек с рваными лохмотьями старой плёнки. Сиротливые, без хозяев. Почему-то особенно жалко стало отцветающие яблони, вишни, сливы и груши. Черёмуха тоже отцвела, и было по-летнему тепло, но она – растение вольное, не огородное.
"Черёмуха – русская сакура", – включил диктофон, записал эту странную фразу.
Просто так, чтобы проверить, работает ли диктофон.
Прошёл за ворота – хлипкий каркас, сетка рабица поверху. Пробрался через горы песка, строительного мусора. Большой микрорайон активно застраивался.
Котлован неглубокий огорожен, кое-где сваи торчат. Жёлтый влажный песок. Экскаватор с поднятым ковшом. На прутиках, рейках криво висела пёстрая лента ограждения. Машина армейская, зелёная – "Разминирование" на борту, молчаливая мигалка на кабине. Рядовой ходит с жезлом, в каске, следит, чтобы не приближались любопытные. Строители угрюмо толпились, курили у бытовки и приближаться не собирались.
"Первый ТВ-канал ещё не пронюхал! Хорошо! Мы сегодня первые!" – порадовался молча Андрей.
Он показал удостоверение сонному охраннику, назвал фамилию майора, прошёл к самому краю котлована. Наговорил текст: про то, что город спит, а вот тут – осколки прошедшей войны напоминают о себе подгнившим больным зубом. Затаилась опасность!
Попросил экскаваторщика завести двигатель, поработать несколько минут. Повторил "отсказ" – "Затаилась смертельная опасность, а город спит". Махнул рукой – стоп!
– Ковш буквально в санцы’метре прошёл, рядом, и вот с угла – вижу, чушка такая… ржавая морда – торчит. А там – ещё… и опять ещё, – делился наблюдениями экскаваторщик.
"Хорошо! Живая реакция. Надо будет сохранить это косноязычие", – подумал Андрей.
– Мы фундамент под "нулевой цикл" двенадцатиэтажки должны были сегодня выработать, я прораб на этом участке, – сказал неказистый мужичок в спецовке с цепким взглядом из-под кустистых бровей.
Потом сунул корявую дощечку руки. Андрей машинально протянул навстречу свою. Прораб сжал её. Пришлось выдёргивать, стало неприятно, и он отвернулся, чтобы не закричать на невзрачного человека.
Из армейского "бобика" вышел майор. Поздоровались. Андрей включил диктофон, познакомились – ещё раз, для эфира. Фамилию записал в блокнот, майор прочитал, кивнул – верно. Попросил подождать немного, видно, волновался, потом махнул рукой, и Андрей опять включил диктофон.
Майор кратко доложил, что мины старые, немецкие. Четырнадцать штук. На подушку песчаную сложены, в машине. Сейчас их вывезут на полигон и уничтожат. Помолчал.
– Стодвадцатимиллиметровые мины. Немцы украли у нас образец миномёта. До войны. Потом документацию захватили в Харькове, на заводе, когда наступали. Тыщи три их успели наклепать за войну. Может и больше чуток. Я думаю, кого-то расстреляли за это… расп… раздолбайство, – сказал майор, – как врагов народа!
"Ленка подчистит… без расстрела. Это уже другая тема", – подумал Андрей и спросил: Сложно было? Опасно? Можно к этому привыкнуть?
– А вы как думаете? Ржавые – вот в чём затыка. Весит она пятнадцать кило. Взрывчатки в ней три кило. Практически боеспособные. Взведённое состояние. Каждый раз по-разному, понимаете! Двух одинаковых случаев не бывает.
"Кило, кило", – подумал Андрей, – как яблоки вёдрами на базаре".
Полиция прибыла с мигалкой.
"Сейчас включат сирену, запишу для антуража, фоном, и поеду в редакцию", – подумал Андрей.
Привычно и буднично.
Майор стоял, думал что-то своё, оглядывал строго происходящее на стройплощадке.
– Не хотите с нами? На ликвидацию, просил пытливо, в глаза смотрел прямо.
– Я уж думал, самому напроситься, да постеснялся. Хорошая идея! – сразу согласился Андрей и подумал: "Времени до эфира – навалом, зато может получиться полноценный репортаж".