Разгуливали по саду многочисленные экскурсии. Возле одной группы остановились. Ирка спросила, пришелся ли мне по вкусу фильм "Свистать всех наверх", и я ответил, что он мне не понравился. "Как может не нравиться фильм, - горячо возразила она, - если там идет речь о любви!" - "Обо всем может быть плохой фильм, если он плохой", - отвечал я. "О любви не может быть", - сказала она твердо. "Обо всем может быть", - повторил я. "Никогда, никогда в жизни!" - возмутилась она. "Но почему же?" - "Потому что это любовь!" - "Ну и что же?" - "Лучше любви ничего не может быть на свете!" - заявила она. "Ну, а если любовь плохая?" - "Любовь не может быть плохой". - "Но фильм-то плохой!" - "Фильм очень хороший!" - сказала она и посмотрела на меня таким взглядом, что упорствовать дальше я не стал. Сдался этот фильм, думал я. Лучше бы о нем не затевать разговора. Напрасно спорил. Сказал бы, что самый лучший фильм, и делу конец.
Я молча смотрел на море. Тишь да гладь. Плывет пароходик, а от него фиолетовые линии.
- В этом фильме сразу не целуются, - сказала Ирка.
- Подумаешь! - сказал я.
- Перед вами тысячелетнее дерево, - сказал экскурсовод, - листья в рот не берите…
- В этом фильме очень красивые платья, - сказала она.
- Подумаешь! - сказал я.
- Агава цветет раз в жизни, - сказал экскурсовод, - листья агавы запекают, их едят…
- Про этот фильм в газетах писали, - сказала Ирка.
- Подумаешь! - сказал я.
Но самое нелепое было то, что я не видел фильма "Свистать всех наверх". Я даже не знал, что такой фильм вообще существует.
Взгляд мой на дощечке справа: "Дорогой друг! Перед тобой фисташка, требует особого ухода и внимания".
На дощечке слева стерты первые слова. Дальше читаю: "…останови того, кто этого не понимает". Чего не понимает? Останови того, кто ничего не понимает. Так лучше.
Слева, справа, сзади, спереди, на всех кустах, деревьях таблички по-латыни, номерки. Все растения с номерками и табличками.
- Вас ждет еще одно удовольствие, - говорит экскурсовод.
Ничего меня здесь не ждет.
- Обратите внимание на примулу, она расцветает перед извержением вулкана, является как бы сейсмографом.
Чепуха на постном масле, никакого вулкана здесь нет.
- Между прочим, я два раза смотрела "Свистать всех наверх", - сказала Ирка, - и нисколько об этом не жалею.
- Семейство кактусов… Опунция димовидия… Семейство кленовых.
Направляется в нашу сторону мужчина с фотоаппаратом. Останавливается и с улыбкой фотографирует женщину из нашей группы. Она улыбается в ответ и позирует. "Карточки ведь все равно не будет", - говорит она. "Непременно будет, чтоб мне пропасть!" - обещает он. Разговорчик у них пошел сразу будь здоров, как по маслу, без единой паузы, даже завидно.
ОН. В нашей группе механики, совпартслужащие и два планериста.
ОНА. А наша группа целиком состоит из текстильщиц.
ОН. Орехово-Зуево? Пардон, Конаково? Прошу прощения - Вышний Волочек?
ОНА. Ведь в точку попали, ой, надо же!
ОН. Я там был, прошу прощения, во время войны. В тысяча девятьсот… году наш батальон стоял, прошу прощения, в универмаге. Как вас зовут?
ОНА. Вам все скажи, все доложи.
ОН. Как же я вам карточку вручу, прошу прощения?
ОНА. Угадайте, как меня зовут, раз вы все отгадываете.
ОН. Отгадаю, прошу прощения, если вы меня не будете торопить.
ОНА. Кто же вас торопит в отпуску!
ОН. Маша? Саша? Галя? Валя? Оля? Маня? Аня?
ОНА. Алексей, скажи ему мое имя.
Медленно поворачивает свою крупную голову на бычьей шее Алексей. Оторвали его от кустов и деревьев. Отвлекли от редкой зелени. Что надо?
Стремительно удаляется. "Пардон - прошу прощения", не ожидал такого финала. Медленно поворачивается крупная голова Алексея на вечнозеленое, дикорастущее.
- Пройдемте в аллею пихт, - говорит экскурсовод.
Басит Алексей:
- А где лилии? Я люблю лилии…
Затопала экскурсия в аллею пихт…
Не желаю я в аллею пихт!
И не желаю в любви объясняться. Такие слова говорить - все равно что повеситься. Люблю, люблю, я вас люблю, никто вас не любит, не полюбит, вас могут разлюбить, а я не разлюблю, никто вас так любить не будет, моя любовь сильнее всех, "…я вас люблю, чего же боле, что я могу еще сказать…" Пусть она мне и объясняется, как у Александра Сергеевича Пушкина. С какой стати должен я ей в любви объясняться, а не она мне? Кто это придумал? Я должен ей шептать: "Люблю", а она мне в ответ: "Что вы сказали? Повторите, пожалуйста, я вас не слышала…" Адью фердибобель, как Штора выражался. Да и откуда я знать могу: люблю я ее или не люблю? Если она мне нравится, так Лена-артистка тоже нравится. И Сикстинская мадонна. Любовь, я считаю, - навеки. Как Ромео и Джульетта - полюбили друг друга и на тот свет отправились без всяких штучек. Вот это точно. А кто сто раз в любви клянется, а потом заявляет: я тебя разлюбил, прости, пожалуйста, - ничего себе любовь!
- Как может быть "Свистать всех наверх" плохой фильм, ели там идея любви! - вдруг сказала Ирка.
- А кто сказал, что плохой фильм? - спросил я.
- Ты сказал!
- Ничего я не говорил, пошли отсюда!
10
- Какая же это картина?! - возмутилась Ирка, когда я ее подвел к стене.
Мне показалось, она меня хочет ударить по щеке.
Я отошел подальше и совсем не к месту прочел свое единственное стихотворение, сочиненное на уроке арифметики:
Рожден ли я средь людей теряться,
Спокойной жизнью наслаждаться,
Прожить бесславно свой недолгий век
И умереть как жалкий человек?
Сзади меня совсем не Иркин голос спросил:
- Как фамилия?
Я обернулся.
Вот уж не ожидал я увидеть товарищей милиционеров! Как они появились? Дверь оставил раскрытой. Какая теперь разница.
- Чего вы? - сказал я. - Я ничего…
Я хотел выскочить в дверь, но меня перехватили.
- Спокойно, спокойно, - сказал старший лейтенант, - ишь ты…
- Что я сделал?! - сказал я.
- Покажите-ка вот эту книжечку, - попросил он.
На столе лежал "Суриков".
- Давайте-ка, давайте-ка ее сюда.
Он сам взял "Сурикова", повертел в руках и передал сержанту.
- А вы, барышня, что тут делаете?
- В гости пришла, - сказала Ирка.
- Погостили, а теперь домой идите.
- Ну, я пошла, - сказала Ирка.
- До свидания… - сказал я.
- Соберите краски, - сказал старший лейтенант.
- Нету у меня никаких красок, - сказал я, - кончились у меня все краски.
- Ну и ну! - сказал он, глядя в упор на стену. - За это я бы своего сына по головке не погладил!
Сержант рассматривал стенку с интересом. Он потрогал краску и тоже измазал палец, как мой отец.
- И на это ты все краски угробил? - спросил с недоумением старший лейтенант. - А теперь отвечать придется, ай-ай-ай! Я бы всыпал. Ну, дает! Кто у тебя родители?
Я молчал.
- Приличные, наверное, родители, а сын - вор.
- Доверху все замазал, товарищ старший лейтенант, - сказал сержант, - живого местечка не оставил, товарищ старший лейтенант.
- Воруем, значит, "великие художники"? Сурикова крадем, костюмы, краски…
- Какие костюмы?
- Ах, мы о них не слышали?
- Не знаю я ни о каких костюмах!
- Сурикова, значит, украли, - очень хорошо!
- Зелененькой красочкой, товарищ старший лейтенант, похоже, из ковша лил…
- Распустились молодые люди.
- И потолочек прихватил, - сказал сержант.
По стене скользнул солнечный зайчик и пошел плясать по краскам. Наверное, какой-нибудь мальчишка баловался зеркальцем на противоположном балконе.
- Намазюкал, аж глаза ломит, товарищ старший лейтенант, - сказал сержант.
- Ну, пошли, художник, - сказал старший лейтенант.
- А как я родителям сообщу?
- Раньше нужно было о родителях думать, молодой человек.
Кошмарики, пропало ваше чадо…