- А как ты со мной разговаривать начал? А? С директором повежливее надо разговаривать. Как-никак персона, выше своих подчиненных. У меня ты в двадцать раз больше заработаешь. Это ты всегда помни. В двадцать раз больше, чем мазней по грязной мостовой. У тебя отец, мать имеются? Так, имеются. Очень хорошо. Отцу, матери мог бы помочь, подсобить. Небось старики нуждаются, вон какого сынка вырастили, а он с метлой по ночам шляется, а у парня талант есть. Я бы тебе по первому разряду платил. Пора за ум браться. А парень ты, я вижу, смышленый, - зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Ты понял меня?
Мы около его парадной остановились.
- Нечего тебе по темным улицам болтаться, - сказал он, протягивая мне руку. - Заходи. Мне толковые работники нужны. Головастые. И ты рад будешь. Отцу, матери поможешь. Трактаты будешь писать!
- Какие трактаты?
- К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?
- Подходит! - сказал я весело.
- Коза всегда вытаращивает глаза, - сказал он ни с того ни с сего.
- Коза? - спросил я.
- Дереза! - сказал он.
Мы оба засмеялись.
- А куда заходить?
Он показал мне, куда заходить.
Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.
Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!
ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!
ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!
ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!
Я обмакнул кисть в краску и дописал:
У Р Р А!!!
2
Позвонил.
Жду.
Слышу голос:
- А! Бальзак!
Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх - там окошко, вот откуда видит. Улыбается.
Сандалии шлепают. Значит, идет.
Щелкнул замок. Дверь открылась.
- Салютик! Бальзаку салютик!
В коридоре темнота.
- У вас, - говорю, - света нету, что ли?
- Днем свет от Бога, - говорит.
Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.
Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.
- Рад приветствовать, - говорит, - молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?
- О том, что рады приветствовать, говорили.
- А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: "Давай снимай его, снимай!" А как его снимать - он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя - Сикстинская мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…
- Чего купили? - не понял я.
- Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.
Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?
Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.
Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну, форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление - вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.
- Разрешите представить, - говорит. - Сикстинская мадонна, моя последняя любовь.
- Здравствуйте, - говорю.
А жена его сейчас же и ушла.
- Шуток не понимает, - вздохнул Викентий Викторович, - ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?
- Дело ваше, Викентий Викторович.
Он засмеялся.
- Факт - мое. Ты просто клад, бальзак!
Я на баки смотрел. Он заметил.
- Вот где будущее, - говорит. - Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.
Он хитро щурился и улыбался.
- Что там все-таки такое? - спросил я в нетерпении.
Он приложил к губам палец.
- Вставай на табуретку, - говорит, - глянь в бак. Палкой покрути.
Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.
Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.
Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.
Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.
- А где ателье? - спросил я.
- На другой улице, - сказал он.
Викентий Викторович увлек меня в комнату.
К моему недовольству, жены в комнате не было.
Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:
- Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… - В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!
- …Сикстинскую мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…
- Как то есть?
- Ну как, вот так! - Он развел руками. - Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…
Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…
А он берет из буфета банку варенья и всю банку - хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. "Роза" варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.
- Рубай, - говорит, - чтоб все съел.
- Как все?
- Давай, давай!
Я не решался.
- Обижаешь, - говорит, - меня обижаешь…
- Без чая? - спрашиваю.
- С чаем - дома. А в гостях жми!
Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко. Я еще раз хлебнул.
Он смотрел на меня.
Два-три лепестка плавали в этой тарелке.
- Ну? - спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.
- Вы знаете, - говорю, - это не варенье.
Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:
- Так что же это?
Я вздохнул, отодвинул тарелку.
- По-моему, это вода.
Он взял ложку, попробовал.
- Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!
Приносит стакан с водой.
- Вот вода, - говорит, - в стакане. А там не вода. Там варенье!
Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.
Он как закричит:
- Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!
Я еще раз хлебнул.
Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.
Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.
- Ты слышишь? - кричал он. - Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!
А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.
- Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!
А она вышла.
Он вслед ей крикнул:
- Женщины уходят, а мужчины остаются! - Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.
Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!
Схватился за голову и сидит.
- Вот, бальзак, не женись, - говорит, - видишь сам, ни поддержки, ни помощи…
- Успокойтесь, - говорю, - не надо так волноваться. - А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…
А он печальный-печальный:
- Сам посуди: чего мне с ней расходиться - красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…
Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.
Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.
- Ты прав. - Он похлопал меня по спине. - Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…
- Нечего меня бальзаком называть, - сказал я.
Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!
Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья "Роза", положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…
Позвал жену срывающимся голосом.
- И как это могло случиться? - спросил он ее хрипло.
- Чего случиться? - спросила Сикстинская мадонна.
- Ничего… - сказал он, - ничего… Принеси ему чай…
Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…
Она принесла чай, вздохнула, он спросил:
- А тортика не осталось?
- Ты ведь знаешь, его ела кошка, - сказала она.
- Да… Да… - сказал он тихо, глядя в одну точку, - кошка съела розу и лепестки…