- Нам тоже наплевать на это многопудье!
А что ещё им оставалось, если все они копии Маяковского.
У меня рябило в глазах. Я старался найти хотя бы одно незнакомое лицо, но вокруг мелькали сплошные знаменитости.
- Я уже от вас устал! Пожалейте! - взмолился я и побежал на соседний проспект.
И там были люди, - тьма людей! Но мне-то видны их макушки - всё остальное загораживают грузовые машины, отрезавшие эту праздничную магистраль от прочих улиц. За машинами плывут красные флаги и транспаранты. Из динамиков несутся музыка и восклицания - это шествуют демонстранты!
Я слышу ликующий голос диктора:
- К трибунам приближается колонна токарей Ивановых!
А мне бы увидеть знакомого шлифовальщика четвёртого разряда, - он в единственном экземпляре! - и больше ничего не надо, можно вернуться в свой привычный, хотя и несовершенный, мир. И пусть этот парень будет игроком заводской волейбольной команды, любительски бренчит на гитаре, а из мелкашки выбивает пятьдесят очков.
- Как, Нестор Петрович? Нравится? - спросил меня откуда-то мысленно взявшийся Ганжа.
- Нет! Не нравится. Очень мне это не по вкусу!
А сам жадно смотрю на его лицо, и глаза мои отдыхают на его непохожести на других.
Умолк звонок, с его последним эхом я вошёл в свой девятый "А" в компании с прекрасной дамой - учителем литературы. Это был её урок, но пока командовал я. Мы проследовали к учительскому столу, там я повернулся лицом к классу и произнёс краткую речь:
- Ганжа! Светлана Афанасьевна доверила мне почётное право, право оценить ваше сочинение, как говорится, на свой взгляд. И я оценил, поставил вам единицу. Несправедливо поставил! Можно, конечно, себя оправдать, ссылаясь на спасительные проформы. Дескать, вам полагалось своё мнение изложить иным образом, серьёзно, мы с вами взрослые люди, а не так, по-мальчишески, как поступили вы, хотели отделаться тремя скудными строчки: вот, мол, вам и отвяжитесь. Словом, вам следовало обосновать! Но я не буду прятаться за мелочные аргументы. В главном, в сущности вопроса ошибся я! Вы правы: каждый человек должен принести с собой на нашу грешную землю нечто новое, неповторимое в своём роде. Чего ещё не было до него. Себя! По крайней мере он обязан для этого сделать всё! В общем, я провинился перед вами, учащийся Ганжа. Прошу меня извинить перед веем нашим классом! Вот так!
- Ганжа, я тоже приношу свои извинения, - пролепетала Светлана Афанасьевна, бледнея и краснея, точно на её лице переключали свет.
- Ладно, мы свои люди. Если на то пошло, я тоже был не прав, - великодушно произнёс Ганжа. - Гитару я так и не осилил, было лень. Поковырялся дня два, потренькал и зашвырнул самоучитель под диван. Мелкашку даже не держал в руках, в армии мне дали винтарь. В волейбол играл, да только на пляже. И, конечно, без сетки. А что касается развода… Я разводился десять раз! А почему? Не встретил девушку своей мечты. Единственную! Но она, Светлана Афанасьевна, совсем близко. О, уже где-то рядом!
Его монолог вызвал в классе бурное веселье. Ганжа дорвался до своего репертуара.
- И всё равно, Ганжа, вы были правы. Каждый человек должен являть собой некую личность, большую или малую, не важно, это уже дело вкуса, - сказал я, не отступая. - Надеюсь, таковой станете и вы лично, извините за тавтологию…
- Ну что? Получили по носу? А вместе с вами и я, - упрекнула меня Светлана Афанасьевна, когда мы после своих уроков снова встретились в учительской. Она упиралась, не желая участвовать в этой необычной церемонии, но я её уговорил.
- И всё же мы поступили верно. Более того, честно!
- Но что самое возмутительное: он разводился десять раз! Представляете? Десять! Значит, столько раз был женат! - продолжала Светлана Афанасьевна, пропустив мою ободряющую реплику мимо ушей. - И одиннадцатая уже на подходе. Он в этом признался сам. Цинично!
- Ну что, вы не знаете Ганжу? Его вновь занесло. По сведениям Коровянской, он никогда не был женат. Никогда! А ей можно верить. Живёт вдвоём с мамашей.
- Мария Ивановна - замечательная женщина.
- Вы с ней знакомы?
- Ни в коем случае! Только слышала. Кто-то рассказывал, кто не помню, - почему-то испугалась моя собеседница.
- Светлана Афанасьевна, простите, если я покажусь неделикатным. Порой мне кажется, будто вы к Ганже, э-э-э, несколько неравнодушны. У вас есть собственный класс, его ученики - тоже не ангелы. Но вы больше занимаетесь Ганжой, ему уделяете особое внимание, хотя он проходит по моей епархии. Это не ревность, обычное любопытство. Если не желаете, можете не отвечать. Я не обижусь.
- Нестор Петрович, я ничего не скрываю, просто не делю учащихся на своих и чужих, они все мои, - строго указала она на мою неосведомлённость. - И потому, да, я неравнодушна и к Ганже, как педагог к ученику, разумеется. Вы всё истолковали неверно.
Мы уже было вознамерились разойтись: пора было готовиться к новому уроку, - но в последний момент филологичка будто бы на что-то решилась и спросила:
- Как вы думаете: кто она, та, что уже где-то рядом с Ганжой?
- Не знаю. - Я честно развёл руками. - Могу только предполагать. Есть у меня кое-какие соображения.
- И кого же вы… предположили? - спросила она, почему-то напрягшись.
- Пока не могу сказать ничего определённого. Её образ пока очень смутен, как бы мелькает в тумане. Причём густом, - добавил я, подумав.
- Но, может, всё-таки что-то видно? Там, в тумане? Хотя бы силуэт? Он красивый? - спросила Светлана Афанасьевна, притворяясь, будто эта призрачная особа её интересует всего лишь между прочим.
Ох уж эти женщины, до чего они неравнодушны к чужим сердечным делам. Я приложил к бровям ладонь, вгляделся из-под этого козырька в воображаемый туман и ответил:
- Я бы сказал: да, она несомненно симпатична.
- Я так и знала, - ужаснулась заказчица. - Всё зло от красивых женщин! Вы тоже держитесь от них подальше. Они коварны и заняты только собой.
- Но вы сами красивы. И даже очень.
- Не говорите ерунду, - отмахнулась Светлана Афанасьевна с досадой. - Ясно, она - девица из парикмахерской или какого-нибудь ансамбля.
Я напомнил:
- Это же только моё предположение. Я мог и ошибиться. И не забывайте про туман.
- Нестор Петрович, давайте ошибёмся вместе, - призвала меня Светлана Афанасьевна.
- А почему вас это так занимает? Это всё его личная жизнь.
Сначала она будто бы не знала что сказать, но затем как бы нашлась:
- Ганжа подвержен дурным влияниям. И учтите, Нестор Петрович, вы - учитель ещё молодой: личная жизнь ученика - это и личное дело его педагога, - закончила она строго и с высоко поднятой головой, - я бы даже сказал надменно, - направилась к полкам с классными журналами.
"У самой-то опыта несколько крошек, не наберётся на горсть", - подумал я с улыбкой. А если точно, она в школе всего лишь второй год, об этом мне сказали недавно. И я её вспомнил сразу. Она училась на филфаке, только на курс старше меня. Тогда она ходила с толстой золотистой косой, сейчас волосы распущены по плечам, как у знаменитой актрисы Марины Влади.
Не знаю, какими путями, вернее, кто на нас стукнул или, в лучшем случае, проговорился, но эта история дошла до учительской.
И после уроков меня и бедную Светлану Афанасьевну вытащили на ковёр, к директору школы. Там собралось всё наше руководство и кое-кто из учителей.
- Нестор Петрович, это что? Мазохизм? - жёстко спросила Екатерина Ивановна. - Вы сами копаете под свою репутацию, и, видимо, этот процесс вам доставляет удовольствие. Но радоваться тут, извините, нечему. К вашим оценкам теперь не будет доверия, оно уничтожено. И вам придётся свой авторитет возводить заново, по кирпичику, как разрушенный по неразумению дом. К тому же вы втянули в это пагубное мероприятие и учительницу литературы.
Моя соучастница слабо запротестовала: мол, она сама, по собственному порыву.
- Не спорьте, Светлана Афанасьевна, не оправдывайте Северова. Я не сомневаюсь: заводилой был он! - осадила её директриса. - Да, да, Нестор Петрович, теперь вам будет трудней, чем было до того, когда вы начинали.
- Наоборот, легко, - возразил я. - Теперь они знают, если я ошибся, свой просчёт обязательно исправлю, не думая об амбициях. А коль я этого не сделал, значит, оценка верна. Между людьми всё должно строиться на доверии. И вообще, в таких школах нужна новая педагогика. Мы сломаем старую.
- Кто - мы?
- Мы с вами! Мы с вами заключили союз, помните? - повернулся я к завучу. - Я тогда искал вас в клубах дыма.
- Помню. Но теперь я бросила курить. Искать меня не придётся.
Детектив пугающе затягивался и конца ему до сих пор не было видно: кто-то, упорный, не унимался и руками тёти Глаши подбрасывал свёртки, украшенные буквами НПС, а я по-прежнему, наскоро разметав дневные заботы, мчался в школу, стараясь успеть первым и забрать передачу до прихода коллег, и, озираясь на дверь, совал её на дно портфеля. Всё это походило на игру, только она велась в одно кольцо, моё, - самаритянка забрасывала мячи, а я лишь знай вытаскивал свёртки - оставишь, наткнётся кто-то другой, и начнутся вопросы. И этому матчу не видно конца, он будет тянуться до тех пор, пока не надоест моей незримой партнёрше. Я раз за разом подкатывал к тёте Глаше, старался и так и этак, пускался на хитрые уловки, но она твердила своё: "Добро нельзя запретить!"
Сегодня мне принесли блинчики с творогом.
- Петрович, к тебе гость!
- Баба Маня, надеюсь, вы явились во сне? Хотя я вас там не видел, - пробормотал я, на всякий случай не размыкая глаз. Подтвердит, повернусь на другой бок и буду спать дальше.