Я последовал совету директора и занялся расписанием, висевшим на доске объявлений. Мой дебют пал на шестой класс, единственный к школе. И ещё из расписания следовало: сегодня я буду занят почти по полной программе, на пяти уроках из шести. Почему-то вспомнилась строка из цирковой афиши: "Весь вечер на манеже…" И всё же пока мне не верилось, будто происходящее касается меня, прогремит звонок, и я, такой славный и не заслуживающий этой доли, отправлюсь на урок, затем на второй… и так потечёт моя бедная жизнь. Казалось, вот-вот кто-то откроет дверь и скажет: "Северов, произошло дурацкое недоразумение, представьте, ха-ха, к школе вы не имеете ни малейшего отношения. Вы свободны!"
Однако на меня словно бы махнули рукой: ну его, пусть мается, нам-то какое дело, - и я обескураженно забрался в угол между шкафами, набитыми мензурками, колбами, тетрадками и прочими наглядными пособиями, и здесь, как бы в самом безопасном месте, дожидался завуча.
В учительской было тесно. В мой левый бок упирались указки и треугольники. С другой стороны наступали газетные подшивки. Сзади нависал плакат с изречением Ломоносова о русском языке, обладающем свойствами французского, немецкого и даже "гишпанского". С противоположной стены прямо в лицо лезла чёрная доска с крупной, выведенной через всё поле, завидной каллиграфической записью: "Тт. кл. руководители! Во вторник, к 18 ч., сдать отчёт о посещаемости в своих классах". Видно, дневная школа не очень-то жалует помещениями свою вечернюю сестрицу, понимая по-своему поговорку: "В тесноте, не в обиде".
К половине шестого в учительскую потянулись педагоги. По мере того как они приходили, мне становилось немного не по себе. Все мои новые коллеги, словно их кто-то специально подобрал, были дамами. Они копались в тетрадях, наглядных пособиях и тараторили о последних модах и рыночных ценах.
Словом, я, единственный мужчина, был среди них аки заповедный зубр. И они поглядывали на меня с любопытством и даже с некоторым смятением. Присутствие особи мужского пола, несомненно, нарушило вольный женский быт учительской. Так, одна из дам стала прихорашиваться перед зеркалом, но, наверное, наткнувшись взглядом на моё отражение, смутилась и свернула столь приятное действо, не докрасив рот. Вторая, молоденькая блондинка, влетев в учительскую и ещё не ведая о моём существовании, с ходу принялась хвастать своей покупкой - кружевной комбинацией и было потянула вверх подол серой шерстяной юбки, обнажая великолепное бедро в капроне телесного цвета. Однако на неё тотчас зашикали, указывая глазами в мою сторону:
- Светик, у нас мужчина!
Светик-семицветик торопливо одёрнула подол и бросила в мою сторону испуганный взгляд, не забыв залиться алой краской.
- Нет! Я ничего не видел! У меня… у меня, вы будете смеяться, зрение минус десять! А очки, представьте, я не ношу! У меня от них аллергия! - солгал я в панике, тоже отчаянно покраснев. Во всяком случае моим щекам стало жарко.
- Браво! Вы истинный кавалер, - похвалила мою ложь седовласая дама, как потом выяснилось, учительница географии.
Завуч, увы, также оказалась дамой. После краткой процедуры знакомства она с жадным интересом спросила:
- Вы-то, надеюсь, балуетесь табачком?
- Бросил. Ещё в детстве. Поставили в угол на два часа. И как отрезало. Не тянет до сих пор, - сообщил я чистую правду.
- Опять я одна. Словно Робинзон, в смысле курения, - вздохнула завуч и, смирившись с судьбой, сказала: - Сегодня можете ограничиться опросом, если, разумеется, к этому готовы. Словом, смотрите по обстоятельствам. А вообще-то в вечерней школе, в отличие от дневной, главное - борьба за посещаемость. От неё, а сущности, зависит и сама успеваемость. И наша зарплата.
В последнем замечании крылось нечто мне непонятное, но я отгадку отложил на потом и стал снаряжаться к уроку - взял с полки журнал шестого класса и, проверив записи моего предшественника, приготовил карту Древнего Рима. До звонка ещё оставалось время, и я, оставив своё оружие на столе, вышел в коридор, на шум, оказывается присущий и вечерним школам. Если бы я не знал, где нахожусь, то принял бы его за филиал вокзала или фойе кинотеатра - настолько разнообразные ходили по нему люди. Вот прошёл солидный мужчина в массивных очках с карандашом за ухом. Худощавый юнец прокрался мимо меня, шмыгая носом и поглядывая на дверь учительской. Ну чем не трамвайный заяц, скрывающийся от контролёра. Следом за ним надменно проплыла на тоненьких каблуках симпатичная девушка в узкой юбке. Этот парень в клетчатом пиджаке - типичный студент. И много ещё прошло их, разных, отличных друг от друга. Они растекались по классам. Там гулко хлопали крышки парт.
- Ну-ка, подвинься! Шлагбаум!
Смуглый насупленный верзила в ковбойке и кирзовых сапогах отодвинул меня плечом в сторону и прошагал в учительскую. Пока я размышлял: пропесочить ли грубияна за бестактность или не стоит начинать первый день со скандала, - верзила бурчал в учительской:
- Эмма Васильевна, в конце концов будет у нас история? Или не будет?
Кто-то из женщин ответил:
- Будет у вас сегодня историк, успокойтесь! Он даже приготовил карту. Можете отнести в класс.
- Это я с удовольствием. А как её звать? - буркнул верзила, впрочем, не являя особого интереса.
Та же невидимая Эмма Васильевна поправила:
- Не её, а его. - И обратилась к учительской: - Кто знает, как величать нового историка?
Я вошёл и, обращаясь ко всем, с достоинством назвал своё имя-отчество, ну и фамилию конечно.
Полная, с родинкой на щеке учительница (несомненно, Эмма Васильевна) кивнула на верзилу:
- Нестор Петрович, к вам дежурный из шестого.
Под дремучими бровями верзилы мелькнуло нечто отдалённо похожее на изумление. Мелькнуло и исчезло.
- Карту, - коротко потребовал верзила.
По школе раскатилась настойчивая электрическая трель - мой первый звонок на урок - и залетела к нам, в учительскую. Я беру классный журнал и деревянную указку. И ощущаю на себе взгляды коллег. Они смотрят на меня и словно чего-то ждут.
- Я пошёл, - сказал я. А что ещё я мог сказать?
- Ни пуха ни пера! - лихо воскликнула седая географичка, будто бы от имени всего коллектива.
- Спасибо, - ответил я вежливо, как и полагается воспитанному человеку.
- К чёрту! К чёрту! - вразнобой подсказали коллеги.
- Пошлите нас к чёрту. Ну, ну, смелей! Мы не обидимся, - подбодрила географичка.
- Если так… катитесь ко всем чертям! - произнёс я, тронутый их вниманием.
И вот, вооружённый журналом и указкой, я открываю дверь шестого класса. В школе он самый младший.
А в классе, видать, все глухие - не слышали звонка. Мужчины и женщины, - ну да, это же мои ученики, - бродят между партами, кое-кто стоит ко мне спиной. У доски возится с мелом и тряпкой знакомый верзила. Тряпка почти незаметна в его лапе, будто он вытирает доску ладонью. Я жду у порога, когда они соизволят обратить внимание на такую мелочь: пришёл учитель, чёрт возьми! - но люди, переговариваясь, продолжают разгуливать по классу. Но, наконец-то! - меня замечают, слава тебе господи.
- Новичок? - доброжелательно спрашивает розовощёкая белёсая дева, опоясанная по груди коричневой мохнатой шалью. - Садись за той вон партой. Там свободно. - И она указывает на первую парту, стоявшую перед учительским столом.
Меня приняли за нового ученика - вновь подвели рост и мой юношеский облик. Я едва не смеюсь, - горько-горько, - но сдерживаю себя и начальственно кашляю:
- Кгхм! Кгхм! Здравствуйте, товарищи!
Верзила обернулся, рявкнул:
- Угомоняйтесь! Пришёл историк!
Итак, я представлен, остаётся уточнить фамилию, имя и отчество. В учительской меня предупредили, мол, шестой самый великовозрастный в школе, но явь превзошла все ожидания: за партами там-сям сидели сорокалетние мужчины и женщины и выжидательно взирали на нового учителя.
- К-кто староста?
Я даже стал заикаться, озадаченный увиденным.
- Староста у нас Гусева, - заботливо подсказала девушка с шалью.
Но из-за первой парты уже сама поднялась ни дать ни взять традиционная бабушка. (Так мне тогда показалось.) Сейчас начнёт рассказывать сказки: жили-были старик со старухой… И так далее.
- Надежда Исаевна - круглая отличница! - пояснила всё та же дева, продолжая своё шефство.
- Садитесь, бабу… простите, товарищ староста.
Как с ними разговаривать? В каком тоне? С одной стороны, многие из них старше меня, с другой - мои ученики, как бы неразумные дети. Я потерял уверенность в себе, и мой первый урок пополз, словно расхлябанная телега по разбитой дороге.
- Вопрос: как возник третий триумвират? Расскажет Нехорошкин.
- Я не учил.
Худощавый небритый мужчина хлопал глазами, стараясь разлепить слипающиеся красные веки. Из-за этих потуг у него потешно шевелился кончик носа.
Да что они, смеются надо мной? Я сам наделён чувством юмора и, надеюсь, тонким. Но урок есть урок. Учитель есть учитель. Учителем задан вопрос, и будьте добры ответить на него.
- Вы намерены отвечать?
- Я же сказал.
Этот небритый уже устал от моего присутствия в классе.
- Два! Садитесь.
- Ой, Нестор Петрович, он подряд две смены…
Кто там пищит? Опять дева с шалью. Она меня остерегает от опрометчивого шага. "Братец Иванушка, не пей водицу из…"
- Да помолчите же, в конце концов!
До сих пор я не подозревал за собой таких свойств - умения кричать и вообще быть грозным и требовательным, как прокурор.
- Маслаченко!
Господи, этому лет сорок пять. Старик, или почти старик. И доказательство тому: обилие морщин, плешь и вата в ушах. Где-то я уже видел и эту плешь, и торчавшую из ушей вату.