Бронштейн словно ждал его возле подъезда на улице. Задыхаясь от бега и хохота, Пляноватый с трудом передал ему приглашение и потянул за собой. Будучи года на три старше, Иосиф однако поддался соблазну, и, сопя длинным носом, поплелся к двери во двор. В подъезде Володя просто зашелся от смеха, мысленно видя как то, что было в ведерке, вдруг ухнет на кучерявую голову Еськи. Он выпустил руку Бронштейна, подпрыгнул, визжа от восторга, и предвкушая потеху, забыв обо всем, устремился вперед…
Минуту спустя, весь в фикалиях от макушки до пяток, с ушибленным правым плечом, он все еще корчился около двери в конвульсиях.
– Боже ж мой! С какой стати вы в это влезли? – бранился Иосиф "на вы". – Самый смак этих шуточек вам все равно не понять! – Впечатление было такое, что своей опрометчивостью Володя лишил человека "особого удовольствия": в страданиях этот народ находил подтверждение своей богоизбранности. Пляноватый смеялся, давился от смеха… Пока не стошнило.
Память об этом событии походила на "память о смерти"… Тошнило от "привкуса запрограммированности". Хотя, в общем, что в этом скверного? Разве инстинкт – не программа? Разве звуки оркестра не подчиняются нотам? Разве слова беллетриста не следуют заданной форме? Просто в старости – все отвратительно: внешность, походка, косноязычие… А всего отвратительней – БОЛЬ! Вот уж где – "конец света"!
Во Вселенском Процессе есть доля каждого чувствующего: чем вернее и глубже чувствующего, тем значительней "доля". И дело не в яркости личности, не в зычности голоса, не в "эпохальном" характере: на изломах истории именно нежные души, сгорающие для большинства незаметно, – ранимые души, вбирающие муки живущих, – одни лишь они "контролируют" ключевые моменты "Программы".
Глава десятая
Марина Васильевна не любила зеркал: они пыль собирают и демонстрируют "гнусную" правду. Мысленно она себя еще представляла такой, какой возвратилась с войны, а в зеркале видела елочку складок, идущих от крупного чуть ноздреватого носа к кончикам тонкого бледного рта, чересчур выдающийся подбородок, злую щеточку резких морщин над губой. Вглядываясь в это почти мужское лицо, с тоскою догадывалась, что у старости – своя цель: приводить внешний облик в соответствие с "внутренней физиономией". "Суровое время" для Марины Васильевны было не столько понятием, сколько болезненным ощущением, вроде ожога души. Она с горечью убеждалась, что большинство человечества, размениваясь на пустяки, отворачивается от Главного Страшного.
К москвичам она относилась особо. Она их не то что б любила, но мысли о них вызывали отчаяние в ожидании Лютой Беды. Чувствуя себя связанной с ними судьбою, она уважала немногословие в транспорте, которому людей научили подземные гулы и храмы метро. Марина Васильевна шла рядом с ними, истерзанная, одинокая, как провидец – мессия, вопрошая себя: "Неужели возможно, чтобы кто-то один знал все то, что другим – не под силу?" Дома, хрустя суставами пальцев, Марина Васильевна долго ходила по кухне, потом зажигала яркую лампочку в комнате, даже, если было светло. И, развернув на полу испещренную знаками карту, вставала над ней, охватывая глазами всю разом с высоты своего "внеземного пространства".
В большом застекленном шкафу была картотека, лежали подшивки, папочки с вырезами, толстые Книги Учета Событий. Под рукой было все, что ей требовалось. Но Главное она знала на память и в любую секунду могла доложить: дислокацию, типы, число пусковых установок, подлетное время ракет, помехоустойчивость и эффективность средств наведения, расположение баз, запас хода воздушных, подводных, надводных ракетоносителей, виды боеголовок – весь комплекс уничтожающих факторов от радиации до сейсмических волн, на местности с разным рельефом, при разных погодных условиях. В обороне гражданской признавала лишь то, что учитывало внезапный удар, отметая все прочее. Интересовалась защитой от нападения с воздуха. Помнила, что в среднем в войну уходило на сбитый стервятник семь сотен зенитных снарядов (стоимость каждого – пара сапог). Знала, что нынче для этой же цели достаточно будет одной-двух зенитных ракет (стоимость легкового автомобиля). Но, чтобы их запустить, привести в "точку встречи", нужна уйма денег, людей и капризнейшей техники. Если нагрянут армады крылатых или бескрылых ракет в одно время с разных сторон и на разных высотах…, – как ни строй оборону, хоть ставь этажами, – собьешь на пролете пять-шесть, ну от силы пятнадцать-шестнадцать "стервятников" – сотни прорвутся… Почти все пунктирные трассы на карте сходились в кружечке Москвы.
Как физик, как участник войны, как мать, как бабушка, наконец, Марина Васильевна считала себя обязанной знать правду-матку. Теперь словно кожею чувствуя за спиной холодок "частокола" боеголовок, она понимала, что "оборонительный зонтик" – самообман. Развитие мощи ударной во все времена упреждало развитие оборонительной мощи, ибо вторая является следствием первой. Впрочем, если атаку нельзя отразить, то можно "достойно ответить" – свести все к дуэли, к взаимному подавлению вплоть до стерилизации суши и вод… Вместо естественной смерти пришло "высочайшее достижение разума" – массовое вырывание жизней у безответных детей. О каких там "противниках" речь, если каждый, кто дышит, давно стал заложником. Незаметное государство типа Лесото, племя в горах или клан мафиози могут спокойно потребовать, что захотят: технология уничтожения стала доступней, чем разведение рыбы в прудах. Тут – закон перехода количества в качество: если в критической массе урана найдется частица, способная вызвать ядерный взрыв, то в "критической массе", накопленных ядерных средств неминуем запуск "носителя", закрывающий Книгу Истории. И уже неуместно слово "безумие": столько блестящих умов приближает убийственный шаг.
Глава одиннадцатая
– Только фто ввонил Федькин, – доложил Марк Макарович, когда Пляноватый вернулся к себе, – скавал, дефкать, евели нынфте вы не фдадите свой реферат, зафтра уве будет повдно.
– Придется подсуетиться, – вздохнул Владимир Владимирович.
– Фтем могу вам помофть?
– Марк Макарович, я куда-нибудь смоюсь. Разве тут что-нибудь сделаешь? Постоянно звонят! Будут спрашивать, говорите: пошел к руководству, а к какому не знаете. Меня нет, и когда ворочусь не известно.
– О фтем рефть! Скаву фто-нибудь.
Прихватив материалы и стопку бумаги, Пляноватый отправился прямо к Кузминичне. Он давно все обдумал, договорившись о тайном убежище со старушкой-уборщицей, выделявшей его из всей "ентой публики" за веселое добрословие и аккуратность.
– Милости просим, Володенька, как договаривались – пригласила Кузьминична гостя. В каморке без окон были скамеечка, столик, в углу – пара ведер, короб с тряпьем, синий шкаф для одежды.
– Чаек только-только поспел. Угощайся. Сахар бери. Тут стакан с подстаканником чистый. Я тя снаружи запру. Будут спрашивать, не отзывайся и все. Я пошла.
Ключ в замке повернулся, и Владимир Владимирович испытал облегчение: будто сняли груз чужих глаз, чужих голосов – покушений на иссякающие уже его силы, до сих пор еще не пошедшие в дело, ради которого были на время "одолжены". Вынул прихваченный из "дипломата" футляр и надел аккуратные с гладкой оправой очки "MadeinAustralia". Разложив на столе черновые записки и стопку листов, четким почерком вывел заглавие темы: "Туннельная связь", поплотнее уселся и приступил к изложению мыслей.
В вводном разделе своего небольшого труда решил легкомысленно поступиться наукообразной серьезностью, приберечь "утонченную строгость" для основной обобщающе-математической части.
– "Туннельность", как явление, известно давно, – начал он. – К примеру, полимеризация в химии раньше требовала значительной температуры: для синтеза сложных молекул одолевали высокий энергобарьер… А потом обнаружилось, что реакция протекает и без нагрева, как будто находит "туннель" у подножия температурного "Эвереста". Было также известно, что "полупроводники" проводят электрический ток лишь при значительном электрическом напряжении (тут – "Барьер Напряжения"). Но, как в случае с синтезом, выяснилось, что они способны проводить электричество и при совсем незначительных напряжениях ("Туннель Проводимости"). И теперь в электронике широко применяется множество типов так называемых "туннельных диодов". Есть немало примеров и в других областях.
Оглушенным захлебывающимся в электромагнитных и акустических волнах жителям нашей планеты становится все труднее друг друга понять. Человек, напрягая силы и голос, пускаясь на технические ухищрения, все не может никак достучаться, дозваться до ближнего. Что если "Туннельность" – подсказка Природы? Она призывает: "Одумайтесь, люди! Довольно насилия! Одолевая один высочайший барьер за другим, там, где следует быть терпеливым и чутким, вы получаете ложные данные, вводите себя в заблуждение! Так открывайте "туннели" в "стене отчужденности"! Обретайте новую "связь" без помех, искажений и недомолвок!"
О японских трехстишьях "Хокку" Мацуо Басё говорит: "Они дают толчок мысли, красота их, поражает, как удар молнии…" "Удар молнии" – вот суть "Эффекта Туннельности". Поэзия – неожиданная мутация до основания стертой идеи. В ней одна строчка – более значима, нежели толстый написанный грамотно том… Вот строчки Гарсии Лорки:
"Плакал мальчик на шхуне, и сердца тосковали…
Не важно, что плач оборвется с последней иглой,
Не важно. что бриз задохнется в соцветиях ваты.
Бескрайни владения смерти…
Ибо даже единственный пир паука
Рушит все равновесие неба…
Мальчик мой, отплясали три гнома саркомы.Остались сургучные горы и бурые простыни
Дремлющей боли.
Конский глаз подкатился к горлу,
И такими холодными сделались звезды".