– Вы умная женщина, Октябрина Антоновна, так объясните, пожалуйста, мне, дураку, на кой ляд вам сдалась моя подпись? – он по опыту знал: даже самому мощному интеллекту не устоять против мастерской лести. Комплемент нужен всякой душе точно воздух. Ведь так еще много на Свете жестокосердных людей, иссушенных неутоленною жаждой признания.
– Много разговариваем! – выразила недовольство инспектор, но объяснила: – Характеристики подписывает дирекция и профоком. Председатель профкома сейчас за границей с тургруппой. Его заместитель болеет… А ты у нас, Пляноватый, в профкоме за номером три – так что ставь "закорючку", как представитель общественности.
Фамилию "Пляноватый" она выговаривала в небрежной манере, как будто хотела сказать "Сопляватый".
– Ах вот оно что… – протянул он, зевая.
– Ты думал, мы шутки тут шутим!
Владимир Владимирович, приблизив листочек к глазам, огорчился: слова расплывались. Еще минут десять назад он свободно читал без очков, а теперь – все в тумане.
– Эх, слепондя! – рассмеялась Звонкова, подвинув к нему запасные свои "окуляры". – А еще петушишься! На вот, попробуй мои.
– Куда хоть бумага пойдет? – спросил он.
– Сейчас пошла мода "выбирать" на ученом совете руководителей лабораторий, отделов и мастерских, а, кто занимает должность давно, – того пересматривать – избирать как бы снова… Во всех этих случаях составляется характеристика.
– Теперь ясно, – сказал Владимир Владимирович и, напялив чужие с латунной оправой очки, вслух прочел: – "Характеристика на начальника отдела Стрельцова Генриха Дмитриевича…" – подняв бровь, поглядел на суровую женщину и окунулся в беззвучное чтение.
Это была заурядная положительная характеристика, какие пишутся сотнями тысяч, а то и десятками миллионов для аттестаций, представлений на повышение, загранвояжей, по требованию правоохранительных органов и т. д. Сверху – "когда, где родился, учился, работал, национальность" (в кадровом как в коневодческом деле порода – наипервейшая вещь), а далее – "За время работы…", "Исполняя обязанности…", "На посту…" зарекомендовал (проявил) себя так-то и так-то… Трудолюбив, исполнителен, наращивает (совершенствует…, развивает…, внедряет…), пользуется заслуженным уважением (авторитетом) у коллектива… Характер, разумеется, "ангельский" и, конечно, достоин… быть выдвинутым. У Звонковой в шкафу лежит стопка таких заготовок с пропусками вместо фамилий, инициалов, дат, городов, учреждений отделов. Стрельцову сгодилась первая из подвернувшихся под руку – без души, без любви, без малейшего вдохновения: для внутреннего, так сказать, пользования. "В конце концов, здесь его знают – может быть, и зачитывать не придется, но приготовить все нужно по полной программе."
Кончив читать, Пляноватый хмыкнул и покачал головой.
– Ты хорошо его знаешь?
– Вместе учились. Он был на виду.
– Вы друзья?
– Не сказал бы.
– Враги?
– Тоже нет. Нам с ним нечего было делить. Вплотную не сталкивались… Но я бы такого не написал.
– Значит, ты не согласен с характеристикой?!
– В корне!
– Будь добр, садись и пиши, что ты думаешь.
– Вообще-то попробовать можно.
– Попробуй. Вот ручка, а вот – лист бумаги.
– Головку я трогать не буду, а суть уточню.
– Уточни, уточни… Но учти одну вещь: не люблю переделывать.
– Но и так не пойдет!
– Там увидим… Пиши!
Повторять стандартные формулы, но с частицею "не" он не стал. Касаться же отношений Стрельцова к Левинскому было бы глупо: зачем сюда впутывать Льва? Он выплеснул на бумагу лишь то, что о Генрихе думал.
– Генрих Дмитриевич, – писал Пляноватый, – относится к людям, которые не привыкли выстаивать очереди а, умеючи жить, берут все нахрапом и видят призвание в том, чтобы "представительствовать" за счет "недопущенных". А создавая элитные группы подобных себе, будучи по натуре мерзавцами и бездарностями по существу, способны достигнуть высоких постов, в то время, как обладание даже самою скромною властью с точек зрения нравственной и производственной им противопоказано категорически.
– Ладно, посмотрим, что ты предлагаешь, – сказала Звонкова, поднося его писанину к глазам, а, читая, поморщилась и усмехнулась. – Про очередь – это ты зря. Вообще, Пляноватый, характеристики так не готовятся…
Ему снова послышалось "Сопляватый".
– По твоему такие, как Генрих, нам не нужны?
– Если и нужны, то исключительно для оттачивания бдительности у доверчивых.
– Видишь, все же для чего-то нужны. Хочешь, я приколю твой листок к моему: руководство сравнит – разберется.
– Как вам угодно… – он вдруг почувствовал, что написанное им в самом деле наивная чушь, и вообще по сравнению с Октябриной Антоновной он в этом деле – слабак.
– Послушай, чего я скажу, – с материнским терпением объясняла Звонкова. – Может, в науке без фактов нельзя, но в отношениях между людишками первое дело – порядок. Ваш брат – ученый нацелен на Истину и не в силах понять простой вещи, что главное – это удерживать кадры в узде!
Поднявшись чтобы уйти, Владимир Владимирович почувствовал на себе странный взгляд. Эта странность была не в глазах, – в плотно сжатых гy6ax Октябрины Антоновны. Уже в коридоре – насторожился, уловив сзади клацание запоров железного шкафа, потоптался на месте, как бы спрашивая себя: "Ну чего я еще здесь торчу?"
– Разрешите! – Владимир Владимирович "влетел" к "кадровичке".
– Кто дал вам право врываться? Выйдите вон! – вдруг завыкала женщина.
Окинув глазами поверхность стола, он понял, что не ошибся: листочек, написанный им, был приложен не к характеристике Генриха, а к только что извлеченному из раскрытого сейфа досье самого Пляноватого.
– Так я и думал!
– А вы меня что тут, за дурочку держите? Эта писулька характеризует не Генриха, а вашу особу!
– Значит, подпись моя не нужна?
– Найдется кому "закорюку" поставить! Стрельцова назначили – стало быть руководству виднее. И вообще… Я в вас ошиблась… Ну ничего, – Октябрина Антоновна смотрела орлицей. В голосе слышался клекот: – Тут собрано все! – она возложила ладонь на досье. – Я давно наблюдаю за вами!
– Не понял?
– В Болгарию ездили по турпутевке?
– Ну, ездил.
– Так мне достоверно известно, что в Пловдиве проигравшись в очко…
– В преферанс…
– Мне без разницы… Вы на балконе махали руками и кукарекали по петушиному.
– Ах вам и это доложено?! – он рассмеялся.
– А как же вы думали, молодой человек!
– Я так и думал… – продолжал Пляноватый смеяться. Он сделал два шага к столу… Не успела Звонкова опомниться, как обрывки характеристики Генриха лежали в корзине.
– Вы за это ответите!
Ему было жалко Октябрины Антоновны… Не той, что была перед ним…, а чудного создания, что в свое время явилось на свет – сама нежность, сама доброта с уймой дивных задатков…, от которых, осталась теперь только "страшная культя".
Мыслетечения, словно кровотечения, опустошали его. Перед внутренним взором снова стояла "картина", где люди всех рас, всех времен и достоинств в единой молитве взывали к тому, кто застыл перед рамою в фокусе взглядов, – сметенный, растерянный: "Господи, чем я могу им помочь?!" Он уже понимал, Октябрина Антоновна была не простым персонажем – существенной частью заклятой программы тяжелого дня, точно в злую минуту, когда больше не было сил ждать "приказа", ему показали ради чего он нес крест одряхления и нестерпимой разлуки с Родною Душой.
Глава четырнадцатая
От сына мать знала, что Яковлев-старший после развода женился не сразу, но теперь у него уже взрослая дочь, а сам он – профессор… и даже лауреат. Однажды Сергей показал ей в журнале самодовольного мэтра. Таких она не знавала и знать не желала. А этого ненавидела только за то, что "своим слабосилием – загубил ее молодость". Он обманул как раз тем…, что ничего ей не обещал – "мужчины уже по своей жалкой сути – обманщики, исключая разве что тех, о которых в тайне мечтаем". Бесило, что виноватые ни за что не хотят признаваться. В женщине с мужем – видела только кухарку и горничную. Не представляла себя домработницей даже такого светилы, каким стал ее бывший супруг. Если при ней защищали мужчин, поражалась: "Помилуйте, да ведь они одноклеточные?!" Все же нашла телефон института, узнала когда бывает профессор и позвонила: в конце концов, он – отец, и обязан был ей помочь "дать Владимиру нужное направление".
Голос Яковлева по телефону звучал совсем молодо, хотя интонации стали помягче, а речь – выжидательнее и хитрее. Удивительно, что при этом он так и не понял, чего она добивалась, жалуясь, что Сережа не может найти себе постоянное место работы. Евгений Григорьевич уверял ее, что, напротив, – доволен Владимиром: "Мальчик ищет себя и это прекрасно! И с Варварой ему повезло – на редкость милая девочка!" От этих приторных слов Марине Васильевне сделалось тошно, а он продолжал говорить: "Представляешь, она мне призналась: "Я верю в Володю? Он не такой, как другие! Он – чудо!""
– Кошачий бред! – возмущалась Марина Васильевна. – Ты считаешь нормальным, что парень сидит у жены на шее?
– Я так не считаю, – ответил бывший супруг. – Но это уже позади. Мальчик трудится у себя в институте…
– В KБ со студентами, что ли! – переспросила она. – От нечего делать ерундой занимается?
– Ну не скажи! Я беседовал с ректором. Там о Володе хорошего мнения: Бюро себя оправдало. Да и ставка нашлась – для начала неплохо. Главное, чтобы работа была по душе.
– Ну раз "по душе" – то уже баловство! – заключила Марина Васильевна и бросила трубку.