По-прежнему пытался Андрей целовать Анюту в парке и на лестнице, по-прежнему она не давалась. Кое-какие странности стал замечать Андрей в её золотистых глазах. Словно сравнивает его Анюта с кем-то, и… не всегда в пользу Андрея сравнение. Золотистые глаза становились сумрачными, ни о каких поцелуях и речи быть не могло. Андрей принимался ревниво выяснять, но Анюта тут же замыкалась, и он понимал, что лишь вредит себе этими ревнивыми выяснениями, что вообще не может быть ничего глупее ревнивых выяснений, когда лишь подозрениями они питаются. И ничего не может быть бессмысленнее их, когда всё ясно. Как-то по логике оказывалось, что нет необходимости ревновать ни до, ни после…
Однажды Андрею удалось зазвать Анюту к себе домой. Там он открылся, что станет архитектором. Анюта промолчала, ничто не мелькнуло в её золотистых глазах.
- Архитектором, - повторил Андрей, - ты понимаешь, что это такое?
- Наверное, это очень интересно… - равнодушно ответила Анюта.
- Это… Это… - Андрей не нашёл слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства и удивление, что Анюта этого не понимает. - Это мой путь! Моё призвание…
- Ну да, - ответила Анюта, - строить разные там дома… улицы…
Андрей попытался повалить её на диван, но, увы, безуспешно.
- Почему? - спросил Андрей, отдышавшись. - Почему ты так себя ведёшь?
Анюта тихонько засмеялась. Оглядела высокие книжные шкафы и стеллажи.
- Как много у вас книг…
- При чём здесь какие-то книги?
- Так… У нас гораздо меньше. А из старинных толстых - один Брем.
Андрей, как гипнотизёр, не мигая, уставился Анюте в глаза. В то время он уже знал силу собственного взгляда. Не мигая, не думая ни о чём, лишь внутренне неистовствуя, в самые зрачки собеседнику смотрел Андрей, как бы парализуя их, не допуская в них никакой посторонней мысли, дожидаясь момента, когда задрожат, заплавятся чужие зрачки - значит, всё! На какое-то время побеждён человек. Делай с ним, что хочешь!
С Анютой, правда, вышло по-иному. Она хоть и не выдержала взгляда, но до конца не подчинилась. Заплакала, закрыла лицо руками.
- Ну что? Что ты от меня хочешь? Что я должна делать! Ты хочешь, чтобы я… Но я… Как я могу…
И снова Андрей впился взглядом в золотистые глаза Анюты, "Хочу! Хочу!" - мысленно прокричал.
- Нет-нет! - испуганно ответила Анюта.
- Что "нет"? - усмехнулся Андрей. - Я же молчу.
- Ты сказал: "Хочу! Хочу!" Я слышала…
- Я ничего не говорил, но, может… тебе послышалось то, что ты хотела услышать?
- Мне ничего не послышалось! Я ничего не хочу! Не хочу, потому что… не могу. Ну зачем всё это?
- Подожди, подожди…
Анюта плакала.
- Не плачь, не плачь… - гладил Анюту по голове, целовал осторожненько в щёки, огонь ощущая под смуглой матовой кожей. Два человека единоборствовали в нём. Один едва удерживался, чтобы вновь не броситься на Анюту, другой - чуть не падал ей в ноги, умоляя простить за то, что не знает удержу в мыслях. - Не плачь, знаешь, как я люблю тебя…
- Любишь, правда? - на мгновение прояснились от слёз глаза Анюты. - Но меня нельзя любить, потому что… Потому что…
- Только тебя! - целовал ей руки Андрей. - Только тебя и можно любить! Кого же любить, как не тебя?
- Значит… меня можно и простить?
- Простить? Да… за что тебя прощать?
- Ну… Что я так веду себя! - всхлипывала. Анюта.
- Подожди, подожди! - трезвел Андрей. - Мне кажется, ты не это хотела сказать.
- Это! Только это! Это!
- Ну, в чём же дело? - не выдерживал, дёргал её за руку Андрей. - Что с тобой происходит? Я же вижу, с тобой что-то происходит. Ты не в себе. Зачем ты себя и меня мучаешь? Скажи… Ну скажи!
- Ладно… Хватит! - Анюта поднялась с дивана, отошла к окну, задумчиво провела пальчиками по стеклу.
Андрей дрожал на диване, почти физически ощущая, как отдаляется от него Анюта. Воздух, казалось, застывал, как стекло. Непреодолимыми становились разделяющие их несколько метров воздуха.
Анюта обернулась - равнодушная, не восприимчивая более ни к каким гипнотическим взглядам.
- Ну, я пошла… - сказала она тихо, и Андрей не посмел задерживать её, только пошёл следом. - Не надо меня провожать… - И он покорно остановился.
Непереносимым стало после её ухода одиночество. Мир за окном потускнел, небо казалось перевёрнутым пустым колодцем. Андрей пошёл в парк, бродил среди деревьев, совсем не думая, что может встретить недругов из белой беседки…
Отец уезжал в командировку. Андрей испросил у него разрешения - по случаю окончания девятого класса и начала последних в школьной жизни летних каникул - пригласить на дачу Володю и Анюту.
…Ровно в шесть машина остановилась у подъезда. Андрей, Володя и Анюта стояли, поёживаясь на утреннем холодке. Анюта держала голубую коробку из-под обуви, перевязанную подарочной ленточкой. На все вопросы, что в коробке, загадочно улыбалась.
Птичья многоголосица вплеталась в утреннюю тишину. Дом, как живой, дышал открытыми окнами. То там, то здесь возникали в оконных, квадратах заспанные лица. Перестук деревянной тары вскоре расколол тишину. В молочный магазин привезли товар. Небо было синим, солнце ещё не заглянуло во двор, но над крышами воздух уже посветлел, вот-вот должны были заскользить по окнам лучи, запрыгать солнечные зайчики.
Когда расселись на приятно пружинящих сиденьях, Андрей вспомнил, что забыл дома краски. А ему так хотелось на даче написать портрет Анюты! Всё уже было продумано. На скамейке в саду будет позировать Анюта, а за скамейкой стена цветов.
- Я сейчас, быстро! - Андрей рванул дверцу. - Краски забыл… - И тут же остановился как вкопанный.
Одинокая фигура маячила вдали - там, где начинались песчаные парковые дорожки, ведущие к белой беседке. Знакомой показалась Андрею фигура. "Это Сёмка!" - узнал он.
Сёмка между тем медленно выплывал на свет, проявлялся, приближался. Руки в карманах, широченные брюки метут асфальт. "Где он был ночью? - подумал Андрей. - Что делал? Куда сейчас идёт?" Спешить, похоже, Сёмке было некуда. Он шёл домой, но как сомнамбула - по инерции. Отчуждение от нормальной, привычной человеческой жизни излучала Сёмкина фигура. А ещё: отчаяние и исход, когда уже поздно что-либо изменить, когда, как говорится, кубок об пол! Вот что прочитал Андрей в заломленной набок кепке, в небрежной походке, в самом факте неприкаянного утреннего одиночества. Навстречу беде, казалось, шагает Сёмка, стиснув зубы, не глядя под ноги…
- Это… кажется, Сёмка… - пробормотал Андрей.
- Андрей! - Анюта схватила его за руку. - Поехали, пожалуйста! Зачем тебе краски? Поехали, Андрей!
- Ты что, не хочешь, чтобы он нас видел? - спросил Андрей. - Ты… его боишься?
Анюта непрестанно теребила ленточку, которой была перевязана голубая коробка.
- Поехали, Андрей! Я ничего не боюсь. Я тебя прошу.
- Ничего-ничего, может, я хочу с ним потолковать? - Андрей сделал шаг вперёд.
- Пожалуйста, Андрей… Не связывайся с ним, умоляю, поехали!
- А чего ты так волнуешься?
- Поехали, Андрей!
Андрей сел в машину, откинулся на сиденье.
Тревога.
Она сгустилась в машине подобно синему ночному воздуху. И Андрей и Анюта - оба дышали тревогой. Странное чувство - тревога - до предела обострило восприятие, позволило увязать вопреки логике вещи, на первый взгляд несоединимые. Разновидностью иного была тревога. Догадка прошла сквозь Андрея, как ток.
- Ну что ж, поехали… - произнёс Андрей, одновременно держа в поле зрения Анюту, идущего навстречу Сёмку, голубую коробку у Анюты на коленях. Когда автомобиль поравнялся с Сёмкой, Анюта стремительно нагнулась завязывать шнурок. Андрей не менее стремительно бросил взгляд вниз. Не нуждался в завязывании шнурок!
Впоследствии Андрей научился справляться с внезапными приступами тревоги, в конце концов даже начал извлекать из них прямую выгоду. Тревога стала его ясновидением. Как светофор, она сигнализировала: "Сбавь скорость! Оглядись! Внимательно оглядись!" Тревога предостерегала, охраняла. Так, например, Андрей пугался, когда ему слишком уж везло, потому что был согласен с древними греками, которые, как известно, считали, что чрезмерный избыток в одном направлении приводит к насильственному изменению в другом, противоположном. По их мнению, люди, ставшие чрезмерно богатыми или же заполучившие чрезмерную власть, подвергаются особой опасности впасть в крайнюю нищету и зависимость. Богатство лидийского царя Креза для древних греков не было причиной его падения, но они полагали: для умного наблюдателя это симптом, что в его жизни что-то произошло, нарушилось и это "что-то", вероятно, приведёт его к падению.
Сколько бед миновало Андрея! Время, само всемогущее время как бы протянуло ему руку дружбы. Спокоен и безмятежен был его человеческий век. Лишь в редкие мгновения бунта против этой безмятежности Андрей впадал а отчаяние. Не ограбил ли он сам себя? Но обломал ли сознательно крону, превратившись в голый столб, на который даже воробью не сесть, не зацепиться. Не за что… Сколько, сколько всего могло с ним быть, но не было! Не было… Тревога предупреждала, а Андрей старался не спорить с тревогой.
Зато как легко было во всём остальном! Всё, что задумывал, осуществлялось. Жизнь была податливой, как пластилин. Только верь, верь тревоге! А несбывшееся… Несбывшееся забывалось.