* * *
– Встань на стул и приклей снежинку вон там. Ты выше, – попросила меня Зенькович.
Она сидела за столом классной и вырезала из тетрадной бумаги снежинки, мазала их куском хозяйственного мыла и лепила на окна. Зенькович была в черной кофте и джинсах – тоже "Милтонс", как у меня, только новых.
Другие мыли парты и стены или стояли на партах и вешали "дождик" на абажуры ламп. На уборку в первый день каникул пришли не все. Не было Кутепова, Кузьменка и еще некоторых.
Я пододвинул стул поближе к окну, встал на него. Зенькович подала мне снежинку. Я спросил:
– Здесь или выше?
– Можно чуть выше.
Я прилепил снежинку к стеклу, прижал пальцами, разгладил.
Классная стояла у двери, молча смотрела на нас.
– А что будет тем, кто не пришел сегодня? – спросила Лозовская.
– Им будет снижено поведение, – ответила классная.
– Но оценки за четверть уже выставлены…
– Ну и что? Всем будет снижено поведение за первую неделю третьей четверти.
– Вы только так говорите каждый раз, но ничего не снижаете. Следующий раз и я не приду…
Зенькович подала мне еще одну снежинку. Я прилепил ее и посмотрел в окно. По улице Горького ехала синяя "Нива". Дядька вез на санках малого. Из труб деревянных домов шел дым. Под кофтой Зенькович выделялись груди. Она заметила, куда я смотрю. Я покраснел.
* * *
В комнате пахло хвоей. Папа обрубал внизу ствол елки, чтоб он влез в подставку. Я, Наташа и мама распаковывали игрушки – с прошлого Нового года они лежали в кладовке, в коробке от старого пылесоса. Игрушек было много – большие разноцветные шары, прозрачные и блестящие, шары поменьше, с разными узорами, домики, рыбки, машинки, "дождик".
Папа закрепил елку в подставке, задвинул ее в угол – между телевизором и столом, – собрал мусор в совок.
– Все, можете начинать украшать.
– Да, пора, – сказала мама. – А то ведь надо еще готовить…
– Ну, все, надо включить, – сказала мама. – Посмотреть, как оно выглядит.
Я подключил к батарейке звезду – красную, как на кремлевских башнях, – мама купила ее в ГУМе в том году. Наташа вставила в розетку вилку от фонариков. Елка засветилась.
– Замечательно, – сказала мама. – Просто красавица. – Она повернулась к Наташе. – Ты во сколько уходишь?
– Часов в семь.
– А зачем так рано?
– Надо все подготовить…
– Ну, смотрите, чтобы все там было нормально. Вы – люди взрослые, выпускной класс…
– Не волнуйся. Конечно, все будет нормально.
Я и папа сидели у телевизора. Папа пил пиво из большого бокала – в такие летом наливают квас. Шел фильм "Два гусара". Мама возилась на кухне – оттуда пахло жареной курицей. Из спальни вышла Наташа – в джинсах "Rifle" и темно-красном свитере, с накрашенными глазами и губами.
– Ну, я пошла. Всем пока. С Новым годом, с новым счастьем!
– А подарок когда ей подарим? – спросил я.
– Подарок свой она завтра получит! – крикнула из кухни мама. – Неинтересно заранее.
Мы сидели за столом вчетвером: я, мама, папа и бабушка. На экране читал новогоднее поздравление Черненко.
– Такое впечатление, что он это все записал, не приходя в сознание, – сказал папа.
– Ты только нигде такое не говори, мало ли что… – Бабушка глянула на папу.
– Не бойтесь, не бойтесь, я только при своих могу…
– С наступающим Новым годом, дорогие товарищи! – проговорил Черненко.
Вместо него на экране появился циферблат часов на Спасской башне. Начали бить куранты. Папа взял бутылку шампанского, раскрутил и снял проволоку, медленно вытащил пластмассовую пробку. Хлопка почти не было слышно. Он налил шампанское в бокалы – всем по полному, а мне чуть-чуть. В телевизоре начался салют, появились цифры 1985.
* * *
Я открыл глаза. Надо мной стоял папа.
– Вставай. Тебе в школу. Каникулы кончились.
Папа подошел к стене, щелкнул выключателем – зажглась одна лампа из двух. Их с мамой кровать уже была застелена. В ванной лилась вода. На кухне работало радио.
Я встал с кровати, взял со стула спортивные штаны и рубашку, надел, сунул ноги в тапки с придавленными задниками. Из зала вышла Наташа в школьном платье и белом переднике, с красной повязкой на руке. Их класс дежурил по школе, и она уходила на полчаса раньше.
– Мам, я не успела убрать постель, ладно? – сказала она.
Я подошел к окну в зале. Светились окна в школе, в сто восемьдесят первом доме, в своих домах на улице Горького и в переулках. А выше, далеко-далеко, светились совсем маленькие, еле заметные огоньки – дома в Заднепровье.
В кухне стояла тарелка с яичницей-глазуньей для меня. Остальные уже поели. Я не любил, когда глазунья получалась слишком жидкая, а сегодня была как раз такая. Я взял кусок серого хлеба, открыл масленку, намазал хлеб маслом.
– Ну, мы пошли! – крикнула из прихожей мама. – Хорошо закрой дверь.
– Ладно.
Я стянул домашние спортивные штаны, надел другие, тоже синие, только поновей, заправил штрипки в носки. Некоторые пацаны носили штрипки поверх носков, но мне так не нравилось.
Школьный костюм – вместе с рубашкой – висел на плечиках в прихожей. Мама его вчера погладила. Я надел рубашку, брюки, застегнул пуговицы, подошел к зеркалу в спальне, завязал галстук. Пионерский значок на пиджаке был поцарапан – я носил его с самого начала, как только приняли в пионеры. Седьмым классам уже выдали новые – "старший пионер".
* * *
До начала алгебры оставалось пять минут. Кузьменок подошел сзади к Коле, дал ему "пиявку".
– Отвали, – сказал Коля.
– Это ты мне?
– Да, тебе. Отвали.
– Что, борзый нашелся?
Кузьменок стукнул Колю в плечо. Коля встал, оттолкнул Кузьменка. Кузьменок дал ему в челюсть, тут же – в нос и в очки. Что-то треснуло. Оправа слетела с носа. Кузьменок ударил еще и еще.
В класс зашла математица.
– Что такое? Ну-ка прекратите! – крикнула она.
Кузьменок молча сел за последнюю парту. Коля держал оправу в руках. Одно стекло было разбито. Из порезанной щеки текла кровь.
– Кузьменок, ты вообще одурел? – крикнула математица. – А если б ты ему глаз выбил? Климов, быстро к медсестре.
– Ты скажешь Серому, когда он приедет? – спросил я у Коли. Мы шли домой. Его щека была заклеена пластырем.
– Даже если не скажу, все равно родители узнают.
– Ты что – не хочешь, чтобы он с ним разобрался?
– Он и так разберется.
– Поедешь со мной сегодня на лыжах?
– Не, неохота. Настроения нет.
* * *
Лыжи скользили по утоптанному снегу тротуара. У последнего дома на Моторной, возле самой железной дороги, стояли два пацана и девка. Всем им было лет по двадцать.
– Э, пацан, можно тебя попросить? – крикнул один и загородил мне дорогу. Девка засмеялась. Я не знал ни ее, ни пацанов.
– Слушай, тут дело на сто рублей. – Пацан улыбнулся. На щеках у него были прыщи с гнойниками. – Можешь зайти в этот дом и позвать Олю?
– Сам бы зашел и позвал, – сказала девка. – Можешь ехать дальше, мальчик…
– Не слушай ее. Будь пацаном. Позови ее, а?
Второй пацан обнял девку за плечи, они стали целоваться.
– Э, вы что? – крикнул прыщавый. – Такой секс при малом пацане устроили…
Все трое заржали.
– Ну что, зайдешь, а?
Я наклонился, расстегнул крепления, снял лыжи, открыл калитку и зашел во двор. У сарая стояла старая "Ява" без колес. Я постучал в окно.
– Кто там? – ответил мужской голос.
– А Олю можно?
– Нет ее дома. Где-то таскается, падла. А ты кто такой? Еще один ее е…рь?