- Уборщицы?
- Ну! Вроде и работа, а делать нечего.
Я не мог понять, почему Хонин подошел ко мне. И вроде ведь добра желает. Да добро его какое-то…
- Отчего же сам не пойдешь в уборщицы? - спросил я.
- Зачем? - Он смотрел на меня необычайно пристально. - Мне и там, где я есть, неплохо. А надо будет - пойду. Это ты ранний чистоплюй.
Он наклонился, раздавил окурок на светло-желтой с капельками смолы древесине сосны, как раз там, где недавно прошелся топор Василия Акимовича, и заторопился обратно к башенному крану.
Я некоторое время глядел на этот окурок, потом, размахнувшись, вырубил его так, что он вместе со щепой отлетел далеко в сторону.
9
Котлован напоминал широкий колодец. На пятнадцатиметровой глубине от земли тянуло холодом, воздух был влажен и тяжел, а синева неба над головой казалась гуще, из нее исчезла привычная прозрачная дымка. Нам предстояло выстроить со дна до самого верха двойную опалубку и заполнить ее бетоном.
Сварщики варили арматуру. А мы поднимались все выше и выше, приколачивая к стойкам доску за доской.
Постепенно котлован начинал походить на арену для мотогонок по вертикальной стене.
Сверху, у ограждения, время от времени стояли любопытные. Часто слышалось:
- Во дают!
И тут же кто-нибудь говорил:
- Петро-ов!..
Никогда я еще не испытывал такого чувства гордости за то, что было сделано мною, за людей, с которыми работал. Это было ощущение причастности к чему-то настоящему. До сих пор мне казалось, что где-то существуют высота, романтика, жизнь, существуют помимо меня для каких-то иных людей, возможно, более удачливых, а может быть, и более стоящих; что я в стороне от настоящих дел; что большое проходит мимо. А тут с пронзительной ясностью понял, что строю завод, поднимаю его своими руками из земли, из сырой глины, что от моей работы сейчас зависит, уложимся ли мы в срок, сдадим ли вовремя первую очередь завода.
Ровно в двенадцать мы выбирались из котлована и тут же, неподалеку, устраивались обедать.
Однажды, когда я, усталый, грязный, сидел на бревне, ко мне подошла Аня.
- Ну, как новая работа? - спросила она.
- Нормально.
- Не жалеешь, что ушел?
- Хонина жалко…
- Почему никогда не приходишь?
Я вскочил. Мы смотрели прямо в глаза друг другу.
- Ты же сама не хотела со мной разговаривать! Помнишь, когда руки у меня… Ну, на больничном я был…
- Сегодня опять была видна часовня, - неожиданно сказала она.
- И снова белая?
- Белая. Я вчера была там.
- Одна? - Не знаю уж, как это у меня вырвалось. В уголках Аниных губ как будто едва наметилась снисходительная улыбка.
- С Хониным.
"Зачем это она?"
- Ну и что?
- Ничего. Он окурок погасил о ее стену. Вот и все. Вот так ввинтил его. - Она показала, как Хонин ввинтил окурок.
У меня как будто разладилось все внутри, я не находил, что сказать. Растерянно смотрел на поношенные, покрытые пылью Анины туфли и уже не мог поднять на нее глаз.
Она чуть коснулась пальцами моей щеки и ушла.
"Нет, не была она у часовни с Хониным. Это она придумала", - решил я.
10
Дождь налетел внезапно. Нас окатило, словно из опрокинутой бочки. И вмиг промочило до нитки.
Мы с Аней спрятались от ливня под навесом наклонной галереи.
Стояли рядом, холодные, мокрые, близко друг к другу, и от этого было жарко.
Лучом света вспыхнула ее улыбка.
- Грибы-то теперь пойдут!..
- Пойдут, - в тон ей ответил я, - мухоморы-то…
Она рассмеялась и прижалась ко мне еще ближе.
А дождь катил лавиной, гремел листами железа, сметал мусор. Земля не успевала впитывать его, так он был внезапен и обилен: по дороге уже мчались потоки воды.
"Котлован… - с тревогой подумал я. - Не поползла бы глина…"
Прибитая пыль, намокшее враз горячее дерево, смоченные внезапной водой камни, плиты - все пахло волнующе и остро. От близости Ани, такой неожиданной и ясной, у меня закружилась голова.
Аня посмотрела на меня пристально, прямо. Серые глаза ее вдруг потемнели, на губах появилась странная улыбка, будто она с этой улыбкой прислушивалась к чему-то неожиданному в самой себе.
Она медленно провела пальцем по моим бровям, сначала по правой, потом но левой, и вдруг сказала:
- Я видела твою сестру. Вы близнецы, что ли?
- Нет… - Я хотел добавить, что Ольга старше, однако вовремя спохватился.
Но Аня поняла меня, и снова вспыхнула ее улыбка.
- Вас просто не отличишь. Нет, нет, - в свою очередь спохватилась Аня. - Я ничего такого не хочу сказать. Просто это удивительно. И потом… - она помедлила, - мне это нравится. Ты ее любишь?
Я кивнул.
- Счастливый ты. Вас двое, таких хороших… А у меня, Валерик, только мама в деревне, больше никого… Деревня в глуши, в лесу… Речка маленькая… На дне видны камушки… У мамы коза. Белая. Вот и все. Туда приедешь, кажется, ничего не изменилось с детства…
Дождь пролетел, прогрохотал, и почти сразу по окнам зданий, стеклам кабины башенного крана полоснуло солнце.
Аня подняла голову.
- Ну вот, вверху уже хорошо. Пора на кран.
Отовсюду из-под навесов выходили рабочие, направлялись кто куда. Наши плотники спешили к котловану.
В тот вечер мне пришлось задержаться: откачивали из котлована воду, выбирали клейкую грязь.
Возвращался я поздним троллейбусом, когда уж и пассажиров-то не было. За окном встряхивало черную летнюю ночь с размытыми огнями, время от времени набегавшими на меня. Потом огни куда-то провалились, из ночи вырвался нестерпимый грохот. Казалось, меня усердно охаживают по голове пустым ведром. Но проснуться не хватило сил. Сон застал меня в углу пустого троллейбуса, ведомого по ночному городу красивой, но хмурой девушкой.
Мне снилось, что возле самого моего уха работает насос, а из широкого шланга хлещет мутная вода.
Кто-то бежал, стуча сапогами, по мокрым доскам и кричал, что оголены провода…
Я просыпался, снова засыпал.
Потом я вдруг увидел грибы, большую плетеную корзину, полную грибов, и не сразу понял, откуда она взялась. Напротив сидели две старые женщины.
- Я-то думала, выпимши, - донеслось до меня. - А он, видать, та-ак…
Я понял: это про меня говорят задержавшиеся в лесу бабуси. Видно, заснул всерьез.
Отвернулся к окну и стал глядеть в темноту, пытаясь определить, что за остановка.
Троллейбус резко тронулся с места и пошел дальше по ночному городу. Я прислонился виском к холодному пластику. Толчки отдавались в голове глухой болью.
- Пошли, видно, грибы-то? - спросил я у своих случайных попутчиц.
- Пошли мухоморы-то… Дома нас, поди, и не ждут. Думают, волки растащили…
Дома, едва стукнул, дверь отворила Ольга.
- Куда ты пропал? Что с тобой? Заболел?
- Здоров.
- А где был?
- В ресторане.
- Я серьезно спрашиваю.
- Квартальный план выполнял одним днем. И прихватил ночь.
- Выполнил?
- Спрашиваешь!
Она хмурилась, и мне казалось, что это я в зеркале вижу свои две стрелки над бровями.
- Уходи-ка ты со стройки… - сказала Ольга шепотом.
- Ни за что! - так же шепотом ответил я.
С упоением, соединенным со страхом, я думал об Ане. И странно, во всякую минуту воспоминание о ней с необъяснимой неизбежностью возвращало меня к мысли о Хонине.
Некоторые завидовали Хонину, что он так легко живет - не переработает, не возьмет на себя ничего лишнего.
Я чувствовал таившееся в нем куда более значительное зло, пока еще не вполне понятное для меня. А может, это потому, что он постоянно возле Ани? Неужто это обыкновенная ревность?
Я начал чувствовать, что Аню мне никто не может заменить: ни мама, ни Оля. Я мог без конца смотреть, как у ее губ вспыхивают легкие лучики.
Однажды мы с ней сидели у крана. Аня взглянула на часы:
- Опять не подвезли вовремя бетон. А привезут - начнется спешка. Сразу придет несколько машин, и Водяной начнет свое: "Давай скорее! Давай скорее!" Больше всего не люблю эту суету.
В спешке там допустишь ошибку, тут не доглядишь. А это кран… С такой-то махиной, - она хмуро взглянула на перечеркнувшую полнеба стрелу, - и до беды недолго…
Подвезли бетон. Аня встала, огляделась, кругом и улыбнулась:
- Курорт окончен!
И когда Аня поднималась к своей кабине, я случайно перехватил взгляд Хонина. В глазах его была злоба. Он пристально следил за каждым ее движением и не замечал, что я смотрю на него. На какой-то миг сердце кольнула необъяснимая тревога. Мне вроде бы следовало радоваться, что щелкнул Хонина по носу, а вместо этого я ощущал беспокойство оттого, что он неотступно был возле А ни.