– Стоит выделиться – сразу дадут по шее. Я и машину не знаю, куда деть. Боюсь: как увидят "линкольн" – непременно "разденут", несмотря на то, что стоит под окнами. У меня ведь номер – с балконом на Невский. Водяная кровать. Не скуплюсь на роскошь. Завтрак в постель. Качаешься, кушаешь!
– В Брюсселе тоже качаетесь?
– В Брюсселе приходится спать в кабинете. Зарабатываюсь: не доехать до виллы. Мне ведь даже на улицу не выглянуть: хорошо, выручает крыша. Там настоящий сад: яблони, груши, пальмы. С тридцатого этажа – город как на ладони. Гуляй себе по поребрику. Правда, слетаются птицы: чертова туча голубей. Питаются пряниками. Я самовар приказал поставить.
– На крыше?
– А где еще? По утрам, пока нет работников – опрокидываю стаканчик.
– Откуда пряники? – смеется.
– Ночью в Тулу посылается "боинг". К тому же партнеры жить не могут без них. Постоянно просят, чтобы привез пару ящиков. Ходят и хрупают.
За тюремными окнами несчастного бара снег налезает на город уже какими-то рваными клочьями.
– Убираться придется, – вздыхает жрица Бахуса, отмеряя из краника "сто" очередному пришельцу. Затем этот винный Уицилопочтли требует от нее жертв в лице двух юношей со взором горящим – судя по тому, как до копейки считается мелочь, сбежавших из местной математической школы.
– Воды нанесли! – вспоминает наконец о торговце курами весталка никогда не затухающего алкогольного огня. – Уборщица заболела.
Тоска ее невыразима и непередаваема.
– Во сколько закрываетесь?
– В двенадцать.
– Надо проверить машину, – спохватываюсь. – Вдруг украли. Хотя стоит вору залезть в салон – разрывается бомба.
– Тогда от "линкольна" ничего не останется!
– Снаряд наполнен несмываемыми чернилами.
У сырых от навалившегося циклона дверей я все-таки оглянулся: черт возьми, что Золушке стоит проводить меня своими измученными глазами. Однако, бог вина беспощаден, треугольник действий очерчен: краник – стакан – сдача.
Зимовский отказывается наотрез:
– Какие окорочка? Мне предложили роль! Реклама стирального порошка. Мойдодыр предлагает "ОМО".
Кролик более не упоминается.
Перед закрытием "Гнома" к нам намертво прилипла его хозяйка – венец отечественного танкостроения. Родина неумолимо выращивала подобных особ со времен самого известного главного редактора "Современника", завершив эволюцию чередой войн и октябрем девяносто третьего.
Дарья содержит:
а) муженька, энергичного, словно ватная кукла;
б) двух великовозрастных митрофанов (бабки, тачки, телки, стрип-клуб "Арлекин");
в) Николая;
г) стамбульского дайвера-турка;
д) три магазинчика, валютный обменник, бар;
е) группу перевоплотившихся йомсборгских викингов в лице артели местных человеколюбивых "братков";
ж) бригаду застенчивых чиновников из КУГИ;
з) неподкупного "перца" в Законодательном;
и) гаишников, нотариусов, адвокатов, налоговых приставов и прочий опт – без счета.
Конь, изба – дополнительный бонус.
Апофеоз российской селекции утверждает, что купается в проруби. Гляжу на таскающую целую тонну украшений потенциальную чемпионку (сумо, штанга, ядро, молот, бокс, хоккей на траве, недостающее вписать) – и верю!
Угощение сегодня – за счет этой "каменной бабы". Она не скупится на выпивку: не случайно Зимовский философствует уже второй час.
В двадцать один ноль-ноль я готов грызть щит, словно самый безумный берсерк. Впрочем, все скрежещут, стоит только вылезти заставке с видами Замоскворечья. Премьер-министр на фоне кремлевских зубцов еще более разогревает. А уж заседание Думы – повод для настоящего бешенства!
Портос – единственный здесь оппортунист:
– Мы так любим негодовать! Но, положа руку на сердце, что бы вы сказали, если бы хоть одна мелькающая на экране сволочь взяла бы да и предложила вам тепленькое местечко? Ах, как легко поносим мы сильных мира сего и как мгновенно готовы отказаться от слов, если вдруг нас возьмут и заметят. – Не комментируем столь явный софизм. – Мадам, может, пригласите своих верных сельджуков? – обращается он к порядочно нализавшейся хозяйке (ее охрана четвертый час прозябает на улице). – Все-таки, почему бы не угостить?
У бизнес-леди хватает сил возмутиться:
– Пусть их дома жены кормят.
Рядом с бандершей – "мобиль". Повариху с посудомойкой уже отпустили. Тем лучше – не будет свидетелей моего неизбежного и отвратительного сюсюканья. Впрочем, бесполезно продавливать кнопки: та, ради которой я сегодня полдня промучился в передвижном птичьем морге, отплясывает на очередной вечеринке. "Факел", "Ротонда" – без разницы! Ее катают по Невскому. К ней лезут под платье "кошельки" всех мастей и оттенков: не случайно ведь намекала про какого-то огнедышащего египтянина.
Задремавшая мадам давит собой Николая: бывший оптик стоически выдерживает на плече вес ее циклопической башки.
– Человек пять из своего взвода завалил бы не раздумывая, – лирично вспоминает службу Васильев. – А говорим – Штаты! До Кабула еще не добрались, я спать не мог, зубами скрипел. Какие там "духи", если ротному хочешь в глотку вцепиться.
Бармен откликнулся своей одиссеей: из его части на Северном флоте сбежал матрос в обнимку с "калашниковым". Окружили. Предлагали скостить, если сдастся. Отказался. И, как говорится, последний патрон…
– Это еще в те времена, – поглаживает Николай волосы осовевшей пассии. – А что теперь!
Действительно: солдаты теперь целые караулы пускают в расход.
"Ящик" делает свое подлое дело: Сунжа, "грады", перегруппировка войск. Воображение – штука чудовищная. Отец ведь не может без героизма. Хлопнет рядом шальная мина – осколки в голову. Черт!
– Везде одно и то же, – не сомневается бармен. – Мучают человека. А потом – на войну. Вся фишка в том, что убивает его такой же несчастный, над которым вволю наиздевались – только в других казармах.
– С точки зрения христианства разбираться бессмысленно, – подводит итог Зимовский. – Иудаизм ничего не даст. Ислам – и подавно. С буддизмом еще можно выкрутиться. Иначе упрешься в то, что Бог несправедлив, а этого быть не может принципиально.
Вновь удаляюсь в подсобку. Однако, отплясывает! Засовываю бесполезный источник связи в карман смахивающего на мантию хозяйкиного пальто. Портос подробно рассказывает о карме нашего государства: по полочкам раскладывает, почему до такой жизни докатились, даже схему на салфетке чертит. Наконец спохватываемся и поднимаем "женщину русских селений" к заскучавшим "браткам".
Один из ее опричников тихо ругается. Йомсвикинг прав: старая сука! Сиди не сиди в машине: сырость все равно до костей прогрызет. Оттепель на берегах Невы еще более гнусна – не воздух, а мгла туманная, хоть топором руби. Вот что скажу: гиблое здесь местечко. Умники из Стокгольма ссылали сюда всяких пройдох и каторжников, пока не столкнулись с нашим плотником-чудаком! Он вытолкал их взашей и забабахал Пальмиру. Нет, что касается кармы, прав Зимовский: мы, видно, в прошлом были настоящими сволочами. Мало, что в такой удивительной стране родились, так еще и географическую точку получили по заслугам.
Джип-бультерьер уносит царицу. Васенька вновь не к ночи упомянул любителя Рокуэлла Кента. Однако, Портос категоричен:
– Какая торговля! Куда мне с вами? Мне – отцу Гамлета и Фирсу в "Вишневом саде"?!
На следующий день актер без зазрения совести сортирует ящики с обледеневшей курятиной.
Суть стратегии неизменна: вокзалы и рынки. Картонка не требуется, достаточно выкрикнуть цену. Вечером "форд-паралитик" едва колеса таскает: стоит попасться самому ничтожному камушку – дребезжат все его винты и гайки. Кроликово портмоне издало знакомый царственный скрип. Зимовский перевоплощается в аристократа: принимает "франклинку" так, будто каждый вечер ему подают на подносе кучу подобных бумажек. Не удивительно, что он держит рот на замке: усталость берет свое. Впрочем, долго молчанию не продержаться – есть тут один тетерев-косач. К счастью, в этот момент Литейный встречается с Невским. Рядом – "Медуза Горгона".
Не знаю, кому пришло в голову назвать подобным образом закуток для мечущих никому не нужный литературный бисер лузеров. Кажется, блеснули авангардисты. Зимой подвальчик затапливают лопающиеся батареи. Весна обозначается запахом отошедших в мир иной там и сям крыс. Однако поэтам нет другого приюта. "Демократы" собираются по вторникам. "Почвенники" – по четвергам. "Пофигисты" шныряют туда и сюда. Идейные споры не мешают сдвигать столы. На пирушках полным полно эскападных девиц, которым некуда больше деваться, и нервных, словно желе, седовласых матрон.
Клуб поэтов будет существовать до самого Армагеддона. Обществу не избавиться от сумасшедших. Среди нашего сброда гениев, разумеется, нет вообще. Два-три человека талантливы. Остальное – мелочь. Всё как везде! Бездари считают себя если не великими, то, по крайней мере, уже стоящими в предбаннике бессмертия. Эти аквариумы носят в себе океаны тщеславия, больше всего на свете боясь его расплескать. Из новичков создается приличный фарш: любой считает своим долгом провернуть мясорубку. Не раз и не два слабосердечных отсюда чуть ли не на руках выносили. Вот почему остались толстокожие монстры и поэтессы, которым бутылку водки "в одно жало" вдуть – плевое дело. Каждый их выдох – столб сигаретного дыма.
Сегодня четверг. Председатель "почвенников" листает очередное красочное послание "граду и миру" Ларри Флинта. Когда я впервые появился на шабаше, первое, что он мне воткнул, как нож: "Ты воцерковленный?" Правда, после "Столичной" "двойной очистки" первым потребовал девочек.