– Я понял. Если бы здесь были банковские счета, это бы не показалось вам странным. А так вы думаете, что я просто сумасшедший.
– Я не знаю, что думать, мсье… Возможно, вы психоаналитик, работающий в интерактивном режиме с людьми, которые… не в своем уме…
Он снова весело рассмеялся. А потом в один миг согнал улыбку с лица, и оно стало совершенно серьезным.
– Нет. Это – нормальные люди. Более того, это – дети. И эта категория людей – самая серьезная в мире! Много лет я переписываюсь с ними. Они вырастают, и я начинаю переписываться с их детьми. Пока не придумали компьютер, приходилось туговато…
Я молчала. Я действительно не знала, что об этом думать. Просто молчала и смотрела на мсье Паскаля. Возможно, этому чудаку не дают покоя лавры Деда Мороза по прозвищу Йолопуки, который живет в Лапландии и зимой переписывается с детьми?..
– Теперь, когда вы все знаете, – продолжал он, – настало время для вашего следующего задания. Я не случайно попросил матушку Же-Же прислать вас сюда…
Вот оно как, обиженно подумала я, давление матушки – маленькая хитрость, чтобы отправить меня сюда с подносом! А мифический звонок по несуществующему телефону – уловка старика, чтобы проверить, загляну ли я в монитор! Какое коварство!
– Какое коварство с вашей стороны, мсье! – сказала я. – Неужели нельзя было действовать прямо? Клянусь, больше ни единого кнедлика из ее рук не съем!
– Не будьте так жестоки, старушка этого не перенесет! – усмехнулся он. – К тому же ничего страшного не произошло. Я хотел проверить, заинтересуетесь ли вы моей работой. А именно, заинтересовались бы вы настолько, чтобы помочь мне разгрести эту кучу писем?
– То есть? – не поняла я.
– То есть я хочу, чтобы вы взяли несколько писем и написали ответ.
– От вашего имени, мсье?!!
Моему удивлению не было предела.
– Да. Я проверю и, если все будет хорошо, – просто подпишу.
– Но, мсье… – попыталась возразить я, – я никогда этим не занималась. Я не знаю, как отвечать на такие вопросы.
– Ну, согласитесь, вы ближе к детству, чем я, – начал убеждать мсье Паскаль. – Вы втянетесь очень быстро. Единственное условие – не халтурить!
– О, мсье, я согласна жарить вепрей, разливать вино и разносить шарики на ужинах! А еще я могу стирать, шить, гладить и вышивать крестиком! Но быть секретарем! О! Мы так не договаривались.
– А мы и не договариваемся! – нахмурился старикан. – Пока вы здесь – выполняйте. В конце концов, я вам плачу.
Он был прав. Я прикусила язычок.
– Хорошо. Попробую. Но предупреждаю – мои эпистолярные способности далеки от идеала.
– Посмотрим.
Он отобрал пачку писем и протянул мне.
Я покорно взяла. А что было делать?
Вчера вечером я так же взяла тот зеленый блокнот, сегодня – письма.
– Дорогой хозяин, – безнадежным тоном произнесла я, уже собираясь закрыть за собой дверь, – имейте в виду, если завтра вы заставите меня сделать аранжировку сороковой симфонии Моцарта под хард-рок – я точно откажусь!
И поспешила закрыть дверь, успев услышать его ехидное: "Посмотрим!"
3
Я поднялась к себе и бросила письма на кровать.
Мне хорошо думается, когда я хожу. Решила прогуляться по городу, заглянуть в окно школы: подслушать, что говорит детям Иван-Джон, а потом мы вместе зайдем чего-нибудь выпить в деревянное бистро. Подсознательно я просто тянула время. С меня было достаточно всякого чтения! А тут еще надо поработать головой, что-то ответить – неизвестно кому и зачем.
Я вышла на улицу через черный ход, гордо проследовав мимо кухни, где матушка Же-Же, забыв о давлении, что-то весело напевала себе под нос.
Как всегда в это время, которое здесь не называли "сиеста", улицы были тихи и пусты. Я уже к этому привыкла, но сейчас почувствовала легкое раздражение, которое нарастало по мере приближения к городскому фонтану. Приступ мизантропии. Мне вдруг стало слишком тесно на этих улицах, среди этих кукольных коттеджей (вспомнила тот дневник и сама удивилась: действительно "домики для Барби"!). Я подошла к школе. Школа – это громко сказано: одноэтажное здание в два класса для детей разного возраста. Как я уже поняла – старшие дети отправлялись учиться в колледж, а младшим преподавали предметы всего несколько учителей-многостаночников, типа Ивана-Джона. Через открытое окно я видела, как он ходит взад-вперед по классу и… пересказывает Гомера.
На какое-то мгновение все это показалось мне фантасмагорией: школьный двор, усыпанный яблоневым цветом, яркий свет и темный квадрат приоткрытого окна, длинные, как волны океана, строки "Одиссеи". Я прислонилась к стволу, и на меня тут же посыпались лепестки: яблони отцветали. Голос затих. Иван-Джон заметил, что я стою под деревом, крест-накрест обхватив плечи руками. Можно было подумать, что пошел снег и мне холодно. Видимо, он так и подумал, глядя, как на меня осыпаются лепестки. Его взъерошенная голова в темноте окна напоминала полотно какого-нибудь голландского художника эпохи Возрождения. Вдруг я подумала, что так оно и есть, что это – именно портрет, картина, застывшее мгновение, в котором движутся только эти лепестки, осыпающиеся с дерева. А еще я подумала, что всегда так бывает: кто-то – в окне, ЗА окном, а кто-то стоит ПО ТУ СТОРОНУ – под деревом.
Это две разные картины, в двух взаимоисключающих цветовых гаммах.
Иван-Джон, не отводя от меня взгляда, взял со стола смешной медный колокольчик и покачал им над головой: конец урока. Десять учеников захлопали партами…
– Знаешь, когда я смотрела на тебя из сада, – сказала я, – мне показалось, что на следующем ужине шарик вытащишь именно ты… Не знаю почему, но это было так четко, так ясно. Так неотвратимо.
– Я уже ненавижу эти ужины! Не напоминай.
– А я, похоже, их полюбила. Что-то в этом есть: живешь не просто так, а в ожидании.
– В ожидании чего?
– Господи, ты же сам говорил, что собираешься уехать отсюда, стать писателем, завоевать всемирную славу и все такое. И мы все дружно тебе это напророчим! Будет весело…
– Я так не думаю, – сказал он. – Давай сейчас не будем об этом говорить.
– Не будем, – согласилась я. – Но ты не должен отступать.
– Не уверен. Мне здесь нравится… Больше, чем мне бы этого хотелось…
Мы зашли в бистро.
– Один виски, – кивнул он полной блондинке. – И…
Конечно, он сказал – "блу айс".
– По закону парных случаев, – улыбнулась я, вспоминая зеленый блокнот, – где-то – неизвестно где, кто-то – неизвестно кто – любит этот же напиток.
– Это неудивительно.
– Конечно…
Мы нехотя переговаривались. Мы оба не любили слов.
– Слова – пиявки, которые наползают в рот! – сказал он.
– Слова бывают как пузыри. Но не мыльные, а – тугие, резиновые, – добавила я.
– Я иногда вижу их! – сказал он.
– Я – тоже. Особенно, когда люди говорят о чем попало. Тогда я вижу, как они выпускают наружу одни пузыри. А когда нужно отвечать, чувствую, что из моего рта вылетают такие же! И все вокруг превращается в ящик с разноцветными шариками, который ставят в супермаркетах. В нем можно задохнуться.
– А еще, когда мне так говорят, я вижу перед собой только одно большое лицо с длинным острым клювом, который вытаскивает меня из раковины, как вкусного моллюска.
– …и тогда хочется сбежать в астрал через семерку!
– Как это? – с интересом спросил он.
– Не знаю…
– Но ведь ты это сказала!
– Когда?
– Только что!
– Иногда я говорю то, чего сама не понимаю. Не обращай внимания. Есть такие словосочетания, которые не нуждаются в понимании. Они просто – звучат. И все.
– Поэтому я и читаю детям Гомера…
Я вспомнила о письмах, которые всучил мне мсье Паскаль, и вздрогнула. Была бы я Гомером, не переживала бы о том, что написать…
– Послушай, – сказала я. – Когда будешь писать свои книги, не забудь вставить туда нашего старика. Как по мне, это интереснейший человеческий экземпляр. И за сюжетом не нужно далеко ходить: молодой учитель скучает в провинциальном городке, знакомится со старым отшельником – хозяином имения. И начинаются чудеса…
– Я уже думал об этом… И… – он нерешительно помолчал, – и пишу. Уже. Точнее… почти закончил.
– Правда? А как называется?
Пауза. Мы выпили.
– Это не окончательное название, но пока что – "Игра в Бога"…
Мы надолго замолчали. Я уверена, что мы думали об одном и том же.
Об амулете мсье Паскаля. Об этом проклятом шарике, ожидающем Ивана-Джона рано или поздно. А скорее всего – совсем скоро. Если не появятся новички и мсье не вбросит в стеклянный аквариум горстку новых шариков…
– Ты веришь, что это – честная игра? – спросила я. – Что все происходит так, как он говорит? Порой мне кажется, что он – просто издевается.
– Даже если это так, все равно здесь происходит много интересного. Такого, с чем ты будешь жить после. Возможно, до конца дней. Он, этот старый чудак, знает, что делает: моделирует будущее для тех, кто… потерял прошлое. Или себя в этом прошлом.
– Ты тоже это чувствуешь? – Я так громко вскрикнула, что на нас обернулись едва ли не все завсегдатаи бистро и закивали головами, миротворчески поднимая свои бокалы.
– Они думают, что мы уже начали ссориться… – улыбнулся он.
– Когда ты уедешь отсюда, – добавила я, – представляю, сколько сочувственных взглядов я поймаю на себе. Бр-р-р…
– Ты уверена, что я уеду один?