"Ну, может, чуток меньше. Я его не застал. Люди рассказывали. Лет десять прожил, а потом ушёл".
"Куда?"
"А леший его знает. В тайгу ушёл. А знаешь, кто он был?"
Снова послышалось царапанье, хозяйка отворила, пес воздвигся на пороге.
"Ну, чего тебе?"
"Соскучил", - сказала Василиса.
Кобель вновь намекнул, что не прочь поучаствовать в трапезе.
"Ишь чего захотел".
Не отказался бы и от…
"Ишь ты какая сука, выпить ему захотелось. А вот сопливого моего не хочешь? Пошёл вон".
Пёс вскинул жёлтые брови, пожал плечами.
"Старый стал", - заметил хозяин.
Дверь осталась открытой, Козёл, выйдя из сеней, расставил лапы перед крыльцом и, опустив зад, похезал.
Голос хозяйки донёсся: "Вот я тебя!"
"Так кто же он был?" - спросил писатель.
"Старец? Святой. То-то и оно. Царь".
"Какой царь?"
"Государь император!" - вскричал народный человек.
Студент воззрился на него.
"Он самый, - сказал мужик убеждённо, - кто ж ещё. Помер, проводили как положено, ну, там музыка, лошади с энтими, - он потряс корявой ладонью над головой, - с метёлками. Николашка на трон взошёл. А он, родимый, ночью, когда все разошлись, возьми и встань с одра смерти. И утёк по подземному ходу. Слинял! Там и одёжа была для него приготовлена, вроде как крестьянин. В лаптях поканал. А заместо него верные люди другого в гроб подложили. Вот он тут и скрывался".
(А что, мелькнуло у писателя, может быть, в этом есть и резон - история вне хронологии. История без пресловутого "исторического подхода". Может быть, так и поймаешь за хвост её неуловимый, бессмысленный смысл. Над этим стоило бы поразмыслить, но размышлять было некогда).
Студент заметил, что о старце написал Толстой.
"Это который, Лев, что ль? Правильно, значит, написал".
Писатель сказал, что он однажды видел похороны настоящего царя.
"Это которого?"
"Последнего".
"Врёшь. Это когда же. Тебя тогда ещё и на свете не было".
Подумав, он добавил:
"Видели мы их всех в гробу. Суки поганые… Чтоб им черти на том свете пятки щекотали…"
За перегородкой, где помещалась кухня, Василиса с грохотом свалила охапку дров.
"Да ведь уж топили, Васён!"
Бабий голос ответил:
"Холодно чегой-то".
"Всё сгорит, - бормотал волосатый мужик, - Всё-о-о, - повторил он с видимым удовольствием, - пойдёт прахом! Ну, давай еще по маленькой".
"Егоша, может, хватит?"
"Молчать!"
Выпили еще по маленькой.
"Сказано: всех покараю и не оставлю на камне… Ты читай Писание, там всё сказано. Евреи написали… По-нашему, жиды. Умные, гады, всё знают. А насчёт того-этого, ничего не бойся. Тут закон - тайга. А если спросит кто, нет таких, и гребите отседа".
"Я вот тебе что скажу, - бормотал он. - Раз уж пошёл такой разговор… - Он наклонился и зашептал: - Меня тоже нет. Я уж который год живу как бы вовсе не живу. Спроси меня, кто я такой, я тебе не отвечу. Никто! Понял? Чего ты на меня смотришь? А? - мужик стукнул кулаком по столу. - Небось думаешь, нализался и ничего не соображает. А на самом-то деле кто тут с тобой сидит? С тобой Григорий Петров сидит! А может, и не Григорий Петров, может, вовсе даже не человек, а так, одна мечта".
"Да что ж это такое!.. Ты его не слушай - болтает незнамо что".
"Нет меня. Убили, пропал без вести. У меня и похоронка есть, там прямо сказано: погиб в боях, за нашу советскую родину. Е…ть её в рот. Нет таких, и всё, и катитесь вы все к едреней фене".
XXII Путь жизни. Утрата девственности
Ноябрь или декабрь
Старуха нашла для него старые растоптанные валенки, телогрейку, треух, писатель бродил по заснеженной пустоши, возвращался к себе, топил печурку, спал, просыпался, читал вслух ветхую Библию, и зверь внимал ему, сидя на поджаром заду, щёлкал зубами, чесался, ловил блох, помалкивал. Однажды, миновав развалившуюся мельницу, перебрались по льду через речку и углубились в лес, пёс залаял, побежал, махая хвостом, провалился в сугроб, хрустнули ветки, белый пушистый убор посыпался с еловых лап, из чащи вышла снежная королева.
Вышла невысокая, присадистая, полнолицая, молодая, на вид лет сорока, в тёплом платке, из-под которого выглядывал белый платочек, в шубейке и маленьких чёрных валенках. Козёл крутился возле неё, она чесала его за ушами, приговаривая: Козлик. А тебя как, спросила она.
"Не хочешь говорить. А я и так знаю", - и пошла вперёд. Пёс выбежал на лёд. Добрели до мельницы, она сгребла ногой снег с единственной ступеньки, оставшейся от сгнившего крыльца.
"Кабы не проломилась", - пробормотала она.
Писатель опустился рядом.
Пёс осведомился, помахивая хвостом: так и будем сидеть?
"А куды нам спешить".
"Вы здесь живёте?" - спросил студент.
"Живём…"
Помолчали, женщина сидела, вытянув ноги в валенках, поправляла платок.
"Живём - хлеб жуём. Чего тебе, Козя? Домой хочешь?"
Она поглядела на белое ватное небо и широко зевнула.
"Чегой-то спать хочется. К непогоде. Потопали, милые".
По дороге разговорились: она жила в посёлке, километров за семь. Да какой там посёлок, полторы старухи. Небось, скучно тебе здесь, сказала она. Писатель ответил, что хозяева хорошие. И ещё о каких-то пустяках. Григорий Петрович говорит, в сторожке будто бы жил святой какой-то старец. - Какой еще старец, не было никакого старца. - А кто же? - Никого там не было. - Хозяин говорит, давно: сто лет назад. - Ну, это другое дело; мало ли кто жил. Вон у нас помещики жили, баре; ничего не осталось. - Якобы царь. Об Александре Первом тоже рассказывали, что он не умер в Таганроге, а скрывался в Сибири.
"Ты его больше слушай, - сказала Клавдия, - он тебе наговорит".
"Так и не пойму, кто он вообще-то?"
"Кто… - Она усмехнулась. - Никто, вот он кто".
"Они что, тебе родня?"
"Какая родня - седьмая вода на киселе".
Оттоптали снег с валенок и вошли в дом.
В тот раз ничего не было, и, кажется, прошло ещё сколько-то времени, Клава приходила несколько раз, прежде чем - прежде чем что? Впоследствии же всё выглядело так, словно совершалось в один день.
"Давай помогу, что ль", - промолвила она, вслед за Василисой вышла на кухонную половину и вернулась, неся перед собой ухват с шипящей чугунной сковородой. Хозяин, заросший, как лесной царь, восседал под образами. Клава выбежала в сени - "я сейчас" - там была другая дверь - и вернулась в платочке, из-под которого кокетливо торчала ореховая прядь, в пёстром платье с бусами на груди, с неумело накрашенными губами.
"Ишь ты, ишь ты", - проворчала старуха. Григорий Петрович смотрел на Клавдию из-под нависших бровей. Все уселись за стол. Козя, не дождавшись, когда начнут, уже хлебал что-то из миски.
"Вот это другое дело, - сказал Григорий Петрович, по-хозяйски беря со стола бутылку с бело-зелёной этикеткой, - "Карагандинская"! Караганда-то знаешь, где?"
"Не знаю".
"И не надо знать. Это даже и не Россия".
"Почему же не Россия?" - спросил студент.
"Где брала?"
"Пей, отец, и не спрашивай. Кушайте, милые".
"Снег-то какой повалил. Завалит нас всех", - сказала Клава, наклонившись к окошку.
"Ничего, откопаем тебя".
"Кушайте на здоровье…"
Несколько времени спустя хозяин объявил:
"Всё, напился, наелся. А теперь вот почитаю вам".
"Да ты уж читал…"
"Пущай послушают. Им будет полезно".
Василиса принесла толстую книгу в пожухлом чёрном переплете, мужик сдвинул в сторону тарелки, нацепил очки, послюнил палец.
Хорошо жить в честном браке, но лучше никогда не жениться.
"Это почему же?" - спросила Василиса.
"Молчать. Слушай и не перебивай".
Писатель спросил, что это за книга.
"Граф Лев Толстой. Слыхал про такого?"
"Слыхал вроде бы", - сказал писатель.
"Вот и помалкивай. "Путь жизни" называется".
Если люди женятся, когда могут не жениться, то они делают то же, что делал бы человек, если бы падал, не споткнувшись. Если споткнулся и упал, то что же делать, а если не споткнулся, то зачем же нарочно падать? Если можешь без греха прожить целомудренно, то лучше не жениться.
"Какой же это грех - женитьба, - сказала Василиса. - Чего он там пишет! Сам небось…"
"У Толстого было тринадцать детей", - сказал студент.
"Вот. Это тебе ученый человек говорит".
"Молчать… Много вас, умников".
Губительны для доброй жизни излишества в пище, также и ещё более губительны для доброй жизни излишества половой жизни. И потому чем меньше отдаётся человек тому и другому, тем лучше для его истинно духовной жизни.
"Вот, - сказал хозяин и строго взглянул на Клавдию. - Тебя касаемо".
"Я-то тут при чём".
"А при том, что женщина - сосуд греховный".
"Какой еще сосуд".
"А вот такой". Чтение продолжалось.
Говорят, что если все люди будут целомудренны, то прекратится род человеческий. Но ведь по церковному верованию должен наступить конец света; по науке точно так же должны кончиться и жизнь человека на земле, и сама земля; почему же то, что нравственная добрая жизнь тоже приведёт к концу род человеческий, так возмущает людей?
Главное же то, что прекращение или не прекращение рода человеческого не наше дело. Дело каждого из нас одно: жить хорошо. А жить хорошо по отношению половой похоти значит стараться жить как можно более целомудренно.
Григорий Петрович вздохнул и потянулся к бутылке.