У Полины на даче гремела музыка (ее мама была явно в отъезде) и гуляла очень пьяная компания из ребят постарше. Наверное, даже студенты. А один длинный (я заметил, что у него уже заметны черные усы) постоянно обнимал ее за плечо и лез целоваться. Она отталкивала его и говорила: "Уйди!" Но так жеманно, что было понятно - ей совсем не противно.
- Это кто такие? - спросил "студент" про нас.
- Это Степа и Алексей, - представила нас Полина, - мои друзья с детства, живут здесь рядом.
- Ну что, муфлоны корявые, в бубен захотели?! - вдруг надвинулся на нас усатый.
Мы в ответ угрюмо промолчали. В бубен не хотелось.
А он вдруг расхохотался.
- Да это же шутка такая, пацаны, заходите, у нас вина полно, - сгреб нас в охапку и потащил на дачу… Они пили какое-то плодово-ягодное пойло, от которого меня чуть не стошнило, как только я его попробовал.
- А где ворон? - успел я спросить Полину, пока ее снова не вовлекли в водоворот танцев и разговоров ни о чем.
- Карлуша умер, - ответила Полина, - давно уже.
- Жалко, - сказал я.
Мы еще немного посидели, а потом я толкнул Леху.
- Давай двигать.
Вся компания была явно старше нас, и мы чувствовали себя неуютно. Впрочем, девчонкам - Полине и ее подругам - явно все было по душе. Когда мы уже подходили к воротам, она догнала нас.
- Степ, ну ты заходи, - сказала она. - Сегодня просто, видишь, подружки приехали. И ребята из города.
- Ладно, - ответил я. - Зайду как-нибудь.
Но так и не зашел. Я понял, что моя детская влюбленность в девочку с голубыми глазами развеялась навсегда, и уже никогда не вернется.
* * *
Времени не существует, когда блуждаешь по памяти. Вот я - маленький мальчик, сидящий на скамейке, подпер кулачком щеку, и размышляю о том, что мир несправедлив. Ведь у Кольки Сапрыкина есть велосипед. А у меня даже самоката нет. Потому что у родителей вечно нет денег. И в то же самое время я сижу на уроке географии, и оттачиваю остроумие, потешаясь над Ромой Ивановым. Он не знает ничего. То есть совсем ничего. Он туп, как животное. Не может даже показать Америку на карте. Учительница меня обожает, часто говорит: "Учитесь, как надо шутить, у Степы. Надо острить, друзья мои. А не ослить, как некоторые из вас". Вот я паркую первую машину возле торгового павильона, чтобы похвастаться перед товарищем, что купил себе не какую-нибудь колымагу, а настоящую BMW. Вот я сижу в Центральном парке на Манхэттене, и прикидываю, что делать - ведь у меня нет ни денег, ни грин-карты - а в Россию мне путь заказан. И вот я же с бультерьером Ларсом иду в настоящем по спальному району, где когда-то жил.
У Ларса - удивительный характер. Он гораздо круче меня. Он стойко переносит тяготы и лишения собачьей жизни. Никогда не попросит еды, пока я сам не решу, что пора насыпать корм. Никогда не будет скулить, даже если ему очень надо на улицу - встанет у двери, и будет стоять, склонив морду. И никогда не предаст хозяина. Более преданную собаку сложно представить… Чужих Ларс не жалует. Относится к ним настороженно. Если приходят гости, старается лечь между ними и мной - оберегает хозяина от возможного нападения. Агрессию никогда не проявляет, поскольку обладает устойчивой психикой, но всегда настороже - его невозможно застать врасплох…
Мы перешли дорогу и идем к кинотеатру. Здесь во времена моего детства проходили дискотеки. Банду Рыжего танцы не интересовали. Но на дискотеки они приходили всегда. Любимое место для жестоких развлечений и расправ. Здесь они регулярно кого-то били. А через некоторое время, обнаглев от безнаказанности - и резали. На них боялись донести. Потому что они жестоко мстили всякому, кто готов был им противостоять. Одной смелости порой недостаточно - должно быть достаточно глупости, чтобы пойти против бандитов - потому что, взрослея, они все больше превращались в абсолютных отморозков. При этом, хоть и пили, и курили, но весьма активно занимались спортом. Во дворе возле школы стояли брусья и турник. Все видели, как Рыжий подтягивается не меньше двадцати раз. И делает снова и снова подъем переворот, демонстрируя, что силы у него хватает. Чужих на спортивные снаряды они не пускали. Делали исключение для пары-тройки ребят, которых знали с детства. Да еще для "старшаков". Так звали двух приблатненных мужиков, тусующихся с пацанами. Пацаны к ним тянулись - а те рассказывали байки из своей жизни, исполненные воровской романтики и блатного фольклора…
- Ой, - вскрикивает бабка. - Что ж ты такую страшную собаку завел?!
Я привык к такой реакции. Ларс даже носом не ведет в сторону бабки. Мы идем дальше.
- Я передачу по телевизору видела, - кричит она вслед, обращаясь не к нам, а к другим случайным прохожих, - всех таких собак надо усыпить…
У Ларса хватает ума и благородства не обращать внимания на лающих людей и животных. Сам он никогда не брешет. Так и не научился. Да ему и ни к чему.
* * *
Некоторые стереотипы в сознании человек изживает. Другие остаются с ним на всю жизнь. Помню, как в средней группе детского сада я гордился, что родился в советской стране. И с ужасом думал: что было бы, если бы я появился на свет где-нибудь в Америке? Такой кошмар и представить было невозможно. Страшнее всего было фантазировать, что я родился негром, и меня угнетают проклятые капиталисты.
Мишку Харина, хулигана из хулиганов, я как-то спросил:
- А что, Мишка, ты рад, что ты негром не родился?
Он счел это очень обидным. И, склонив голову, изо всех сил боднул меня в живот…
Вечером я решил пожаловаться маме.
- Мама, - сказал я, - меня Мишка Харин толкнул.
- А ты что сделал? - спросила мама. Она не была сторонницей непротивления злу насилием. И считала, что надо давать сдачи во всех случаях.
- А я упал, - ответил я печально.
Маму мой ответ почему-то очень насмешил.
- В следующий раз, - сказала она, - толкни и ты его. И посильнее. Ты упал. А он пусть улетит.
Я так и поступил. С тех пор стычки с Мишкой Хариным происходили постоянно. Он был ребенок-ураган. Сейчас таким ставят диагноз "гиперактивность" и накачивают успокоительным. Раньше с детьми так не поступали. Считалось, что гиперактивность - свойство характера. В принципе, они были правы. Отдельным взрослым гражданам (в том числе, и тем, кто находится в публичном пространстве) седативные препараты совсем не помешали бы. Но их никто почему-то не назначает…
Детям внушали не только гордость за родную страну, но и многие истины, долженствующие определить их поведение в советском социуме. Пропаганда начиналась в детском саду. Воспитатель задавал детям стандартный набор вопросов, и они должны были отвечать.
- Кто знает, - спрашивала Марь Иванна, - почему советский флаг красного цвета?
Ответ на этот вопрос я знал, меня просветила прабабушка, в славном прошлом - революционерка с маузером (я видел фото), и потянул руку.
- Так, Степа…
Я встал, и, задыхаясь от волнения, выпалил:
- Потому что красного цвета кровь рабочих и крестьян!
Марь Иванна была искренне удивлена, но и горда одновременно.
- Молодец, Степа, абсолютно правильно, - сказала она…
В другой раз Марь Иванна напротив - отругала меня. Причем, очень несправедливо. Пренебрежение к хлебу считалось чем-то вроде тяжкого преступления против нравственности - наследие голодного времени. Один из моих согруппников, Дима, оказался настоящей "белогвардейской сволочью". Во всяком случае, именно так я его и назвал. Он не только бросил хлеб на пол, но и оклеветал меня.
- Это Степка хлеб бросил, - сказал он без зазрения совести, - я видел.
- Ах, ты, белогвардейская сволочь! - вскричал я, возмущенный до глубины души, и кинулся на подлого врага с кулаками…
Марь Иванна мой порыв не оценила, схватила меня за ухо и отвела в угол. Там я стоял полчаса, глотая слезы - это было первое несправедливое наказание в моей жизни. И отличный жизненный урок. Лжецу за его поступок ничего не было. Меня же, пытавшегося восстановить истину, воспитательница и слушать не хотела. Я осознал, что, хотя врать нехорошо, подлый человек может уйти от ответственности. А значит, если надеяться не на кого, справедливость могу восстановить только я.
На прогулке я так удачно подставил подлому Диме подножку, что он упал - и расквасил нос. Зареванный, Дима побежал жаловаться воспитательнице. А я - следом за ним. Обогнал его, и первым закричал: "Марь Иванна, я нечаянно, он сам на меня наткнулся".
- Будьте осторожнее, - сказала Марь Иванна. И Дима, мгновенно прекратив рыдать, выпучил на нее пуговицы хитрых глазок. Затем перевел пораженный взгляд на меня. Сам он привык врать и изворачиваться. Но никак не ожидал такого коварства от других…
В меня настолько вколотили почтение к хлебу, что я по сию пору не могу выбросить оставшиеся от батона куски. Они тщательно режутся и сушатся. Поэтому у меня дома всегда полно соленых сухариков… Помню, я испытал настоящий шок, когда внезапно обнаружил во дворике возле дома полбуханки черного. Ее кто-то бросил птицам. Этот "враг народа" вскоре появился. Он был приличного вида, в очках, с портфелем в руке.
- Ты чего, мальчик? - спросил он меня. - Пусть птички поедят.
Я к тому времени отнял хлеб у пернатых и стоял, не зная, что предпринять.
- Это вы… - выдавил я. - Вы им дали?
- Я, - сказал очкарик, пожал плечами. - А что?
- Люди проливали пот, - сказал я, - работали сутками, чтобы собрать пшеницу. Умирали на полях. А вы… - Я осекся, потому что испугался. А вдруг этот "враг народа", для которого труд тысяч советских людей ничего не значит, захочет меня убить - потому что я знаю, что он сделал?