Между тем Алла не чувствует, как нажимает на все мои болевые точки сразу. Чуткость никогда не была ее сильной стороной – ее собственные интересы в нашем сотрудничестве всегда были превыше всего. Но сейчас ее первая фраза "с кем же теперь работать" мне отчего-то резанула ухо. И льстивое "самая профессиональная и адекватная" – запоздалый комплимент, чего уж там. Во время работы в офисе я в свой адрес почти всегда слышала упреки – то не успела, это не сделала, се не смогла. Но, Господи боже мой, почему самое обидное для меня сейчас – слышать от Аллочки слово "была"?!
Ненавидя себя за откровенность, я говорю о том, что, когда работаю, как загнанная лошадь, времени ни на что не остается. Говорю, что жизнь проходит мимо, как бы "понарошку" и очень стремительно – я даже не успеваю наблюдать ее со стороны, не говоря уже о том, чтобы проживать самой, как ни странно или банально это звучит. "Разве это жизнь?… Где она?… Почему я ее не ощущаю? – говорю я сбивчиво и – сама слышу – неубедительно. – А ведь так хочется большего…"
Пока я все это рожаю, Алла раскачивается на стуле, глаза прищурены. Она отталкивается потихоньку от столика назад и, по-видимому, балансирует на одной паре ножек. А потом вдруг неловко взмахивает руками, как будто хочет уцепиться за воздух, тянет за собой стол, и еще через секунду я вижу взлетевшие в воздух копытца и мой компьютер, который вместе со столом враз отъезжает от меня на полметра.
О-оппля: ба-бах!..
Алла лежит под столом, ее пятую точку прикрывает не выдержавший раскачиваний стул. Через секунду она издает какой-то булькающий звук. Затем что-то еще падает – доносится глухой стук. Потом снизу выныривает рука, инстинктивно хватает со стола свой айфон и исчезает. Я, слегка оторопев, приподнимаюсь и заглядываю вниз: огромная сумка, айфон, Алла. Ее взгляд обращен куда-то внутрь. Потом она поднимает глаза на меня, плаксиво, но широко улыбается и хлюпает носом. Затем начинает хохотать, но не встает и активно машет мне рукой, чтобы я вернулась на место: она, мол, сама.
– Знаешь, Лан, я так хорошо понимаю, о чем ты… – неожиданно говорит она совершенно серьезным тоном, все еще сидя под столом. Раньше мы такие темы с высокомерной журналисткой никогда не затрагивали.
– Правда?… – мы так и разговариваем: Алла под столом, я тут же, с другой стороны стола на стуле.
– Да. Я ведь чего сейчас тоже дома сижу?… Делаю вид, что заболела. А на самом деле я – сачок. Сбежала из офиса домой, чтобы немного уменьшить нагрузку. У меня в работе три больших материала для "Форбс" и еще два – для других еженедельников. В кризис, когда начались сокращения и газеты с журналами закрываются, нелегко удержаться на плаву, знаешь ли…
Алла наконец поднимается и комично отряхивается. Снова садится за стол, без спросу берет мою чашку кофе и жадно отхлебывает.
– Надо постоянно доказывать, что ты лучшая, чего-то стоишь. Но в моей жизни из-за этого такой круговорот – ужас. Не успеваю закончить один материал, на подходе другой, и по третьему сроки уже горят… А мне на себя в зеркало противно смотреть – стыдно признаться, я уже несколько дней не могу толком ни поесть (все на бутербродах), ни душ принять – прости за подробность. Просто некогда. И самое отвратительное то, что не знаю, когда это закончится. Все это уже по-настоящему достало. Иногда даже думаю: уволюсь к черту, честное слово. Хоть передохну немного. Займусь тем, чем давно хочу…
Неожиданно. Такого об Аллочке я бы никогда не подумала. Она всегда мне казалась вальяжно-расслабленной, довольной жизнью и особенно собой, любящей эпатаж и внимание к своей персоне, ухоженной, немного даже гламурной, всегда чуть фальшиво улыбающейся самоуверенной зубастой сукой. Во всяком случае, на людях – на вечеринках, презентациях, интервью, в чатах и по телефону– она играет именно такую роль.
Роль!..
Вот именно – роль.
Я, кстати, тоже играла. Такой себе популярный стандарт: я улыбаюсь, всегда готова быть другой в чьих-то глазах (лучшей, чем есть на самом деле? самоувереннее, чем на самом деле? наглее или "умнее", чем на самом деле?). И всегда слежу за производимым впечатлением: ну как там? как они меня воспринимают?…
К слову, хотя еще совсем недавно меня эта игра раздражала, в последние недели старая роль мне показалась вовсе неплохой. Без нее, роли, когда маски сняты и все обнажено, все как-то сразу становится тревожным…
Я говорю Алле, как умудренная опытом тетка, как бы мог сказать мне мой отец:
– Не спеши рубить с плеча и увольняться. Может, просто пересмотри нагрузку, отсей лишние еженедельники, выйди из роли лучшей девочки в своей песочнице – пардон, журналистки в редакции – и посмотри, что получится?
– Да-да, знаю… Знаю. Штука в том, что надоело все – притворство, фальшь. Ненастоящесть какая-то. Хочу другого. Есть мечта…
Стоп!.. Дальше слушать опасно – я на своей шкуре точно знаю, куда заводит "у меня есть мечта". Это одна из самых коварных фраз в мозгу человека.
Нас прерывает официант – он только сейчас поспешил к Алле, спросить, в порядке ли она, нужна ли ей помощь и не принести ли нам чего-нибудь. Мы отказываемся. Когда он уходит, я решаю перевести разговор на другую тему.
– Как твоя дочурка? Что-то давно я вас не видела вместе.
Алла иногда брала с собой на презентации трехлетнюю дочь. "Не с кем оставить. Да и растет мне новая смена", – то ли в шутку, то ли всерьез говорила она.
Журналистка склонилась над моей чашкой кофе, поколотила его ложечкой и произнесла:
– Да… Есть нюансы.
– Няню все-таки подыскала?
Алла молчит, колотит ложкой оставшуюся в чашке кофейную гущу.
– Или к маме отправила?
Алла отводит глаза и мычит что-то неопределенное насчет все тех же нюансов.
– А как же "молодая смена"? – шучу я.
– Она умерла.
– Не поняла… Что, дочь не хочет идти по стопам матери?
– Лиза умерла. Летом. Лейкемия.
Эта фраза, сказанная тихим голосом, взорвала пространство. Разлетелись на куски мои неумные шутки, кофе стал безвкусным, кафе – неуютным. Все резко стало нелепым.
Алла сгорбилась. Ее фигурка сжалась на стуле, и она стала похожа на маленького затравленного галчонка. На густо накрашенных ресницах заблестели слезы, и одна капля прочертила на щеке черную стежку.
Воздух стал тяжелым.
Почти три десятка лет назад рак забрал у нее отца. Алла родилась в Припяти, в 1986-м их с матерью привезли в Киев, а отец остался тушить пожар на Чернобыльской станции. Он "сгорел" за четыре года, и врачи даже не скрывали – последствия облучения большой дозой радиации. После смерти отца доктора что-то говорили им с матерью о возможной онкологии – эвакуированные и их потомки в зоне повышенного риска. Мы не были по-настоящему близки с Аллой, но я знала: Алла боится онкологии до паники, до фобии.
– Сначала папа, теперь Лиза… – словно прочитав мои мысли, произносит Алла, всхлипывает и размазывает тушь. Она сморкается в салфетку и швыряет ее на поднос. Потом долго не отнимает носовой платок от лица.
– Боже, какой ужас… А как…
Порывистым красноречивым движением руки Алла прерывает меня, выставляя вперед ладонь – не надо расспросов. Мои слова так и повисают в воздухе.
Мы молчим довольно долго. Наконец Алла стала успокаиваться. Я решила переменить тему.
– Ты что-то говорила… Чего-то хочешь… Важного.
– Да… Хочу. Хочу сделать портал для помощи деткам, больным раком. Ну, знаешь, типа площадка, на которой могут найтись потенциальные спонсоры и доноры, и больные дети, и их родители… – Алла всхлипнула. – Посмотри, сколько билбордов расклеено по городу, по всей Украине, с просьбами откликнуться на горе и помочь с операцией. Мы будем собирать пожертвования и помогать, в первую очередь материально, конкретным онкобольным детям, нуждающимся в лечении. И отчитываться на сайте, сколько получил тот или иной ребенок, и радоваться возрожденной надежде, и благодарить за подаренную жизнь… Мне кажется это очень важным… А все, что сейчас меня окружает, – временно и не всерьез. Понарошку…
Голос Аллы все еще дрожит, веки опухли. Она говорит чуть в нос. Но в ней больше нет высокомерия и карамельности. Звучит такое сострадание к детям и уверенность в нужности такой площадки, что никаких сомнений нет: Алла действительно этого хочет.
– Тема эта для меня, знаешь ли, непростая… – между тем говорит она. – Я и работать стала много после… В общем, после ее ухода. Работала, чтобы не думать, не чувствовать… А сейчас ощущаю, что этот побег в работу тяготит меня. Отдаляет от важного. Ощущаю много фальши. Чувствую: не тем я должна заниматься… Не мое это – рейтинги бизнесов составлять…
Я хочу выразить свое восхищение и поддержку, но слова застряют в горле, я теряюсь и боюсь снова ляпнуть что-то не то. Мои собственные терзания кажутся мне мелкими и не стоящими внимания. Впервые за последние недели, как прежде (!), думаю, как это все-таки важно: вовремя остановиться, услышать тот голос, который шепчет: не тем я должна заниматься, не так я вижу себя, не того хочу, не…
Не знаю, была ли то история Аллы, услышала ли я какой-то голос или поддалась какому-то порыву, но сегодняшняя встреча неожиданно меня приободрила. Когда мы с Аллой прощались, я ее обняла и мысленно пожелала: пусть у нее все получится.
Когда за ней закрылись двери кафе, я напечатала: