Гром и молния в полночь через два с половиной часа: 16 августа, 00:04
– Алло?
– Это я.
– Привет.
– Ты спишь?
– Нет.
– Ты один?
– Да.
– Можно, я к тебе приду?
Пауза. Затем чуть осипший голос Антона:
– Приходи.
Пауза. Снова Антон, и я чувствую: он волнуется:
– Все в порядке?
– Да. Мне просто очень одиноко.
– Я жду тебя. Такси вызвать?
– Нет, спасибо, я сама.
Все случилось само собой – так быстро и… так естественно. Я снова прокручиваю в голове наш разговор: "Привет… Можно приду? – Приходи…"
Трубка все так же в моей руке, рука – возле уха. Не верю своим ушам. Это почти нереально.
Но – быстро собираюсь и еду.
Антон.
* * *
Мы не могли оторваться друг от друга уже целую вечность. Наши руки, то несмелые и трепетные, а то требовательные и настойчивые, все искали и искали друг друга. Наши губы, одновременно смущенные и жадные, все не могли напиться, словно наверстывая упущенные дни, месяцы, столетия разлуки… Мы в который раз отстранялись на миг лишь для того, чтобы перевести дыхание, а затем вновь устремлялись друг другу навстречу. Смущались и замирали, касались друг друга и затаивались, дрожали и снова замирали, пока нас не подхватывала стремительная сила и не уносила за собой туда, где не было ни границ, ни горизонтов, ни условностей…
А когда все ненадолго затихало и мы лежали, обнявшись и забывшись, я чувствовала горячее дыхание Антона, ощущала ток, мелкой дрожью пробегающий по всему его телу, и вздрагивала от каждого прикосновения любимых рук. Длинные пальцы Антона не выпускали меня, словно боясь потерять, и, точно руки опытного музыканта, они играли на моей коже, сбегая от подбородка до ложбинки между грудей, а потом все и ниже и ниже… А то вдруг взмах – и пальцы нежно и бережно побежали волной от затылка, по ключице, лопатке и изгибу спины. И когда они добирались до конечной точки, наши ноги снова сплетались с такой силой и требовательностью, что кружилась голова и перехватывало дыхание, сплетались тела, соединяясь в едином ритме, и мы снова уносились далеко в запределье. И не было в ту минуту ни Антона, ни меня, мы существовали как что-то одно, единое и нераздельное, вечное и прекрасное…
Мы были похожи на вулкан, чья сила долго томилась, придавленная тоннами скальной породы, однако же, набрав мощь, стала неудержимой – яростной, сметающей все условности на своем пути, испепеляющей. Я слышала дыхание Антона – ритмичное, учащенное, обжигающее. Я вдыхала его запах – такой родной и знакомый, что хотелось кричать. Мои руки ныряли в темноту его волос и тонули в его изгибах. Это был грозовой ливень, буран, цунами и торнадо вместе взятые. Нас кружила стихия страсти, главный и могучий танец жизни, заставляющий рождаться, умирать и заново рождаться…
В распахнутом окне разбушевалась гроза – Киев удивительным образом был с нами созвучен. Наэлектризованное небо раз за разом прочерчивали изломанные дуги молний, через секунду вслед за ними город сотрясали такие невероятные раскаты грома, что, казалось, их пробудила сама преисподняя. В коротком зареве вспышек на стене комнаты плясали призрачные силуэты. Прижимаясь друг к другу, они словно боялись этого света, тревожившего их сокровенную близость. Ночной ливень, черный, мощный и ослепительно прекрасный, хлестал по подоконнику, проводам, телефонной будке, припаркованным автомобилям, окнам соседних домов и крыше остановки… Потоки воды умывали город; небо, разбуженное грозой, пылало ослепительной страстью, и все это – мощный ливень, гроза и ночь – странно и непостижимо воплощало нас с Антоном.
Наконец гроза стала стихать – и в городе, и между нами. Антон закуривает, хотя раньше не курил, садится на кровати, повернувшись ко мне спиной, и свешивает ноги.
Мы молчим. Любые слова сейчас лишние. Я знаю, что Антон соскучился. Прекрасно вижу, что ему плохо. Он начал курить, осунулся, под глазами синяки. Я знаю, что он видит, что то же происходило и со мной.
Я понимаю, почему он сидит ко мне спиной, – чтобы не смотреть и не разговаривать. Мы только что так много сказали другу без слов, что любой вопросительный взгляд или неосторожное слово убьет красоту этого вечера. Чтобы не ее испортить, я заворачиваюсь в простыню, иду в душ и до упора откручиваю воду.
Нужно остыть.
Когда я выхожу из ванной, вижу, что Антон уже разлил чай по чашкам, порезал багет и намазал его вареньем.
– Вот…
– Спасибо…
Антон смотрит на меня своим долгим-долгим зеленым взглядом из-под опущенных длинных ресниц, затем тыльной стороной ладони и большим пальцем медленно и нежно проводит по моей щеке и тихонько чмокает.
– Все в порядке?
– Да…
– Хочешь, оставайся.
Хочу ли я?… Хочу ли остаться?…
Из-за подступившего к горлу кома я поперхнулась и закашлялась. Ощущаю: на глаза наворачиваются слезы.
– У тебя с ней серьезно?
– С кем?… А-а… Ее зовут Мария.
Я буравлю Антона глазами.
– Серьезно ли?… Не знаю. Не заглядываю далеко. Не знаю. Пока живу как есть.
Антон выглядит растерянным и виноватым. Мне же надо срочно перестать раскисать. Немедленно успокоиться и взять себя в руки.
Мы снова молчим. Я бы многое отдала, чтобы между нами все было не так запутанно. Чтобы было легко, однозначно и понятно. Радостно и вдохновляюще. Без претензий и давления. Без завышенных ожиданий и желаний переделать под себя. Без вторжения в те закоулки души, с которыми еще сам (сама) не разобрался. Без упреков и назиданий "делай как я". Без спешки и замотанности. Без усталости взаимной и от работы. Без незнания, куда идти дальше и чего хочется на самом деле. Без всего того, что медленно, но неотвратимо отравляло нас в последние месяцы.
То, что я от всего этого устала, я поняла только тогда, когда Антон от меня ушел. Только с навалившейся разбитостью, мимолетными вылазками в другие страны и культуры, разбросанными по квартире исписанными листами, уставшим от летнего зноя Киевом, деревянной отсидкой на работе, полным нулем вместо эмоций и абсолютной кашей в голове.
Чай допит, но мы все еще сидим на кухне. Антон привлек меня к себе, я склонила голову на его плечо. Но теперь между нами пропасть. Недавняя наэлектризованность куда-то исчезла. Я чувствую: мне пора. Но уйти так просто не могу. Я бы все-таки хотела поговорить. Хотя бы напоследок.
– Я не буду тебя спрашивать… Но можно, я скажу?… А ты просто скажешь, так это или нет.
Антон кивает. Беру инициативу в свои руки, ведь знаю, что разговор может получиться непростым. И знаю крутой нрав Антона. Он ненавидит прямых "наездов", упреков, давления. Выдержка у него хорошая, но если вдруг он вспыхнет, летающими курицами мы можем и не отделаться. Да и разговор этот, похоже, нужен больше мне, чем ему. Если бы хотел, уже бы давно позвонил…
Я аккуратно начинаю:
– Все стало сложно между нами, потому что ты устал меня ждать. Потому что я все время медлила и оттягивала. Я увязла в карьере, запуталась, чего хочу, какой самореализации… А ты все ждал. Даже супы нам варил, хоть это и ненавидишь. Мы строили-строили какие-то планы, но так и не продвинулись в их исполнении. Мы даже просто редко виделись – работа поглощала меня без остатка. Мы как будто зависли между двух берегов… Так?…
– В общем, да.
– Я это подозревала…
– Я знал, что ты поймешь.
– Но неужели ничего нельзя было исправить? Только рвать?
– Прости…
– Не верю! – с жаром выкрикиваю я. Все это начинает действовать мне на нервы.
– Я действительно перестал видеть нашу перспективу, – говорит Антон. Он стоит, отвернувшись от меня, и смотрит в темное ночное окно. – Перестал понимать, куда мы идем и идем ли вообще. Все больше и больше убеждался: нам не по пути. Мы стоим. И – мы разные. На разных полюсах. Жизненные цели у нас разные. Поначалу отмахивался от мысли, отказывался верить, надеялся, что вот-вот все исправится… Думал, у нас с тобой общие ценности… Но – нет. Я всегда хотел, чтобы моя женщина была мне ровня. Чтобы знала себе цену. Успешно воплощала свои таланты. Ничего не боялась. Была… В общем, полной, достойной, интересной. Самодостаточной. Хотела того же, что и я: максимум свободы. Свободы во всем: в самовыражении, в передвижении, в построении жизни, в финансах, в конце концов.
– Возможно, свободы и во взаимных обязательствах? – Я таки вставляю колкость. Меня этот монолог уже бесит. Ведь, по сути, Антон сейчас признался, что просто посчитал меня недостойной его.
– Не утрируй, – спокойно говорит Антон. – Ты же знаешь, что этого не было.
Куда делась та близость, которая была между нами еще десять минут назад?… Передо мной сидит истукан, компьютер, просчитывающий все на много ходов вперед, включая собственную жизнь.
– …И это мне подрезало крылья, засасывало. Смотрел на тебя, на нас и иногда думал: все уже есть, зачем еще чего-то хотеть?… Но – нет. Мне нужны новые горизонты, нужен драйв. И голос внутри меня настойчиво говорил: большому кораблю – большое плаванье. И с человеком, мне подходящим. Разделяющим идеи…
Я молчу. Сказать мне просто нечего.
– Прости, если обидел, – не хотел… Не хотел, чтобы ты сильно страдала… Пойми, ты все так же мне дорога, как и раньше. Я… черт, я скучаю по тебе немыслимо. Очень. Но…
– Это – все?…
– Я не смогу никуда деть этот голос: "вы – разные". Пойми. И, думаю… Нет, уверен: через пару лет мы скажем друг другу спасибо.
Я уже не сдерживаю рыданий. Это действительно конец. Причем причины совершенно не те, о которых думала я.
Просто я для Антона оказалась кораблем маленьким. В плавание с которым, как оказалось, идти он не мог или не хотел.