- Вы говорите, сырье? - раздраженно допекал он кого-то. - Я лично знаю только одно понятие - нехватка сырья.
До конца ужина он еще не раз принимался брюзжать:
- Вот увидите, господа, мы придем к полной разрухе! Нам неоткуда ждать помощи, тем более от русских. Нищий нищему не подмога.
Хольт курил. Какие большие серые глаза у доктора Бернгарда. И как он скалит свои длинные желтые зубы, вперившись в Мюллера. А Мюллер его и не слушает. Сидит себе преспокойно с погасшей сигарой в зубах и болтает с доктором Хагеном.
- Бросьте! Я старый рыболов, - говорит он, - о хариусе у нас здесь уже тридцать лет и слыхом не слыхивали, а в Белодонке его никогда и в помине не было. Белодонка - район форели. Сколько я там прекрасной форели у́живал в нахлёстку!
Доктор Хаген, смуглый человек южного типа, видимо, заинтересовался, но Мюллер поглядел на часы и вышел из комнаты.
Окно было открыто, в него веяло вечерней прохладой. Профессор набивал трубку. Опять они что-то собираются обсуждать, подумал Хольт.
Мюллер вернулся с кипой дел под мышкой, подталкивая вперед девушку.
- Отчего ты не позвонила? - напустился на нее доктор Бернгард. - Вот теперь сиди и жди!
Девушка поздоровалась с профессором, поздоровалась с другими, затем нерешительно подошла к Хольту и протянула ему руку. Это была дочь Бернгарда, ее звали Карола. У Хольта на миг закружилась голова, это, должно быть, от крепкой русской сигареты с золотым мундштуком, которой угостил его отец. Карола Бернгард глядела на него светло-серыми глазами, очень похожими на отцовские. Одних лет с Хольтом, почти такого же роста, она была одета в зеленое, плотно облегающее платье. Волосы у нее были русые.
- Ну почему папа такой злой? - почти по-детски протянула она.
Видимо, это было сказано просто так, потому что она не стала дожидаться ответа.
- Я слышала, что вы вернулись, - продолжала она. - Вы были очень больны. Я не теряла надежды, что вы поправитесь. Вам пришлось столько всего испытать. - Она болтала без умолку, легкая светская болтовня. - Мне так жалко всех молодых солдат, которые возвращаются сейчас.
Хольт молчал и курил.
- Я вас так хорошо понимаю, - услышал он. - Я недавно прочла "Возвращение" Ремарка.
Хольт повнимательнее глянул ей в глаза, затянулся, стал прислушиваться. Пустышка, подумал он. Одни слова, больше ничего…
В глубине комнаты опять послышался голос доктора Бернгарда, брюзгливый, обиженный:
- С меня на сегодня достаточно. Честь имею. Едем, Карола!
Хольт проводил Каролу на улицу, где стояла машина доктора Бернгарда - двухтактная тарахтелка "ДКВ". Они простились. Хольта страшило одиночество в неприютной мансарде, и он глядел вслед машине, пока красные точки фонариков не растворились в темноте.
2
Хольт ежедневно встречался с отцом за завтраком в мансарде главного корпуса, приспособленной под личную лабораторию профессора. Профессор обычно работал там до завтрака часа два. Ему минуло уже шестьдесят три года; крепкий, широкоплечий, он скорее походил на крестьянина, чем на ученого. Волосы над высоким выпуклым лбом совсем побелели, и еще резче, чем год назад, обозначились характерные складки от крыльев носа к углам рта и подбородку.
Как-то утром он отложил газету, которую просматривал за завтраком, и взглянул на сына. Хольт молча хлебал подслащенную сахарином болтушку, заедая ее черствым хлебом; потом отодвинул от себя тарелку. Профессор налил ему напиток, похожий на какао.
- Что это, собственно, такое? Кола? - спросил Хольт.
- Плоды одного из стеркулиевых, семейства кола, - ответил профессор. - Дерево это встречается в лесах тропической Африки. Семена содержат примерно полтора процента алкалоидов, главным образом кофеина в виде гликозида коланина. Напиток действует так же возбуждающе, как кофе, но, к сожалению, не такой вкусный.
Педантически обстоятельный ответ отца обозлил Хольта. Пойло это ему вовсе не нравилось, просто он к нему привык.
- Дай мне, пожалуйста, закурить, - сказал он. - Кстати, у меня нет ни пфеннига.
Профессор открыл письменный стол и пододвинул Хольту несколько бумажек и две пачки сигарет.
- Только много не кури, - сказал он.
Хольт сунул в рот сигарету. Отец обращается с ним как с мальчишкой! Лучше б я сюда не приезжал, подумал он. Но ведь я приехал к Гундель, а не к отцу. Непременно при случае ему это скажу!
Профессор вынул из кармана записку и протянул сыну. Хольт прочел: "Средняя школа, Грюнплац, директор - доктор Эберсбах".
- Можешь сослаться на Мюллера, - сказал профессор. - Занятия начнутся первого октября.
Хольт повертел в руках записку.
- Почем ты знаешь, что я собираюсь учиться в школе? - сказал он.
Профессор помолчал.
- Твоя мать писала, что намерена до конца войны жить в Гамбурге, - сказал он немного погодя. - Когда ты в последний раз получил от нее письмо?
- Если б я хотел поехать к матери, туда из Крейцнаха намного ближе.
- Знаю, - сказал профессор. - И рад, что ты приехал ко мне.
- Я не к тебе приехал, - поспешил заявить Хольт. - Я надеялся найти здесь Гундель, только и всего.
Складки на лице профессора обозначились резче, и он устало провел рукой по глазам. А в Хольте вдруг опять пробудилась злость, желание уязвить этого старого чудака, нелюдима, человеконенавистника.
- Что касается Гундель, - сказал он, - ты, конечно, опять упрекнешь меня в "тяге к простонародью"!
Упрек этот был брошен ему родителями много лет назад. Хольт со злорадством уколол теперь отца. Профессор не помнил, но вполне возможно, что он когда-нибудь и употребил такую стереотипную фразу или не стал прекословить, когда это сказала жена. Он набил трубку и спокойно возразил:
- В последние годы у меня было достаточно времени пересмотреть свои ошибочные взгляды.
- А пока ты пересматривал свои ошибочные взгляды, - сказал Хольт и встал, - я ради этих самых взглядов подставлял лоб! - И, не добавив ни слова, вышел из комнаты.
Хольт проводил дни, бесцельно слоняясь по городу. Иногда он часами стоял на мосту и глядел на узенькую речушку, на грязную, в радужных пятнах нефти, воду.
Через несколько дней после ссоры с отцом его как-то утром вызвали в контору. В комнате были только отец и фрейлейн Герлах. На пороге Хольт снял пилотку.
Профессор сидел за письменным столом у окна.
- Последнее время ты не завтракаешь со мной, - напрямик начал он. - Я тебя целыми днями не вижу. Когда ты собираешься наконец явиться в школу? Занятия уже начались!
Хольт не намерен был выслушивать чьи-либо предписания.
- А откуда ты взял, - сказал он, - что я собираюсь учиться в школе?
Профессора требовали на завод, через час ему надо было ехать с Мюллером на совещание в комендатуру, до этого он должен был продиктовать несколько срочных писем и ждал иногороднего разговора.
- Самый лучший выход для тебя, - сказал он, - аттестат зрелости. Пока ты учишься, будет время подумать о выборе профессии.
Лицо Хольта выражало одно лишь немое упорство.
- К тому же ты совершенно здоров, - продолжал профессор, уже теряя терпение, - и для продуктовой карточки тебе на следующий месяц потребуется справка с места работы.
- Фрейлейн Герлах каждый месяц подписывает столько справок, - сказал Хольт, - что вполне может подписать справку и мне.
Профессор встал.
- Нет, - сказал он и, когда Хольт попытался что-то возразить, еще раз повторил: - Нет! - и хлопнул ладонью по столу. - Я не потерплю никакой фикции! А теперь ступай и запишись в школу!
Хольт направился к двери, он уже взялся за ручку. Но вдруг повернул обратно и подошел вплотную к столу. Он был бледен и несколько секунд не мог говорить от волнения. Наконец он тихо, но отчетливо произнес:
- Не запишусь! И не пытайся мною командовать, это бесполезно! Лучше уж сразу вышвырни меня на улицу. Вышвырнуть ты меня можешь, но… - Он весь затрясся и, перегнувшись через стол, выкрикнул: - Но командовать собой я не позволю!. Никому больше… Никогда!
И опять он бесцельно бродил по городу. Бессмысленное раздражение улеглось, он пытался все обдумать. Что ему делать с собой, со своей жизнью? Неужели сесть за парту с шестнадцатилетними сопляками? Впрочем, в газетах как будто писали о специальных классах для участников войны.
Он отправился в Менкеберг на Грюнплац, где иногда поджидал Гундель. Наполовину скрытое каштанами, устлавшими своей пестрой листвой все газоны и дорожки, высилось целое и невредимое здание школы - трехэтажный дом с внушительным парадным, к которому вели широкие каменные ступени.
Хольт постоял в раздумье. Наконец нерешительно отворил дверь.
Кто-то схватил его за рукав.
- Вы куда?
Швейцар! Маленький лысый человек с злющим лицом, в синем комбинезоне слесаря.
- Справиться? О чем это? Я сейчас… Стой! - крикнул он.
Но за Хольтом уже захлопнулась тяжелая двустворчатая дверь. На первом этаже стоял гул голосов. Была большая перемена. Хольт врезался в гущу носившихся по коридору ребятишек и подростков, еще раз услышал за собой окрик швейцара "Стой!" и почувствовал себя в безопасности лишь на площадке второго этажа. Здесь было тихо. Шум перемены приглушенно доносился сюда с нижнего и верхнего этажей. Только несколько девочек чинно прогуливались парами по коридору. Хольт стал читать таблички на дверях: "Канцелярия", "Учительская", указатель "В актовый зал"… Все, от натертого до блеска линолеума до стандартных табличек на дверях, дышало здесь дисциплиной и порядком.