Позже Сергей Васильевич прикупил домик в Носово. Понравилось тут. В полях да оврагах полно разнотравья всякого медоносного для пчел, большой сад, где и поставил ульи, крепкий еще пятистенок. Приобретя жилье, в общем, под пасеку, постепенно привязался к этому месту, хотя поначалу не хватало леса и настоящей реки, на которой вырос. Уединенность, тишина, редкие приезды соседей, занятие по душе – что еще надо, если всё уже было и наступила пора зрелой созерцательности, когда ничего не изменить и остается лишь принять, как есть.
Сергей Васильевич, увидев направляющегося к нему гостя, решил подождать его, сидя на скамье перед домом, подставив лицо заходящему солнцу. Интересное лицо: удлиненный овал, прямой, довольно крупный нос, умные зелено-карие глаза, красивой формы седая бородка, выдающая в ее хозяине непростой склад. Если Петрович здорово напоминает актера Маркова, то Васильич похож сразу и на Кикабидзе, и на Мережко, и на Козакова. Прежде всего бородкой. И непонятно по виду, то ли грузин он, то ли представитель малого народа, то ли еще кто. Одно, впрочем, можно сказать точно: не китаец и не татарин.
– Здорово, Васильич! – Петрович пожал протянутую руку.
– Здорово!
– Что нового? Пчелы-то у тебя как, роились сегодня?
– Да, вышел один рой, килограммов на пять.
– Ох ты! Надо же! На пять? – недоверчиво уточнил "коллега по цеху". – А у меня сегодня по нулям.
– Так взяток идет, погода не роевая. Это моим взбрендило что-то.
– Да, точно. Взяток – у-у какой сильный. Тяжеленные летят, какие и промахиваются, в траву падают, не долетев.
– А как твои помидоры с огурцами? Поди, солите вовсю, – пошутил Сергей Васильевич.
– Да не, куда там. Огурцы-то едим, давно уж. А помидоры буреют только. Но много их.
– Да у тебя всегда всего много, – улыбнулся Васильич.
– Да это всё Ольга у меня, сам знаешь. Целыми днями возится в саду да в теплице. Цветов насадила, я в жизни таких не видал. Овощей всяких. Мы ж как раньше? Картошку, моркву со свеклой, ну, пупырчатых этих. А у Оли и сельдерей растет, и репа, и капусты всякой разной, и кабачки, и синенькие. Ох и охочая она у меня до огорода, – последнее произнес с гордостью.
– Да, повезло тебе с ней, – согласился Васильич.
– Ну и тебе грех жаловаться на свою. Только и слышно, как она тебя зовет: Сережа да Сереженька. Ласковая, по всему видать, приветливая. А, кстати, что-то нет ее сегодня…
– Да в городе осталась, по делам. Завтра заберу.
– А-а, понятно.
– А ты будто расстроенный чем-то, Петрович. Случилось что?
– Да, знаешь, Васильич, – будто сухая трава по весне от случайной спички, вспыхнул тут же Петрович, – терпения у меня нет на этого зятя. Вот что он себя выкобенивает, скажи?
– Это который? Старшей дочери муж? – уточнил Васильич.
– Ага, ее, дуры. "Вадюша", – передразнил он дочь и сплюнул. – Тьфу ты, прости Господи, "Вадюша". Бугай, лосяра здоровый, бестолковый, а как выпьет – вообще дурак дураком. И за что его Татьяна любит, не знаю. Пылинки прямо сдувает: Вадик, Вадюша… А по мне так говно говном.
– Эх, Петрович, не понимаешь ты ничего! Видел я твоего зятя. Рожа смазливая. Ходит павлином, нос задрал, ну прямо король, а сам смотрит – все ли заметили, как он хорош? Это, друг мой, тип такой. Высокоранговый и высокопримативный самец называется.
– Как-как? Самец – это понятно, раз мужик. А это… высокий… примитивный? – попытался произнести новое для себя слово Петрович.
– Да нет же, высокопримативный, – повторил Сергей Васильевич. – Хотя твоя оговорка – по Фрейду. Примитивность в этом есть, конечно.
– Так, ты что-то больно много зараз мудреных слов сказал. Погоди, не гони шибко. А этот… как его ты назвал – Фред…
– Фрейд, – поправил его Васильич.
– Ну, я и говорю: Фред, он кто? Тоже из этих… высоко…примитивных?
– Он ученый, врач, основоположник психоанализа…
– А-а, псих. Понятно, – тут же сделал вывод Иван Петрович.
– Да нет же, скорее спец по психам. Но не совсем. Он объяснял, почему мы поступаем так или иначе, на чем это основывается.
– Ну-у, удивил. Да я завсегда знаю, почему. Если есть охота, значит – голодный, спать – значит, ночь пришла, ну а выпить охота – тут, брат, и правда, причин может быть не одна. Вот как сегодня. Вот до чего довел меня этот, как ты говоришь?..
– Высокопримативный самец, – подсказал Васильич.
– Ага, он, гад, так вывел из себя, думал, уж не вернусь обратно. И сразу выпить захотелось. Хотя сначала – в морду дать самцу этому. Еле сдержался. Ежли б не бабы – точно врезал бы. Ведет себя нагло. Никто ему не указ. Ни тебе уважения, ни почитания. Внука моего ни за что обижает, пасынка своего. Не мужик, мол, ты, тряпка. Оскорбляет всяко. А ведь сам, сволочь, когда жена его первая беременной была на последних месяцах, баб гулящих в дом водил. Прямо при жене. Она потом, как родила раньше срока мертвого ребеночка, удавилась, бедная. А этого я бы сам удавил. Если б не Танюха. Любит его как кошка. И за что только бабы таких любят? – задумчиво проговорил Петрович. – Хотя что с баб взять. Одно слово – баба. Вот моя дочь Татьяна. Первый муж у нее был пьющим, но все равно – мировой мужик. И уважал меня, и слова дурного никогда нам с матерью не говорил. Ну, закладывал за воротник, но скажи, кто в России не пьет? Не пожилось им, вишь, разбежались. Встретила этого… паразита недотравленого. Вцепилась в него, годы-то уходят, всё твердила: не отговаривайте меня, это мой последний шанс. А этот "последний шанс", не будь дураком, только позволяет себя любить, а сам зарабатывает в два раза меньше Таньки. Но форсу, форсу, будто министр, – Петрович смачно сплюнул.
На улице совсем стемнело. Детвору загнали по домам, старушки с завалинок тоже ушли отдыхать, и только косарь с "бензиновым сердцем" всё косил и косил. И что он там видел, в темноте этой? Видно, увлекся, не в силах остановиться.
Зашли в дом. Сергей Васильевич хотел угостить чайком соседа, да по виду того понял: нет, ему сейчас чаем не поможешь. Покрепче что нужно, стресс снять.
– Налить самогоночки-то? Выпьешь? Ты, смотрю, на взводе.
– Наливай. И правда, что-то я совсем разнервничался. Сам-то не будешь, что ли?
– Нет, не буду. Я лучше кваску выпью. Моя Аленка замечательно его делает: на ржаных корочках, да с изюмом, еще чего-то кладет. За уши не оттянешь. Тебе, может, и кваску налить? Попробуешь?
– Не, не надо. Я квас что-то с детства не люблю. Меня с него слабит всегда.
– Ну ладно, была бы честь предложена. Тогда вот тебе самогоночки, на дубовых опилках настояна, практически коньяк. Огурчики бери, Аленка солила. Они у нее хрусткие, с чесночком.
Иван Петрович выпил, крякнул, занюхал корочкой черного хлеба, похвалил:
– Хороша самогонка!
Сергей Васильевич налил еще рюмочку гостю. Тот был не против.
– Ты вот давеча про самцов начал, будь они неладны! Расскажи, что это за зверь такой – с высоким чином, что ли… – опять не получилось выговорить.
Сергей Васильевич снова терпеливо поправил:
– Высокоранговый самец. Вообще, это ведь не только о людях можно так сказать, – начал он.
– А еще про кого? – поинтересовался Петрович, хрустя огурцом.
– Да и про животных тоже. Вот возьмем петухов. Какого куры признают за главного, кому топтать себя дают?
Иван Петрович непонимающе уставился на хозяина: мол, понятно кому – петуху.
– Да петуху – это известно. Но вот какому?
Не дождавшись ответа от гостя, Васильич продолжил:
– Самый востребованный петух в курятнике тот, в котором больше всего развиты свойства самца: он самый крупный, с большим ярко-красным гребнем, с длинными шпорами, с богатым ярким хвостом. Такого боготворят, по человечьим понятиям, все куры, а петухи послабее, похуже – побаиваются, вынуждены уважать.
– Это да, – согласился Петрович. – Так и есть.
– А вот эксперимент проводили ученые, – продолжал меж тем Сергей Васильевич. – Запустили в курятник, где до этого были те самые высокоранговые петухи, которых я тебе описал, другой породы – помельче, с маленьким гребешком, размером со среднюю курицу. Так ведь заклевали его!
– Ишь ты как! – удивился Иван Петрович. – То есть этот высоко… примативный, – наконец получилось сказать, – это тот, которого куры и бабы любят? – сделал вывод гость.
– Ну, если упрощенно, то да. А еще он – уверенно прет напролом, вожак, крутой, как теперь говорят. Так наука этология утверждает.
Еще одно новое слово Петровичу уже было не осилить. И спрашивать не стал, что за наука такая. Решил выпить вторую стопочку, пока "не закипела".
– Скажи, получается, что и я этот самый примативный высоко мужик? Меня ведь женщины всегда любили.
– Ну, в общем, да. И ты тоже высокопримативный самец. Да и я тоже, – вздохнув, отчего-то невесело произнес Сергей Васильевич.
– Да нет, я не такой, – не согласился все-таки Петрович. – Вадим этот – самец приматный, чтоб ему ни дна ни покрышки, а я – нет. Я не такой. Я на подлость не способный, как он.
– Ну почему же непременно на подлость? – Сергей Васильевич налил себе еще квасу. – Вот нашего президента, например, тоже называют высокоранговым или альфа-самцом.
– Президента? – с сомнением переспросил Петрович.
– Ну да. А будь иначе, разве выбрали бы его снова?
– А ведь прав ты, Васильич, будь он поплоше – не выбрали бы. А так – орел-мужик, высокого полету, – переиначил на свой лад Иван Петрович с трудом запомнившиеся было слова.
И добавил: