До этого, вообще-то, мной было намечено с Ланским сближаться. Прямой смысл: москвич, знатного рода, связи огромные. О последнем он вовсе не кобенясь, а даже как-то застенчиво сказал: "Кто только не бывает в доме у нас!" Побывал там и я - в тихом, респектабельном московском переулке. Фасад весь был увешан досками знаменитостей… но и живые в нем еще были. Мать его - известная балерина, правда, на пенсии - встретила нас, утомленно утопая в креслах, - руку для поцелуя, однако, вполне уверенно подала: попробуй не поцелуй. Мы прошли в его комнату… и глаза мои навеки остались там. Вот оно - место, где рождаться шедеврам! Но с этим - досадная мелочь - не получилось. Ланской читал мне заготовки сценария… и я увядал. Ну почему Бог дает все и отнимает главное? Революционер-красавец (в те времена уже можно было делать революционеров светскими красавцами) и красавец-жандарм (жандармов уже тоже можно было делать красавцами - прогресс в обществе был налицо) влюблены в красавицу-балерину… Тоска!
- Это мама твоя? - осенило меня. У меня у самого мама в Москве, нянчит сеструхину дочурку, внучку свою, - у них и остановился.
- Да, - проговорил Ланской, - она согласилась.
"Теперь, - с робостью, свойственной не-аристократам, подумал я, - хорошо бы и другие согласились".
Но оказалось, что это уже мелочи. Ланского-то как раз приняли легко. Если и были чьи-то усилия - то не его. Это у меня возникли проблемы. Так что за него я напрасно переживал.
Красавец-революционер, почему-то в Париже (а почему бы и нет?), должен грохнуть бомбой красавца-жандарма - но тот появляется у края ложи лишь тогда, когда танцует его любимая прима. И ее, стало быть, грохнуть?
- Вот подумай! - взволнованно произнес Ланской. - Я знаю, ты мастер.
Откуда он это знал? Я сам далеко не был в этом уверен. Тогда еще и не приняли меня - мы на экзамене по литературе сдружились…
Когда мы покидали его дом, в просторную прихожую из маленькой дверки вышла какая-то согбенная старуха и стала ворчать:
- Вот наследили, натопали - разуться не могли!
- Кто это? Домработница? - уже привыкая к роскоши, спросил я, когда мы вышли на лестницу.
- Да нет, домработницы у нас нет! - просто ответил он. - Это старшая мамина сестра, Клава… Помогает нам.
У метро он спросил меня:
- Может, героиню все же можно спасти?
- Не знаю. Надо подумать! - строго ответил я. Вожжи надо туго держать. И все прекрасно могло бы пойти! Тем более что меня взяли! Но как! Судьба (или душа?) распорядилась иначе.
С другим пошел!
Мы с Пекой уже покинули почему-то парадную Москву и теперь пробирались тылами - ржавые рельсы, технические строения, хлам. Тут он чувствовал себя еще увереннее, проскальзывая, как кот, то под длинным грузовым составом, то в понятную лишь ему дыру в бетонной стене. Да-а. Быстро же он переместил меня в свой мир! Я думал, мы долго будем добираться к нему, надеялся на долгую интересную дорогу… и вот - всего один лишь поворот не туда, и я весь уже в ржавчине и каком-то дерьме. Не скажу, что я не пытался "рулить". Не на такого напал! Косорыловку, причем отличного качества (судя по состоянию клиентов), мы могли получить уже не раз - но Пека высокомерно миновал эти точки. Занюханные лабазы среди потертых строений (эстетику Пеки я уже уловил), на мой взгляд, вполне соответствовали поставленной задаче - но Пека упорно стремился к чему-то своему.
- А! Сухая мандеж! - отмахивался он от очередного моего предложения. Какая ж "сухая"? Все - пластом! Но сбить его не представлялось возможным. Он шел через все наискосок к какой-то поставленной цели. И через очередной пролом в стене мы проникли, наконец, в рай… с первого взгляда, конечно, не скажешь.
- Лучшее место считается! - гордо произнес Пека. Это его "считается" доставало меня потом не раз.
Мы свесили ноги с заброшенной платформы у запасных путей… настолько запасных, что лишь избранным были доступны они! Старый узбек в засаленном халате, сидя на цистерне с крепким липким вином хирса, ковшом с длинной ручкой наливал - после чего в ковш же ссыпались деньги.
- Ну… - свели мутные стаканы.
Дальше - туман. Лишь слышал сиплый голос Пеки: "Темпо, темпо!.." Раскомандовался и тут!
Потом я услышал свои стихи… Кто исполнял? Я, видимо.
Я стал солиден, присмирел –
И вдруг услышал зов сирен.
И надо жить наоборот,
И снова плыть в водоворот!
- Отлично! - Пека сипел. Да. "Сирену" я себе подобрал еще ту! И даже "не привязался к мачте", как это сделал Одиссей, когда пожелал услыхать их сладкое пение. Моя бабушка, уже в детстве видя мою излишнюю горячность, пока еще ни на что конкретно не направленную, то есть направленную буквально на все, говорила, мягко вздыхая: "Да тебя привязывать надо". Теперь некому привязывать меня. Вскоре, размахивая стаканом, я кричал:
Я ударил диван - он меня задевал!
А потом, у пивной, я скандал затевал!
Я скандал затевал! Я тебя запивал!
Я тебя забывал, словно гвоздь забивал!
- Гениально! - мычал Пека. - Зачем только я тебе нужен, муд…к?
Он пытался размозжить голову о мощный фонарный столб, пронзивший платформу. Я выставлял между фонарем и Пекиным лбом свою слабую ладошку, пытаясь хоть немного смягчить удар, - более радикально препятствовать его планам я не мог.
- Как зовут-то ее? - бесцеремонно спросил Пека. Теперь у нас с ним не должно быть тайн! Или одну все-таки можно? Дело в том, что никакой несчастной любви у меня и в помине не было, напротив, - я был благополучно женат. Но стихи требуют отчаяния, и у меня уже откуда-то было оно… и лишь потом подтвердилось.
- Римма, - прошептал я. - Звали, - мужественно добавил.
- Ладно! - как настоящий друг, решил он. - Приезжай к нам на рудник, бабу мы тебе подберем.
Самым дорогим поделился!
После этого казалось вовсе не важным, что по платформе к нам приближались милиционеры, одетые несколько ярче обычного. Галлюцинация? К стыду своему, я не знал, что именно так выглядит элитнейшее подразделение МВД - железнодорожная милиция.
- Встать!
Пека не пошевелился. Ну и я, как он! Надеюсь, потом этот эпизод мы вычеркнем из сценария… и лучше бы не потом, а прямо сейчас. В отличие от нас, старый узбек проявил удивительную подвижность - бросил ковш в цистерну и скрылся в ней сам, захлопнувшись крышкой. Все! Полная безжизненность. Нам бы лучше тоже окаменеть… Все бы обошлось: амбал в форме, приблизившись к нам, миролюбиво сказал:
- Кыш отсюда!
- Потише! Между прочим - тут стихи читают! - заносчиво произнес Пека. Пот меня прошиб! Разволновался я больше не из-за того, что нас скрутят, скорее из-за того, что вирши мои были впервые названы стихами!
- Да это не стихи… так, заготовки, - взволнованно забормотал я, вытирая пот, словно передо мной стоял верховный литературный жрец, а не рядовой милиции. - Дорабатывать надо.
- У нас доработаешь, - все еще добродушно произнес он. - Поднимайся!
И обошлось бы без синяков.
- Пшел вон! - процедил Пека.
И понеслось!
Помню лишь: был момент, когда я был повержен и стиснут, а он, напротив, победно парил.
- Беги! - крикнул я ему. Он лишь гордо рассмеялся.
Некоторое время спустя (я бы мгновения эти вычеркнул из жизни) прогрохотал засов. Узкие сидения у самой стены, озаренные почему-то синим светом. Не то что лечь - даже сидеть можно только по стойке смирно.
- Прям как в кабинетике моем, восьмисот метров под землей! - Разглядывая это суровое, на мой взгляд, помещение, Пека умилился и даже пустил слезу. - Такого же объема, тык в тык, выемка в породе, столик стоит, стул! - Пека шумно всхлипнул, утер щеку. Лично я никакого стула и столика тут не видел, поэтому Пекина слезливость раздражала меня.
- Лампочка шахтерская, графики, чертежи. За стулом - четыре шахтерских лампочки - ж…у греть! - вздыхал так, словно кто-то насильно его от всего этого оторвал.
- Не наблюдаю тут никаких стульев, - сухо произнес я. - Все! Давай, рассказывай. Время у нас, похоже, есть.
- Так чего рассказывать?
Да. Трудный клиент.
- А ты забыл, что ли, почему мы… здесь? - чуть было, сдерживая раздражение, не закончил фразу так. Но - раздражаться еще рано, похоже. Все еще впереди. - …почему мы вместе? - закруглил фразу так.
- Так прямо здесь, что ль, рассказывать?
- А что? Плохое место?
- Не. Место нормальное.
- Ну так давай.
Глянул на дверку: не будут ли отвлекать?
- Поселок наш называется Пьяная Гора.
Название заменим.
- Как бы покачнувшись гора стоит. Вроде - подгулявши слегка. Ну и жизнь соответствует…
Даже я уже чувствую влияние горы.
- Ну край. Конец света! Доскакали, однако, наши казаки.
- Так ты еще и казак?
- А то!
Дополнительная нагрузка.
- Продолжай.
- Местные их "ласково" встретили - заруба страшная была! "Покорение Сибири Ермаком" - детская сказка! Но кордоны поставили, так и стоят, теперь только называются "воинские части".
- Понимаю.
- Ну и лагеря.
Как же без этого.
- Батя мой всю войну отлетал, сбили, с концлагеря в партизаны бежал. Вернулся - ясное дело, в лагерь! В наш. В родные места, где и детство провел…
- Стоп. Про батю не надо пока.
С батей его мы запутаемся окончательно.
- Про себя давай.
- Погодь! Я не родился еще…
С ним, гляжу, намаешься.
- Вышел батя - лишь в кочегарку взяли его, в воинской части… Боевой летчик!
Да, это несправедливо. Записал.