Два студента ВГИКа пишут сценарий. Один владеет словом, другой знает жизнь. Этот знаток жизни, несгораемый и непотопляемый, становится главным героем повести. А также его "батя", совсем уж легендарный. Основное действие разворачивается в посёлке Пьяная Гора где-то за Полярным кругом. Байки о диких людях в экстремальных условиях.
Опубликовано в журнале Октябрь, 2009 №3
Содержание:
Глава 1. Проигрышный билет 1
Глава 2. Лебедь на болоте 10
Глава 3. Подземный Чкалов 12
Глава 4. Верх падения 16
Глава 5. Лучший конец 23
Глава 6. Характеристика на тот свет 28
Валерий ПОПОВ
Нарисуем
Глава 1. Проигрышный билет
- Вот про некоторых молодых говорят: "Уж пусть лучше пишет, чем пьет!" Но тебе я скажу так: лучше пей!
С таким напутствием я вошел в литературу. Конечно - не лучший старт. Маститый поэт (седые редкие космы струились на воротник вязаной бабьей кофты) с удивительным терпением слушал скучные, благонравные стихи, временами внезапно кивая (или просто падая в сон?) - и только при моих стихах ожил. И даже руки стал потирать: вероятно, решив сказать что-то хорошее. И сказал!.. Что - вы уже знаете! То есть - я уже "хватил шилом патоки" литературной жизни (приведенным выше эпизодом дело не ограничилось). И, уже понимая, что мучиться тут всю жизнь, решил параллельно заняться чем-то полегче - для отдыха и, как это ни парадоксально звучит, - для денег. Как говорил мой мудрый отец: "Лучший отдых - это смена работы". И я решил поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Все знали тогда, что из всех сфер (кроме криминальных) самые большие доходы в кино, и там же восторженная любовь женщин и зависть мужчин.
- Попов.
- Я.
Ежов, великий сценарист, тяжко вздыхая, смотрел на листки моего вступительного этюда, потом - на меня.
- Выглядишь моложе, чем по анкете…
- Я и есть моложе! - бодро ответил я.
- Хорошо пишешь.
Ура! Я знал, что найдется гений, который оценит меня. И нашелся. И главное - где!
- Привык, видно, первым везде быть!
Как догадался? Кроме школьной золотой медали, я ничем, вроде, себя не выдавал…
- А вокруг себя не видишь никого.
Опять прав! Что значит - гений. Но мне гениальность его, похоже, боком выходит. По длинному багровому лицу мастера стекали струи… страдал. По виду это походило на обыкновенное тяжкое похмелье, но по сути - это он переживал наши несовершенства… Конец?
Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня - правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.
- …А если заклинит, трос всегда перекусить можно - не вопрос! - сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?
- А сплести новый - два пальца…
Речь оборвалась. Я поднял голову.
"Нет, - понял я. - Здесь!"
- Хватит! - донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. - Рабочую жизнь ты знаешь… но писать тебе бог не дал. А без этого - сам понимаешь.
Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.
- А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! - вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет - вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!
Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета - потерянный день.
- Берешься?
- Да!
Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.
- Железно?
- Абсолютно.
Ежов уже по-новому поглядел на меня.
"Нет добросовестней этого Попова!" - говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна, но говорила почему-то с тяжелым вздохом.
- Вдруг откуда ни возьмись… - донеслось сверху. Это "спасенный" так прореагировал! Конечно, все, включая, я думаю, Сысоеву, знали неприличное продолжение этой присказки. Договорит? Тогда даже я не смогу ратовать за его зачисление… В этот раз пронесло - продолжения не последовало.
- Ну-ну! - произнес Ежов. От его сонного оцепенения не осталось и следа. - А не горячишься? Этого я знаю! - Он смело глянул наверх. - Хомут еще тот!
- Погодите, Валентин Иваныч, раздавать хомуты! - проскрипела Сысоева. - Товарищ Маркелов не принят!
- Ну? - обратился к непринятому товарищу Маркелову шеф. - Ты как… насчет этого? - в мою сторону кивнул.
- Нарисуем! - просипел тот.
- Вы слишком добры, Валентин Иваныч, но расхлебывать-то потом нам!
Расплывшиеся было черты Ежова вдруг обрели четкость и силу.
- Здесь пока что, Маргарита Львовна, окончательные решения принимаю я! Идите, оформляйтесь! - Он махнул опухшей ладошкой цвета свекольной ботвы. Этой рукой он написал "Балладу о солдате" и теперь ею же открывал калитку нам!
И небеса не остались безучастны - вдруг с оглушительным грохотом отхлопнулась форточка, и в пыльную душную аудиторию влетела косая завеса золотого дождя… после чего форточка так же гулко захлопнулась. Хватит пока.
Жизнь столкнула нас, как два горшка, резко поставленные в одну печь. В темный коридор мы вышли уже вместе.
- Маркелов! - довольно неприязненно произнес он. Да-а. Вечно я попадаю в истории - но эта, видимо, будет более вечная, чем все!
- Для друзей можно Пека! - внезапно смягчился он.
- Ну что? Сделаем? - С волнением я вглядывался в него.
- Хоп хны!
Это непереводимое хулиганское выражение вмещало многое, но однозначного синонима не имело. "Запросто и небрежно"? Вроде, но не совсем. Я входил в совсем незнакомое море - и остаться сухим вряд ли получится. И в то же время душило ликование: душа моя, жаждущая ноши, нашла ее!
- Что стоите? Идите на медосмотр! - пролетев мимо нас, рявкнула Сысоева. Видно, надеялась еще, что у нас будут найдены неизлечимые дефекты.
На медосмотре я его как следует и разглядел. Да-а. Типичный "парень с далекой реки": длинные трусы, косая челка, кривые ноги, смелый взгляд. Никогда у меня с такими не выходило ничего хорошего, кроме драк.
- Меня весь рудник посылал, а они тут! - Он все не мог остыть.
Обычно на это служение благословляют небеса… но рудник тоже годится.
- Ну, - вздохнул я. - Надеюсь, с твоей помощью войдем в народ?
- Мне в народ не надо входить! - прохрипел он. - Мне бы из него выйти! Стоп. - Он тормознул у туалета. - Отольем!
Раскомандовался. Не у себя на руднике! Надеюсь, у нас не будет такого уж полного слияния струй?
- Дуй, - разрешил я.
Ко мне, весь в белом, подошел синеглазый красавец Ланской, из московских "сливок". Прежде мы договаривались с ним держаться вместе. Не сложилось. Не в ту гору пошел.
- Соболезную. Но что делать? Искусство требует жертв.
Тон его меня чем-то задел. А ты, интересно, какие такие жертвы принес? Я вдруг почувствовал, что вглядываюсь в этого холодного субчика яростным взглядом Пеки. Слился?.. Но тут появился Пека - и все грубости взял на себя.
- Ну? Чего? - злобно зыркнул на Ланского.
- Чего-чего! - слегка играя и на Ланского, усмехнулся я. - Надо твой светлый образ лепить.
- Тогда пошли. Знаю тут место одно - косорыловка отличная!
- Может, и мне с вами пойти? - добродушно предложил Ланской.
- Не. Ты лишний выходишь. Лишняк! - Пека обнажил золотые зубы. Вот! Скоро и у меня будет рот полон золота! Работа, считай, началась.
Мы шли с Пекой через ВГИК тех лет… Вот сияющий крепкой лысиной Сергей Герасимов куда-то весело тащит, приобняв, миниатюрного, стеснительно улыбающегося Тарковского. Теперь и мы тут идем!
На улице мы слились с толпой, плавно текущей к пышным воротам ВДНХ. Почему мы, столь разные, одновременно оказались здесь? Москва во все времена была, по сути, павильоном для съемки фильма о великой стране. И хотя "массовка" ютилась на вокзале, чтоб утром перебраться на другой и ехать дальше, - многие, улучив часок, сдав вещи в камеру хранения, из последних сил добирались сюда, чтобы почувствовать себя наконец не толпой вокзальной, а народом великой страны!
Сперва поднималась к небу изогнутая алюминиевая стрела, траектория взлета, памятник покорителям космоса. По мере приближения росли, сияя металлом, Рабочий и Колхозница, - подавшись вперед, взметнув руки, они соединили над головами звонкий молот и острый серп. Перед многими нашими фильмами, под торжественную музыку, они разворачивались на экране. И не случайно главный "институт грез" - Всесоюзный государственный институт кинематографии - был здесь.
- Вот холуй-то стоит! - глянув на Рабочего, ощерился Пека. Резко берет! Я глядел на слившихся в едином порыве Рабочего и Колхозницу. Да, наша смычка будет трудней!