Оми
Интересно, когда книжные сведения проходят полевые испытания. Ну, может, и не испытания, а процесс визуализации. Одно дело читать о звезде Чалбон - Венере, где по представлениям эвенков в гнездах на сухих лиственницах жили души нерожденных - обыкновенных людей в виде синиц, значительных, шаманов, например, в виде орлов, журавлей, лебедей. И совсем другое дело пожить немного в лесу и увидеть эту звезду и этих птиц.
На южном склоне, где я экспериментировал с дыханием и счетом, погружаясь в солнечную пустыню, в ничто, то и дело появлялись различные персонажи, прилетала черно-белая кедровка, таежная жительница, случайно оказавшаяся в наших краях; с ней у нас установились доверительные отношения; она уже не боялась меня на второй день, а даже поджидала, когда я уходил по тропе к лагерю, перелетая с дерева на дерево. В Баргузинском заповеднике я часто их видел, там они довольно крикливы. Эта - как будто воды в клюв набрала. Зато кричали сойки, летавшие всегда по двое. Но и они ко мне привыкли. По склону, пригретые необычным щедрым солнцем, ползали бескрылые инвалиды кузнечики, муравьи; прилетела стрекоза; однажды заструился в палой листве маленький уж, заметил мою ветку, покумекал и пополз в другую сторону. В крапивной чаше, где уже с первыми лучами серебро инея превращалось в дым, появлялись лоси. Один из них издал реактивный звук - как будто из гранатомета выстрелили, это был его трубный глас. Черт, хорошо, что здесь пока из этих штук не стреляют. В окрестностях время от времени палили охотники по тетеревам. У тетеревов сейчас было второе токование. Над крапивной чашей пролетали два тетерева, с большой нежностью перекликаясь, я и не думал, что они способны исторгать такие звуки. Как-то вечером два тетерева сели неподалеку на березы, тетерев-самец казался особенно черным в тени, а тетерку озаряли последние лучи, и она была рыжей.
В магическое время - в 16 часов, не знаю, почему-то оно кажется особенным в деревне или в лесу, уже почти вечер, уже все стремится к отдыху и созерцательности, самое спелое время суток, - так вот в эти часы на куст ивы вдруг опустились очень странные птицы, размером меньше обычной синицы, длинные хвосты; они показались мне удивительными в голом свете этого октября. Я, конечно, вспомнил о душах-оми. И подумал, что если бы это были синицы, то именно так оми и должны выглядеть. Вернувшись, поискал в справочнике и сразу наткнулся на описание этих птиц.
Так и есть, синицы - белые лазоревки, птицы с совершенно белыми фантастическими личиками и пристальными черными глазами.
Дом катастроф
Дом этот построили, конечно, не создатели - фильма, - но и они приложили к нему руку. "Дом" получился многокрасочным и почти необъятным. Это Земля, увиденная с высоты птичьего полета… почему же именно с птичьей высоты? Пора уже сломать стереотип, ради этого много было разбито воздушных шаров, цеппелинов и самолетов. И пора говорить так: в этом фильме Земля увидена людьми с высоты Икара.
Высота - любимый конек одного из соавторов, а именно Яна Артюса-Бертрана, французского фотографа, начинавшего когда-то актером, а потом ушедшего в лес сторожевать наподобие Джека Керуака и вдруг поймавшего фотофлюид и решившего не расставаться с фотокамерой. В заповеднике Кении он начал фотографировать с воздуха и превратился в воздухоплавателя-светописца.
Честно говоря, аэрофотосъемка не каждому понравится. Здесь возникает какое-то чувство отчужденности: да, красиво, захватывающе, но почему-то… прохладно. Взгляд с высоты тревожит что-то в подсознании. Нам, обычным смертным, хотелось бы находиться ближе к почве.
Высоту любит и второй режиссер - Люк Бессон. Чего стоят головокружительные полеты и пируэты "Пятого элемента" или метафорические высоты, из которых пожаловала на бедную счастливую голову неказистого лузера Ангела. В "Пятом элементе" вообще торжествует особое космическое чувство, наверное, присущее этому человеку. С наибольшей полнотой среди наших осин этот лад души передавали космисты, а у французов - Тейяр де Шарден: "Тому, кто понимает Вселенную как общее трудолюбивое восхождение к вершинам сознания, жизнь вовсе не кажется слепой…". Если Вселенная - наше общее дело, то Земля и подавно.
О Земле Ян Артюс-Бертран и Люк Бессон и сняли этот медитативный фильм, блестяще соединив свои дарования. Можно сказать, что весь фильм - это как бы медленно движущиеся, живущие фотографии. И здесь торжество высоты просто необходимо. Этот парящий взгляд - метафора свободного сознания, точнее - призыв к такому сознанию. Следует освободиться от всяческих предубеждений, наконец раскрепоститься и понять очевидное: "все, как океан, в одном месте тронь - в другом отзовется" (Достоевский). Грубо говоря, если ты, притормозив на своем авто где-то над оврагом, сбрасываешь мешок с дачным мусором, - знай, что весь этот пластик потом прибьет куда-нибудь к турецким берегам, ну, или даже просто донесет талой водой до соседнего дома. Здесь-то катастрофа и начинается, в отдельно взятом сознании, - и дальше разрастается нефтяными пятнами в морях, смогом над мегаполисами, пожарищами и пустынями выбитых лесов. О катастрофах и предупреждает фильм. Экологическая пропаганда обычно скучна. У зеленых партизан нет денег. Земные шедевры "Дома" скучными не назовешь, если только ты действительно живой человек, а не киборг.
Этот взгляд с высоты вызывает в памяти еще одну - наряду с космистами - тень, а именно Канта. В небольшой работе "К вечному миру" философ рассуждает о проблеме мира и войны и приходит к выводу, что разрешить сей вопрос способно только мировое правительство. То есть правительство, имеющее единый взгляд на происходящее в подлунном мире.
Продолжающиеся войны свидетельствуют о прозорливости философа.
Перманентная экологическая катастрофа Земли тоже подобна войне. И все мы в ней ежедневно участвуем: то побитые солдаты, то наносящие безжалостные удары варвары.
Кленовый холм
Очередной поход в Талашкино начинался немного абсурдно: над городом висели тучи. Стоит ли ехать? Материал о Тенишевой почти готов, фотографий достаточно. Правда, хотелось еще снять окрестности, флёновские дали, все предыдущие попытки заканчивались ничем. Я сетовал на скверный объектив. Ну, так объектив все тот же. Да еще над головой тучи.
И все-таки поехал. Может, таково скрытое действие прочитанного. А перечитывал последнее время "Уолден". И, между прочим, такие строчки: "Никто еще не следовал внушениям своего внутреннего голоса настолько, чтобы заблудиться".
И уже на полпути к Флёнову увидел солнце.
И весь день солнце штормовало, как ладья, в свинцовых морях, дул ветер, гудели провода, макушки елей неистово зеленели в синих провалах, шумела старая выбеленная трава. Я ловил камерой солнечные сполохи, иногда похожие на длинные сети или росчерки - вот уж поистине золотого пера. Люблю такую неверную погоду. В чистых провалах с ветром есть что-то весеннее. Вообще узнавать знаки лета или весны зимой и осенью всегда интересно, это бодрит. Как если бы в настенных часах вдруг открывались еще какие-то часы, идущие параллельно, но по своим законам. Ведь все дело в тайне времени, и краски, звуки, запахи только одежды. Однажды они будут совлечены, и вполне может статься, что и короля-то нет. То есть - нет времени, я слышал такую философскую сказку. Ну, о том, что все нам только снится.
Но пока все мне представлялось явью, и я брел через лес, переходил поле, озирался. И увидел этот холм.
Еще раз и окончательно убедился: пейзажи пишет свет. И никакой драгоценный объектив тебе не поможет, если нет этих письмен. И лучше всего, когда эти письмена весеннего свойства - трепещущие, бегущие.