Я ее понимаю. А она меня - нет. Думаю, она даже насчет Юли не в курсе, хотя мы несколько раз приходили вместе. Наше общение сводится к протянутым мне квитанциям или просьбе сходить в магазин. Ну хоть без "это все ты" обходится, и на том спасибо.
Сегодня у нас в гостях Грегори Пек. Он часто заходит к маме. Думаю, в какой-то степени именно он и помог ей прийти в себя и выбраться из той трясины, в которую сейчас погружаюсь я. Вернее, так я думаю потом. Сейчас я вообще думать не могу.
Когда за мной захлопнулась дверь, он вышел в коридор. Я успел выпить пива на скамейке перед домом, так что перегар вновь стал свежим и насыщенным, быстро разлетевшись по квартире.
- Это так ты мать поддерживаешь… - кивает Грегори Пек.
Я ухмыляюсь. Хочется кучу всего сказать в стиле "кто бы меня поддержал", но потом мелькает мысль: а кто он, собственно, такой, чтоб я ему что-то объяснял… Пошел он…
Я иду к себе в комнату.
- Я с тобой разговариваю, говнюк! - кричит Грегори Пек.
Я показываю ему фак, не оборачиваясь. Он подлетает ко мне, что-то возмущенно бормоча, хватает за плечо…
Я резко разворачиваюсь, толкаю его.
- Да как… Ты… Ты… - бухтит он: губы дрожат, слова от переполняющей его ярости забили горло и не могут прорваться наружу.
Его руки сжимаются в кулаки, он дергается вперед… и замирает. Наверное, видит что-то в моем взгляде. Несколько секунд мы стоим не двигаясь. Из большой комнаты доносится мелодия программы "Время", по коридору вдоль стены пробегает Марфа. Потом пальцы Грегори Пека разжимаются, он немного пятится назад.
Я снова ухмыляюсь. Так я и думал. Иду к себе в комнату и хлопаю дверью. Хватаю гитару, начинаю наигрывать "Unforgiven", потом "Wind of Change"… Потом еще что-то сопливое…
То, что она любила.
За окном темнеет. Небо над домами золотое, потом фиолетовое. Грегори Пек ушел, мама легла спать, и я выхожу из комнаты, как вампир из гроба.
Я хочу почитать что-нибудь из отцовских книг. Детективы, триллеры… Я всегда говорил, что это тупое чтиво для тупых, а он так же отзывался о Кинге и прочих ужасах, которые нравились мне. А теперь его нет, вместо него в жизни пустота, как дыра на месте выбитого зуба, и я вдруг понимаю, что совсем не знал его. Может, узнаю хоть так… А еще, если получится, хоть на миг перестану думать о Юле. Хоть внутри все и взрывается возмущением от самой возможности не думать о ней. Не думать - это ведь почти то же самое, что забыть, изменить, предать…
Я перебираю книги с обложками, на которых изображены мужчины в костюмах и шляпах, взрывы, стрельба и девушки в вечерних платьях с дымящимися в мундштуках сигаретами. Одну за другой вытаскиваю их с полки… и вдруг замечаю нишу во втором ряду. Там лежит кое-что, о чем я - да и отец, должно быть, судя по слою пыли, - успел позабыть.
Я возвращаю книги на место. Но теперь я помню, что лежит за ними.
10
Утром звонит Жмен, предлагает пойти вместе вечером в кино: Маша, его девушка, вернулась с моря. Я соглашаюсь и гадаю, сколько пройдет часов - или минут, - прежде чем они поругаются.
Сеанс заканчивается, толпа через узкие двери хлещет из кинозала в атриум и растекается по торговому центру. Мы тащимся вниз на эскалаторе: кинотеатр на последнем этаже.
- Дерьмо фильм… - бормочет Жмен, уже воткнув в рот сигарету и ожидая, пока эскалатор вывезет его на улицу. - Надо было на "Людей в черном" идти, а не на эту хрень…
- А мне понравился, - отвечает Маша и смотрит на меня в поисках поддержки: это ведь она потащила всех на "Игры разума". Я вяло улыбаюсь в знак солидарности. Она хоть не выражала "соболезнования" - просто сказала "Я знаю" и положила руку на плечо.
- Это потому, что тебе тот штрих, что справа сидел, что-то там пищал про то, как ты похожа на эту актрису, которая жену Рассела Кроу играла… - зудит Жмен.
На самом деле это неправда. Маша больше похожа на Пенелопу Крус или кого-то вроде. Хотя, скорее, на кого-то вроде, чем на Пенелопу Крус.
Стеклянные двери разъезжаются, выпуская нас в солнце, духоту и рев машин на трассе.
- Повезло ему, что я сегодня добрый, а то врубил бы разок по харе прыщавой…
- Ты не добрый, а синий, - говорит Маша, вытащив из сумочки сигарету. - Ты там, в зале, сколько - литрушку хлопнул?
- Полторачку… - скалится Жмен.
- И рожа у тебя тоже прыщавая!
- Да пошла ты на хер!
- Сам иди!
Урчание подъехавшей маршрутки поглощает нарастающую ругань.
Жмен колотит по столу; башня из видеокассет рушится, поднимая пыль, звякают пустые бутылки, шуршат окурки в пепельнице.
- Сука… Сука… Ненавижу…
Удар за ударом, будто вколачивает свою Машу в старую гэдээровскую столешницу, ободранную и залепленную наклейками из жвачек. На экране дрожит серая муть: записанные после фильма "Семь" клипы Майкла Джексона давно закончились. Мне вдруг становится душно в этой пыльной конуре. Хочется на воздух - туда, в пыль, автомобильную копоть, выгоревшую зелень и проклятый тополиный пух, покрывший все тонкой снежной пеленой.
- Идем-ка, Жмен, пройдемся…
- Не хочу, Карась, не хочу… Там эта шлюха может где-то шариться…
- Да нет ее там… Идем. Пивчана еще зацепим.
Наконец удается его уломать. Пока едем в лифте,
Жмен все бормочет какие-то проклятия в адрес своей пассии. На улице пусто: дрожат на ветру простыни на сушилке, одинокая девочка ковыряется в песочнице. Солнце жжет, хочется спрятаться в тень.
Добредаем до ларька, берем еще по паре литрушек с чипсами, идем в парк. Там, на траве у озера, чуть полегче.
К вечеру подтягивается Китаец и немедленно начинает клянчить деньги на пиво, хотя сам уже пару месяцев как работает в "Караване" упаковщиком. Мы со Жменом вяло посылаем его куда подальше, и вскоре он возвращается, звеня бутылками. Я радуюсь, насколько это вообще возможно. Китаец хоть и не шибко приятный собеседник, но всяко лучше Жмена, который с самого утра "заливает горе" и от того уже будь здоров поплыл. Бормочет только всякие "шлюха" и "сука" да зыркает осоловевшими глазенками.
В кармане звонит телефон. Я прикрываю рукой надтреснутый экран потертой "Нокии" (вчера взял в ломбарде на Ломоносова) от солнца и округляю глаза: Маша.
- Да?
- Карась, ты?
- Ну а кто еще? Это ж мобилка.
- Да, извини…. Не хочешь ко мне вечером заскочить? Повисеть, коньячку попить…
- А родичи?
- В Фастов погнали, деда проведать.
- Не вопрос. Тока в восемь и с Китайцем.
- Ладно, давай в восемь с Китайцем… Зацепите в прокате фильмец какой-нибудь.
- Окей.
Я вдруг осознаю, что рядом валяется Жмен, и ему - с его-то паранойей и ревностью - вряд ли понравится, что мы с Китайцем зарулим вечером "на коньячок" к его вечно то-ли-бывшей-то-ли-нынешней девушке. Но беспокоиться уже не о чем: Жмен совсем скис и спит, уткнувшись лицом в траву.
- Какого хрена вы меня Китайцем прозвали? Я что, на китайца похож? - спрашивает Китаец, который никак не может смириться с новым прозвищем.
Это правда: бородатый, кряжистый и низкорослый, на китайца он совершенно не похож. Все объясняется просто - однажды, где-то с год назад, мы все тусовались у Сони Столярчук. Вова Шмат с хозяйкой закрылись в спальне, а мы со Жменом, Машей и Лехой Кузнецовым - пока еще по кличке Кузя - смотрели телик. Там по "М1" как раз шел мультяшный клип "Gorrilaz", "Clint Eastwood", и, заметив на экране маленькое существо с гитарой - по легенде группы, японскую девочку Нудл, - Маша рассмеялась:
- Смотрите, китаец - это ж Кузя!
Кузя тогда совершил страшную ошибку: обиделся и попытался сопротивляться. В результате прозвище, которое в противном случае умерло бы, едва родившись, срослось с ним намертво.
- Не знаю, Китаец, мне по херу. Идем, - говорю я, поднимаясь и чувствуя ту противную пародию на сытость, что бывает только от чипсов и пива натощак.
Выбравшись из парка к проспекту, мы заскакиваем в гастроном, где рядом с хлебным отделом прилепился ларек видеопроката. Пухловатая девица, которая там работает - то ли одноклассница, то ли с параллели Вовы Шмата, - курит у входа в магазин. Дожидаясь ее, мы берем пару пакетов вишневого сока и сигареты. Когда девчонка возвращается за прилавок, я беру "Васаби" - небритая харя Жана Рено на потертой коробке оставляет надежду на приличное кино. Хочется, честно говоря, взять "Джиперса Криперса", но Маша вроде ужастики не любит.
Когда мы поднимаемся к Маше на четырнадцатый - у нее в парадном такой стремный древний лифт, где нужно вручную закрывать двери, - я слушаю скрипы и скрежеты старого механизма, чем-то напоминающие вечно гремящую у Жмена дома музыку. Как бы старая хрень не застряла…
Не застревает. Выходим, прорываемся через завал какой-то древней рухляди, которую Машина соседка хранит в коридоре, звоним в дверь.
Маша похожа на пугало после урагана. Всклокоченные волосы, косметические кляксы на блестящей от слез коже, покрасневшие шальные глаза…
Да уж, сходила со Жменом в кино.
- Проходите… Извините, что…
Она указывает на себя рукой. Жест получается какой-то дерганый и нервный. Разуваясь, думаю, до чего же Жмен ее довел. С его слов, во всей их ругани всегда виновата Маша, но на самом деле все, скорее, наоборот. Просто она терпелива. Выносит все его выходки. И все время думает о нем. И говорит. И молчит тоже о нем.
Странно вдруг понять, что у кого-то жизнь тоже дерьмо.