- Петер, дорогой, - попросила Беатрис, - будь хорошим мальчиком, принеси мне из моего шкафа кофту.
- Сейчас. - Пьеро прислонил щетку к стене и пошел выполнять поручение Беатрис.
Он был в комнате тети всего однажды, в первую неделю, когда она показывала ему Бергхоф. Он не увидел там ничего особенно интересного; все то же, что и у него, - кровать, шкаф, комод, кувшин, таз. Правда, сама комната была намного больше, чем у остальной прислуги.
Пьеро открыл шкаф, достал кофту и хотел идти, но вдруг заметил одну вещь, которую проглядел в прошлый раз. На стене висела фотография в рамке, и на ней его мама и папа стояли рука об руку и держали ребенка, завернутого в одеяло. Эмили широко улыбалась, но отец смотрел грустно, а ребенок - понятное дело, сам Пьеро - крепко спал. В правом углу чернилами был проставлен год и написано: Фотоателье Маттиаса Рейнхарда, Монмартр. Пьеро прекрасно знал, где Монмартр. Он помнил, как стоял на лестнице перед церковью Сакре-Кёр, а мать рассказывала ему, что в 1919 году, сразу после Великой войны, еще девочкой, приходила сюда смотреть, как кардинал Аметт освящает базилику. Она любила бродить по блошиным рынкам, наблюдать за уличными художниками и вместе с Вильгельмом и Пьеро могла провести там весь день; проголодавшись, они перекусывали на ходу, а после возвращались домой. На Монмартре они всей семьей были счастливы - раньше, еще до того, как папа стал злым, и до того, как заболела мама.
Выйдя из комнаты, Пьеро огляделся, разыскивая Беатрис, но нигде той не увидел. Он громко выкрикнул ее имя, и она мгновенно выскочила из главной гостиной.
- Петер, - воскликнула она, - никогда так не делай! Здесь нельзя ни кричать, ни бегать. Хозяин терпеть не может шума.
- Зато сам-то пошуметь не прочь. - Эмма появилась из кухни, вытирая мокрые руки полотенцем. - Всегда рад устроить скандал, по любому поводу, нет разве? Чуть чего не по нем, орет во всю глотку, как только башка у него не отваливается.
Беатрис резко развернулась и уставилась на кухарку с ужасом, будто та обезумела.
- Твой злосчастный язык когда-нибудь доведет тебя до беды.
- А ты тут не главнее меня, - ответила Эмма, ткнув в сторону Беатрис пальцем. - Поэтому нечего командовать. Кухарка и экономка на одном положении.
- Я вовсе не пытаюсь тобой командовать, Эмма, - устало произнесла Беатрис; сразу было ясно, что подобный разговор между ними не впервые. - Я просто хочу, чтобы ты поняла, насколько опасны твои речи. Думай что хочешь, но вслух не высказывай. Неужели я здесь единственный здравомыслящий человек?
- А я чего думаю, то и говорю, - отрубила Эмма. - Всегда была прямая и впредь тоже буду.
- Прекрасно. Тогда попробуй заявить что-нибудь такое хозяину - и посмотришь, что выйдет.
Эмма фыркнула, но по выражению ее лица Пьеро понял, что она этого никогда не сделает. Он встревожился. Хозяин, очевидно, человек очень страшный, его все боятся. Но одновременно - очень добрый, потому что взял Пьеро к себе в дом. Одно с другим не вязалось совершенно.
- А где мальчик? - спросила Эмма, оглядываясь.
- Я тут, - отозвался Пьеро.
- Ах да. Тут. Вечно я не могу тебя найти, когда ты мне нужен. Это все потому, что ты очень маленький. Не пора ли бы уже подрасти, а?
- Эмма, оставь его в покое, - сказала Беатрис.
- А я что, я ничего. Но только маленький он, и все. Прям как эти… - она постучала себя по лбу, припоминая слово, - ну, эти, крохотульки, что из книжки?
- Какие крохотульки? - не поняла Беатрис. - Из какой книжки?
- Да знаешь ты! - настаивала Эмма. - Мужчина попадает на остров, и он рядом с ними все одно что великан, и они его связывают и…
- Лилипуты, - подсказал Пьеро. - Это из "Путешествий Гулливера".
Обе женщины удивленно на него посмотрели.
- Откуда ты знаешь? - поинтересовалась Беатрис.
Он пожал плечами:
- Читал. У моего друга Анш… - Пьеро поправился: - У мальчика, который в Париже жил под нами, была книжка. И в приюте в библиотеке тоже была.
- Нечего ученость показывать, - отмахнулась Эмма. - Помнишь, я говорила, что у меня, глядишь, и найдется для тебя работенка? Ну так и нашлась. Ты не брезгливый, нет?
Пьеро взглянул на тетю: может, он нужен ей? Но Беатрис забрала у него кофту и велела идти с Эммой. На кухне его так и окатили волны изумительных ароматов; пироги пеклись с раннего утра - пахло сдобой, ванилью, фруктами. Пьеро с воодушевлением посмотрел на стол, где на блюдах под полотенцами таились чудесные сокровища.
- Глазки и ручонки прочь, - предупредила Эмма. - Если чего-то недосчитаюсь, берегись. Помни, Петер, у меня все под надзором. - Они вышли на задний двор. Пьеро с интересом оглядывался. - Видишь, вон там? - Она показала на клеть с курами.
- Да.
- Глянь хорошенько и скажи, какие две самые жирные?
Пьеро подошел поближе и внимательно изучил птиц. В клети их было больше дюжины; одни стояли смирно, другие жались к задней стенке, прячась за товарками, третьи что-то клевали.
- Вот эта. - Мальчик показал подбородком на рыжую, сидевшую неподвижно и казавшуюся, насколько это возможно для курицы, глубоко разочарованной в жизни. - И эта, - ткнул он пальцем в пеструшку, которая носилась как сумасшедшая, расталкивая остальных.
- Ладненько. - Эмма отпихнула Пьеро локтем, потянулась и открыла крышку клети. Куры оглушительно раскудахтались, но Эмма быстро сунула руки внутрь, за лапы извлекла птиц, выбранных Пьеро, и выпрямилась: в каждой руке по курице. - Закрой. - Эмма кивнула на клеть.
Пьеро подчинился.
- Отлично. А теперь пойдем вон туда. Этим, что остались, наше представление глядеть нечего.
Пьеро вслед за кухаркой поторопился за угол, гадая, что же она затеяла. Наконец-то здесь происходит что-то интересное! Они, наверное, сейчас будут играть или, может, устроят куриные бега и выберут самую быструю.
- Держи крепче. - Эмма передала Пьеро птицу посмирнее.
Он неохотно взял ее и отвел вытянутую руку как можно дальше от себя. Рыжая непрерывно крутила головой, пытаясь посмотреть на него, но он изворачивался, чтобы она его не клюнула.
- И что теперь? - спросил Пьеро, наблюдая, как Эмма укладывает пеструшку на бок на высоком пне и удерживает ее в таком положении.
- А вот что, - сказала кухарка, свободной рукой схватила откуда-то снизу топорик и быстро, ловко рубанула по куриной шее. И отпустила. Безголовое тело свалилось на землю и бешено забегало кругами, но мало-помалу угомонилось и рухнуло замертво.
Пьеро в ужасе взирал на это, и внезапно перед его глазами все стремительно завертелось. Он схватился было за пень, чтобы сохранить равновесие, но рука попала в лужу крови, Пьеро завопил и, падая, выпустил рыжую - а та, став свидетельницей безвременной кончины подруги, приняла разумное решение немедленно мчаться назад в курятник.
- Вставай, Петер, - сказала Эмма, решительно устремляясь за сбежавшей курицей. - Вот приедет хозяин, увидит, как ты валяешься, и тогда сам тебе кишки бантиками завяжет.
Из клети неслась немыслимая какофония. Беглянка в панике пыталась залезть внутрь, подруги, глядя на нее, верещали, но поделать, разумеется, ничего не могли. Не успела птица опомниться, как Эмма опять сцапала ее за лапы и отнесла на пень, где несчастная в следующий миг и встретила свою злую судьбу. Пьеро будто окаменел и не мог отвести глаза; к горлу подкатывала тошнота.
- Эй, смотри у меня! Ежели тебя вырвет и ты мне попортишь эту курицу, - пригрозила Эмма, размахивая топориком, - то будешь следующим. Понял?
Пьеро с трудом встал, глянул на сцену побоища - две куриные головы в траве, россыпь кровавых брызг на фартуке Эммы - и кинулся в дом. Он захлопнул за собой входную дверь, пронесся сквозь кухню и спрятался в своей комнате, но и оттуда слышал и хохот кухарки, и птичий гвалт, и скоро все звуки слились воедино - в один общий гул ночного кошмара.
Пьеро почти целый час лежал на кровати и писал Аншелю о том, чему стал свидетелем. Он, конечно, сотни раз замечал в окнах мясных лавок безголовых кур, подвешенных за лапки, а если у мамы случалась чуточка лишних денег, она приносила куриную тушку домой, ощипывала ее, сидя за кухонным столом, и говорила, что теперь, если расходовать разумно, ужина хватит на всю неделю. Но никогда прежде Пьеро не видел, как кур убивают.
Понятно, что кто-то должен это делать, урезонивал он себя. Но все равно не мог смириться с жестокостью. Сколько он себя помнил, ему было ненавистно насилие, он всегда инстинктивно избегал конфронтаций. В школе в Париже некоторые мальчики дрались по любому, самому ничтожному, поводу, и им это явно нравилось. Когда двое, сжав кулаки, становились лицом к лицу и впивались друг в друга устрашающими взглядами, остальные теснились вокруг, загораживали поле боя от учителей и яростно подначивали дерущихся, но Пьеро не любил смотреть на драки и не понимал, почему кому-то доставляет удовольствие причинять боль другим людям.
Или курам, написал он Аншелю.
Но он оставил без ответа то, о чем писал сам Аншель. Жизнь в Париже для таких мальчиков, как он, становилась все опаснее; в булочной мсье Голдблума выбили окна и краской намалевали во всю дверь Жид! И на улице теперь, если навстречу шел нееврей, Аншель должен был сойти с тротуара и ждать в сточной канаве, когда дорога освободится. Все это Пьеро проигнорировал, потому что ему было больно от мысли, что его друга унижают и обижают.
В конце письма он сообщил, что для дальнейшей переписки им необходим шифр.
А то вдруг наши письма попадут в руки врагу. Поэтому, Аншель, нам больше нельзя подписываться собственными именами. Мы возьмем те, которые придумали, когда я еще жил в Париже. Ты будешь лиса, а я буду собака.