Кабачок
Всю вторую половину Дня моросил противный дождик. Оба не обращали на него ни малейшего внимания, пока не отправились ужинать. В силу обстоятельств на Телонии был тот же наряд, что в заведении Гортензии: короткое платьице на лямках и красные бархатные туфли, которые немедленно промокли. Нарцисс накинул ей на плечи свое пальто и брал ее на руки, преодолевая лужи. Естественно, что при этом они не могли обратить внимание на тень, следовавшую за ними на порядочном расстоянии. Это был отец Габриэль, чьи мучения оказались не напрасны; сам того не зная, он стал наводчиком для гораздо более опасного субъекта.
В трехстах метрах от гостиницы находился кабачок, куда любили захаживать речники, каждый вечер пировавшие там за общим столом. По будням там бывало довольно спокойно: несколько любителей домино, два-три рыбака, спящая собака, никаких женщин легкого поведения. Хозяйка, мадам Роз, отвела "влюбленных" на застекленную террасу, выходившую на реку. Дождь мешал разглядеть водный поток, но о скорости течения можно было догадаться по тому, как быстро проплыл мимо качающийся фонарь баржи.
– Здесь меня не станут искать, – молвила Телония, успокоенная тем, что в этой части зала больше никого не было.
– Ты все еще вспоминаешь мадам Гортензию? После твоего ухода она поставила на тебе крест.
– Она – может быть. Но не мсье Альбер, которому она каждый понедельник отдает недельную выручку.
Нарцисс, ничего не евший уже тридцать шесть часов, за исключением круассанов в гостинице, заказал блюдо дня и графин вина. Телония видела стол как бы издали, очень издалека, словно из окошка, где всегда мерзла в одиночестве: ее не оставляли тревожные мысли. Отхлебывая понемногу дрянное вино, она рассказала о том, что сутенеры являются полицейскими осведомителями и пользуются защитой, перечислила средства устрашения, которыми они располагают, включая серную кислоту, и вспомнила, как полгода назад Альбер изуродовал проститутку старше нее.
– Все это в прошлом, Телония. Теперь, когда рядом я, с тобой уже ничего не может случиться.
И снова она почувствовала уверенность и уют. Колени Нарцисса прикасались к ее коленям. Они то и дело без всякой причины касались друг друга пальцами, сближали лица. Она хохотала над глупостями, которые он ей нашептывал на ухо, и над тем, как он под столом щекочет ей кончиком указательного пальца запястье. Она утверждала, что никто никогда так ее не ласкал и не обращал внимания на ее предпочтения, потому что мужчинам обычно ничего от нее не нужно, кроме собственного удовольствия. Это было, несомненно, чистой правдой.
За десертом Нарцисс, у которого уже немного кружилась от вина голова, поведал ей о предсказании цыганки и снова напомнил себе, что ему уготована необыкновенная судьба. Признавшись ей в этом, он заказал бутылку "пино" и забыл о времени. Телонии не хватало привычных взбадривающих средств, поэтому она попросила у мадам Роз крепкие сигареты и выкурила три штуки одну за другой, упершись взглядом в стекло террасы, в котором отражался на фоне ночной тьмы ее облик.
Поражение
На следующий день Нарцисс проснулся от шлепков крупных дождевых капель по хлипкому оконцу. Видя, что Телония не открывает глаз и как будто намерена спать дальше, он поспешно оделся, выпил кофе в гостиничном баре и отправился пешком в семинарию. Не думаю, что у него было намерение объясняться и просить прощения, просто он не без основания полагал, что святые отцы непременно обратятся в полицию, если он продолжит скрываться. И, кстати, он решил объявить им, что бросает учебу.
Встреча Жана-Мари и отца Телмана состоялась в приемной, в присутствии каноника Тарда, простуженного отца Габриэля и еще одного преподавателя, имени которого я не знаю. Беседа вышла долгой и бурной. После первых же упреков в свой адрес юноша сообразил, что эти люди ни за что не поймут его поступок, ибо им не грозит его совершить. Поняв это, он стал пропускать упреки мимо ушей, не пытаясь оправдываться. Лишь в одном он проявил непреклонность: заявил, что его нельзя обвинить в измене призванию, которого он никогда не чувствовал. Для священников, на глазах у которых вырос этот ребенок, это откровение стало личным поражением.
Когда обе стороны высказались, Жан-Мари собрал в своей келье кое-какие вещи – в основном, письма Бьенвеню и книги, которые завязал в шейный платок, подарок Элианы. Ткань еще сохраняла запах ее духов, более цветочный и менее одуряющий, чем у духов Телонии. Он долго его вдыхал, зажмурив глаза.
Снаружи не прекращался ноябрьский дождь – несильный, не холодный, но стегавший теперь косо и противно. У Нарцисса не было зонтика, пришлось возвращаться в гостиницу бегом. Поднявшись в номер, он с удивлением обнаружил, что Телония ушла, несмотря на дождь. Оставив на полу сверток с книгами, он тут же выбежал на улицу.
Он обошел все кафе в округе, все кондитерские, все цветочные лавки. Он несколько раз проходил одними и теми же улицами, время от времени возвращался на всякий случай к гостинице. К полудню он изобрел слабое объяснение и от безнадежности ухватился за него: будто бы при пробуждении Телония спохватилась, что накануне вечером потеряла кулон, и отправилась за ним в давешний кабачок. Он сам знал, что объяснение негодное, но оно позволяло не думать о том, что мужчина в шляпе мог ворваться в гостиницу и увести Телонию силой.
На сей раз ему не пришлось долго шагать: сквозь завесу дождя он увидел толпу людей. Одну плоскодонку выволокли на берег, другая описывала круги на реке. Он уговаривал себя, что это рыбаки, ставящие невод. Один уже отплыл, другой запаздывает. Но почему столько зевак, тем более в дождь? На что они глазеют? Что делают?
Тело лежало на мокрой траве, в нескольких шагах от реки. Из-под лодочного брезента высовывалась ножка в красной бархатной туфельке. Он не закричал, не заплакал, не сделал ни одного жеста. Просто закрыл глаза, чувствуя, как сжимаются челюсти, как каменеет все лицо. Недаром она боялась, подумал он. Но меня охватила спесь, и я не пожелал к ней прислушаться. Я ребенок. Я не смог ее защитить, не смог спасти. Потом он услышал, как незнакомый мужчина твердит: она прибежала с криком, выбежала на мостик у меня за спиной и тут же бросилась в воду. Он опустился на колени рядом с трупом, приподнял угол брезента и понял, увидев сожженное кислотой лицо, почему Телония кричала, прежде чем утопиться.
Глава 11
Adios muchachos
Расшифровав резкое письмо отца Телмана, для чего ему понадобилось водить по строчкам пальцем, Бьенвеню возликовал и ничего не смог с собой поделать. Маленький Жан возвращается в Коль-де-Варез! Не позже, чем через неделю, он появится в Высоком доме!
Фермер, сжимая письмо в руке, попереминался с ноги на ногу перед зеркалом, поправил пиджак, изменил угол наклона шляпы и отправился сообщать новость Элиане.
– Как вы думаете, Арман согласится нам что-нибудь сыграть?
– На аккордеоне? Ни за что!
– Даже если его попросите вы, мадмуазель?
– Да ведь он еще только едва освоил гаммы!
– Все равно, он уже столько занимается, что должен был хоть что-то разучить.
Управляющий отказался вынимать инструмент из чехла, зато завел патефон и поставил Adios muchachos, compaceros de mi vidaв исполнении Карлоса Гарделя. Я привожу эти мелкие подробности не просто так, а чтобы передать атмосферу ликования, едва ли не сумасшествия, в которую возвращался блудный сын, или чудо-ребенок; событие это состоялось через день и стало в Коль-де-Варез главной темой всех разговоров.
Когда Жан Нарцисс Эфраим Мари Бенито (считаю необходимым вернуть ему теперь все его имена) снова вошел в главную гостиную дома, пройдя по давней привычке через террасу, Элиана так расчувствовалась, что вынуждена была опереться на плечо Бьенвеню. Эфраим подметил это и понял, что должен прибавить ко всем своим прошлым ошибкам то, что слишком долго не возвращался.
Удар долотом
Любое возвращение в родные края – это насилие над памятью. Снова занять свое место в доме своего детства по прошествии нескольких месяцев или лет – все равно, что сбить ударом святотатственного долота защитный лак, лежащий на нашем прошлом. И тогда мы снова обретаем во всей их мощи, освеженными нашим страданием, впечатления, которые мы, сами того не зная, оставили в целости и сохранности. Эти малые воскрешения не всегда к добру. Узрев на своих местах предметы, законсервированные ностальгией, мы обнаруживаем, что они подверглись разрушительному действию времени, состарились по-своему, не так, как в нашем сердце, не позаботившись о наших чувствах.
С первого же вечера, проведенного дома, Эфраим замечает перемены, опровергающие безмятежность его воспоминаний. Коридоры перекрасили, кухню обновили, в доме провели электричество, покончившее с огромными тенями на стенах, мебель в большой столовой расставили по-другому, завели новую привычку есть на скатерти, еще во многом покусились на прежние порядки, причем чаще всего в этих покушениях заметно вдохновенное прикосновение Элианы. Самое волнующее изменение, настоящая революция, произошло с самой молодой женщиной, которую я уже не смею называть служанкой, раз Бьенвеню трижды в день усаживает ее за свой стол. Чтобы заменить ее в кухонных и в других делах, фермер нанял чету пожилых сезонных рабочих. Роберта Матюрен, пасшая раньше коз у Коршей и носившая прозвище Бобетта, надраивает, как медаль, плиту кухонной печи и в часы ночной бессонницы изобретает блюда на завтра, а Эмилъен, ее супруг, видевший в 1912 году в кино выучку официантов ресторана "Максим", застегивает на все пуговицы одолженный у управляющего костюм, прежде чем внести на подносе суп.