Врач поспешно убирает руку и, наклонившись, нюхает рюмку.
- Так и есть. Запах горького миндаля и коньяка.
- Какого - "Экстры" или "Плиски"?
- Попробуй, - добродушно предлагает доктор. - Ты лучше разбираешься в коньяке.
И, удивляясь, сколько можно размышлять над такими очевидными истинами, бросает на меня сокрушённый взгляд.
- Всё до того ясно, что лишь такому мизантропу, как ты может мерещиться убийство.
- Верно, - киваю я. - Особенно если б не было второй рюмки. Но, когда двое выпивают и после выпивки остаётся только один труп, приходится проверить, кто тот другой, что так легко перенёс цианистый калий.
При этих словах я поворачиваюсь к Паганини спиной - пусть себе спокойно нюхает рюмки - и выхожу в холл.
- Кто ещё живёт здесь? - спрашиваю милиционера, стоящего в полумраке.
- В комнате налево - Димов, адвокат. А здесь, справа, - Баевы.
- И это все обитатели дома?
- Нет, почему же. Внизу, в подвале, тоже живут люди.
Что ж - пойдём посмотрим подвал. У подвалов всегда подозрительные биографии. Потайные двери. Подземные ходы. Словом, читали в романах, знаете.
Я спускаюсь по лестнице и попадаю в узкий, недавно побелённый коридор, освещённый примерно так же, как и мой кабинет. В коридор выходят три двери. Стучу в первую - она моментально открывается. Естественно, у меня мелькает подозрение, не подслушивала ли хозяйка. Показываю ей удостоверение.
- Ах, товарищ начальник, заходите. Я Катя. Вам, наверно, сказали. Я даже хотела подняться наверх - может, что надо, - да мне велели сидеть здесь и дожидаться.
Вхожу в комнату и беглым взглядом окидываю обстановку. Здесь тоже всё заставлено, как и у покойника, с той разницей, что мебель - пониже категорией, и на стене вместо портрета висит старый линялый коврик. На нём вышит лев, продирающийся сквозь заросли ядовито-зелёных огурцов, призванных, вероятно, изображать пышную растительность девственных джунглей. Пока я созерцаю благородное животное, назойливый голос за спиной продолжает каркать:
- … Ужас, правда? Хотя покойный Маринов тоже был типчик, я вам скажу. Но всё же так неожиданно, правда? Представляю, как вылупит глаза моя приятельница Мара соседка. Она, знаете, всегда говорила: "Этого человека и старость не берёт!" Вообще-то все мы, конечно, стареем - кто медленней, кто быстрей, но покойный Маринов не старел, а молодел… К девушкам очень был неравнодушен…
- Постойте, постойте, не всё сразу… - останавливаю её я, поворачиваясь к ней лицом. - Обо всём будем говорить по порядку - первое, второе, третье…
Женщина, с вытаращенными глазами и большим, раскрытым на полуслове ртом, оторопело смотрит на меня. Она должно быть, впервые слышит, что можно говорить по плану, по порядку - первое, второе, третье. Потом соглашается:
- Как вы скажете… Вам видней, товарищ начальник… Я вот и Маре тоже говорю…
И заводится сначала.
- Постойте! - кричу я, прерывая этот словесный водопад. - С каких пор вы знаете Маринова?
- С каких пор? А я помню, с каких пор? Лет тридцать, если не соврать, не меньше… Я ещё девушкой пришла в этот дом. Он не такой тогда был, вы не думайте. Богатый дом, не то, что сейчас - плюшевые диваны и ковры, гипсовые потолки, паркет начищен - хоть языком лижи. Мы с Марой, моей подругой, как начнём убираться…
- А чем занимался Маринов?
- Профессия хорошая, ничего не скажешь. Да и покойная госпожа принесла ему деньжат в приданое…
- Чем он занимался? - терпеливо повторяю я.
- Сыщиком был. Частным. Помните, раньше нанимали агентов следить, кто кому ставит рога и прочее… Сам-то он, конечно, не следил - для этого была рыбёшка помельче - товарищ Димов, например, а господин Маринов сидел себе в кабинете и знай приказывал: ты пойдёшь туда, а ты сюда. И нас в хвост и гриву гонял. Бывало, в лепёшку расшибёшься - всё равно не угодишь. Сколько раз мы соберёмся, бывало, с Марой - я вам, кажется, говорила о ней…
Первое, второе, третье? Пока спросишь первое, эта женщина выпаливает уже сто первое. И льёт свой словесный водопад, эту живую летопись квартала, и раскрывает свой громадный рот, словно вытащенная из воды рыба, и рассказывает с мельчайшими подробностями, что было раньше и что потом, как Маринова уплотнили и он, чтобы не пускать чужих людей, взял к себе бывшего агента Димова и своего бывшего бухгалтера Баева, и какую роль во всей этой истории играли неразлучные подруги Катя и Мара.
Он всё хлещет, этот водопад, и невдомёк ей, что тебя интересует несколько совершенно конкретных вопросов: кто, когда, как и зачем. И что из всех возможных ответов налицо пока только один: тот, что лежит поперёк кровати.
- На какие средства жил Маринов? - успеваю вставить вопрос, пока женщина переводит дух.
- Брат доллары из-за границы посылал. Дачу недавно продал. Хватало. Больше десяти тысяч за неё получил. Небось, ещё и не прикоснулся…
- Погодите! - поднимаю руку. - А почему он тогда, по-вашему, кончил жизнь самоубийством?
- Почему?
Катино лицо приобретает таинственное выражение. Она доверительно склоняется ко мне и громким шёпотом, слышным за полквартала, заявляет:
- Если вы хотите знать моё мнение, это не самоубийство, а убийство.
Исполненный признательности, я в свою очередь склоняюсь к ней и доверительно спрашиваю:
- Вы его совершили?
Катя в ужасе отшатывается.
- Я?!..
- А кто?
- Баев. Кому же ещё. Все знают, что у жены Баева были с Мариновым шуры-муры. Из-за тряпок заграничных. И что они с Мариновым терпеть друг друга не могли, и… Я давно хочу вам сказать, да как-то вылетело из головы: нынче утром Баев, видать, что-то искал в комнате Маринова.
- Видать? Откуда видать?
- А тело-то, вы ж знаете, открыли мы с женщиной, что собирает плату за электричество. Она с семи отправляется по домам, и Маринов, бывало, всегда оставлял мне с вечера деньги, чтобы его спозаранку не будили. А в этот раз почему-то не оставил, и мы с женщиной поднялись наверх и постучали, но никто не откликнулся. Тогда мы нажали ручку - дверь была отперта, мы зажгли свет, и я успела заметить в зимнем саду, за стеклом, спину Баева. Он как раз улепётывал. Чем угодно могу поклясться, что это был Баев в своём клетчатом пиджаке. Я-то хорошо его разглядела, хотя он и торопился убежать…
- Значит, Баев и никто другой?
- Баев. Голову даю на отсечение. Хотя, может быть, и Димов.
- Димов?
- Ну да, Димов. А что? Они, Димов и Маринов, тоже друг дружку не выносили. В кости, правда, играли иногда, да больше ссорились: Маринов воображал, что может, как и раньше, приказывать Димову, что тот ему слуга, а не адвокат, самостоятельный человек…
- А вчера они играли в кости?
Женщина молчит. Её лицо приобретает хитрое выражение.
- Я не знаю. Не заметила.
- Но ведь ваша комната находится точно под комнатой Маринова. Так-таки ничего и не слыхали?
- Ничего, я вам говорю.
- Ни голосов, ни шагов - ничего?
- Ничегошеньки, пока не заснула. Я, знаете, рано засыпаю.
- Кто ещё живёт тут, внизу?
- Уйма народу. Вот тут, за занавеской, Жанна, моя племянница. Рядом, в двух комнатушках, инженер Славов и доктор Колев, хорошие ребята, аккуратные, работяги…
- Погодите! - поднимаю я руку. - А где ваша племянница? Может, она что-нибудь слышала этой ночью?
- Нет, не слышала. Исключено. Она ночевала у подруги. Славов и Колев ушли на работу. В эту пору все уже на работе. Может, Баева только дома. У этой другого дела нет, как только полировать свои ногти да сталкивать людей лбами…
"Ну, что ж, - говорю я себе. - Начну с Баевой - фатальной женщины, что сталкивает людей лбами".
С облегчением покидаю водопад, продолжающий клокотать за спиною, поднимаюсь на несколько ступенек и, оказавшись в полутёмном холле, стучу в первую попавшуюся дверь.
Стучать в двери (замечу в скобках) - это одно из моих привычных, хоть и не скажу, чтобы излюбленных занятий. По количеству дверей, перед которыми я торчал, я переплюну почтальонов любого столичного района. Многие из моих коллег считают, что я перебарщиваю, что для дела совершенно всё равно, вызываю ли я людей в кабинет или обхожу их сам, как инкассатор. Но я упорно остаюсь при своём, хотя это и пагубно отражается на моём бюджете и в особенности на статье расхода "Обувь и починка последней". Лицо такое-то, вызванное в мой кабинет, выдаст мне несравнимо меньше, нежели то же самое лицо в привычной для него обстановке. А кроме того, нечего заставлять людей тратить время, ежели тебе платят именно за то, что ты расходуешь своё. Впрочем, без отступлений, свойственных авторам, алчущим гонораров.
Итак, мне кажется, я уже сказал, я поднимаюсь и стучу к Баевым. Дверь тут же отворяется. Такое впечатление, что в этом доме все дежурят под дверью. Передо мною Дора Баева, фатальная женщина. В общем ничего, если бы только не излишек косметики. Губы, ресницы - это ещё куда ни шло. Но эти голубые веки уж чересчур. Почему тогда не зелёный нос?
- Товарищ из милиции, не правда ли? - протягивает Баева, избавляя меня от необходимости лезть в карман за удостоверением. - Наконец-то. Я сижу и жду, когда вы освободите меня из-под ареста.
Фатальная женщина, как видно, действительно приготовилась уходить. Превосходный тёмно-синий костюм с пуговицами, имитирующими античные монеты. Шик и запах духов "Шанель" или ещё чего-то заграничного.
- Что вы, что вы, при чём тут арест? - вхожу я в комнату. - Просто формальность. И в вашу пользу: вы потеряете сейчас десять минут вместо того, чтобы завтра терять два часа на хождение ко мне.
Дора оценивает моё добродушие и мило улыбается.
- Вы очень любезны. Заходите, прошу вас.