Честно говоря, он и впрямь не возражал бы умереть сейчас – раз уж все равно придется, – если Господь повелит. Да, он бы выбрал именно сейчас. Сжать Руфь в объятиях и вместе полететь вниз в воду или вознестись вверх, в языках пламени. Но выпить в последний раз время будет, не так ли? А если Руфь начнет кричать, он ее так стукнет, что она отключится. Ему совершенно не нужно, чтобы Руфь была в сознании, просто она должна быть рядом.
С беднягой Ков прямо беда. Ну и дурацкую же кашу она заварила! Впрочем, это каша не его. Он ей, конечно, постарается помочь, само собой, но до определенного предела. Будем справедливы. У них с Руфью своя жизнь, и им ничто не должно мешать. Никоим образом. Если даже в аэропорту его ждет полиция, он сильно волноваться не станет – не из-за чего. Он выпутается. Господи. Чертов младенец разорался. Он дает ему две минуты, нет, одну минуту, а потом вызовет стюардессу и пожалуется. Если есть на свете что-то, чего он не терпит, не выносит, это проклятущих младенцев. Хорошо еще, Руфь проявила здравый смысл, прислушалась к разумным доводам насчет абортов. Да отпуск за границей и виллы с бассейнами им только в мечтах будут грезиться, если придется катать сопляков в колясках да покупать им горы всякой хрени. Оно им надо? А их дом, был бы он тем ослепительно чистым маленьким дворцом в белых коврах, если б там орудовала мелюзга? Да никогда! Вспомнить только, как детки испортили им день свадьбы сначала глупыми выкриками в церкви, а потом хрен знает что вытворяя во время торжественного приема гостей. Он ведь говорил матери Руфи, что надо на приглашениях написать "категорически без детей", но глупая баба с коровьей мордой заявила, что это "обидит оба семейства". Он рад, что Руфь все-таки прозрела насчет своей матушки.
"Ладно, детка, повизжи пять секунд, и дядя Сидни нажмет на кнопку. Ради Христа и всего святого на земле, только представьте, ведь этот маленький паршивец с тыквой вместо головы путешествует бесплатно. А я заплатил восемьдесят девять фунтов в оба конца, причем дважды".
Руфь попыталась отвлечь Сидни от жуткого звука. "Бедный малыш, – думала она, – я бы тут же успокоила его, благослови его Бог".
– Сидни, сколько нам еще лететь до Гатуика?
– Час.
– Прекрасно. Спасибо, Сидни.
В аэропорту Гатуик, сидя в кафетерии, сержант сыскной полиции Хорсфилд наблюдал, как инспектор сыскной полиции Слай запихивает в свою ненасытную пасть яйца, ветчину, поджаренный хлеб, грибы, тушеные бобы, жареный картофель и хлеб с маслом.
"У диких кабанов манеры получше, сам видел", – думал Хорсфилд. Он без интереса ковырял вилкой в тарелке с куда более незатейливой пищей и поднял глаза лишь тогда, когда съел все, до последнего листика, боба и крупинки. Потом он благоговейно положил вилку и нож на тарелку, словно это были атрибуты священного обряда. Слай пододвинул к себе вазочку с мороженым и кусочками банана и запустил ложку в причудливое нагромождение взбитых сливок.
– Та-'вай раз-'ремся, – сказал он.
– Простите?
Слай проглотил четыреста пятьдесят калорий и произнес:
– Я сказал – давай разберемся. Его самолет приземлится через сорок пять минут, так? Поэтому, когда выпьем кофе, установим связь с нашими ребятками в форме, со службой безопасности аэропорта и договоримся, кто что будет делать, так? Слушаете, Хорсфилд? Я ведь сказал "так?".
– Да, я слышал, сэр.
– Когда я говорю "так", я задаю вопрос, а вопрос требует ответа, так?
– А, так, сэр, так.
– Так. А знаете, чего мне бы хотелось? Арестовать его в самолете.
– Да?
– Видел в одном фильме, как это делается. Очень впечатляет. Там был шпион, пытался передать результаты своих экскрементов на Восток, так?
– Так!
Хорсфилд засмеялся. Его успокоило и обрадовало проявление у Слая чувства юмора. Слай, однако, не смеялся.
– Что тут потешного?
– Результаты экспериментов, сэр.
– Что-то не пойму вас, Хорсфилд. Передавать результаты экскрементов на Восток – дело серьезное. Так?
Хорсфилда душил с трудом подавляемый смех. Необходимо было захлопнуть все отверстия, до единого. Наглухо. Не выпускай его, Хорсфилд. Засмеешься сейчас – и не видать тебе продвижения по службе, ранней отставки и хорошей пенсии.
– Итак, Хорсфилд, я все-таки подымусь на борт самолета, а вы ждите у стойки "Прибытие" на тот случай, если эта сука-убийца настолько рехнулась, что вздумает явиться сюда с букетом нарциссов и приветственным поцелуем. Скоро вернусь. Нужно пустить струю.
Слай неуклюже пробирался среди легких столов и стульев к двери с табличкой "Туалет". Хорсфилд хохотал и хохотал без конца. Прямо автомат "Смеющийся полицейский", и даже не нужно совать монетку в щель. Придя в себя, Хорсфилд пошел к телефону и позвонил домой. Трубку взял сынишка.
– Мэтью Джон Джеймс Хорсфилд в данный момент у телефона. С кем именно вы хотите поговорить?
Хорсфилд снова засмеялся, теперь уже над основательностью, с какой трехлетний малыш ведет телефонную беседу.
– Это папа.
– Л-ло, папа, говорит Мэтью Джон Джеймс Хорсфилд.
– Да-да, знаю, ты уже говорил. Мама тут?
– Нет, она в кухне, тут один я.
– Можешь позвать маму?
– Да.
Хорсфилд понял, что трубку уронили: повиснув на шнуре, она стукается о стену. Сколько раз он говорил сыну, что нельзя…
– Дорогой?
– Дорогая, я просто позвонил сказать тебе…
– Ничего не случилось?
– Нет, хотя машину вел Слай!
– О, бедный ты мой.
– Что ты готовишь?
– Зеленое картофельное пюре и голубые рыбные палочки.
– О-о.
Однажды сынишка посмотрел по детской программе кулинарную передачу. Как-то на неделе Хорсфилд зашел в обеденный перерыв в магазин и купил шесть флаконов пищевых красителей. Жена потом отчитала его и заявила, что он балует ребенка.
– Мне надо идти, Мальколм.
Хорсфилд был тронут, она редко называла его по имени.
– У меня включена конфорка и…
– Дай я попрощаюсь с Мэтью.
Он слышал, как сын топает ножками по паркету в прихожей. Значит, так и не снял новых зимних сапожек, которые ему утром купили.
– Пока, Мэтью, до завтра.
– Почему?
– Потому что я работаю.
– Почему?
– Чтобы заработать денег и купить тебе новые сапожки. Так-то вот. Мэтью, не задавай больше вопросов.
– Почему?
– Потому что это сводит меня с ума, ты же знаешь. Ну, я пошел. Скажи маме, что я ее люблю.
– Скажи маме, что я ее люблю, – повторил Мэтью.
– Нет, скажи маме, что я ее люблю. А не ты.
Жена снова взяла трубку:
– Он из-за тебя заплакал! Что ты сказал?
– Я только повысил голос!
– Мальколм!
– Ах, Барбара, и что я тут делаю? Я хочу быть с вами там, дома.
За пластмассовым колпаком телефона-автомата Слай строил ему безумные гримасы. Хорсфилд прошептал: "Я тебя люблю" – и повесил трубку.
М-с Хорсфилд была удивлена напряженностью в голосе мужа. Ей не терпелось увидеть его.
34. Переходная стадия
В аэропорту Гатуик меня охватило страшное возбуждение. Это самое романтичное место из всех, где мне довелось побывать. Каждый проход и туннель ведет в джунгли, пустыни и древние города; там раскрываются невероятные перспективы. Я спросила Додо, могу ли я получить паспорт.
– Это трудно, но не невозможно. А что, дорогая? Куда ты хочешь поехать?
– Куда угодно, – ответила я. Мне хотелось покинуть землю, пробуравить небо и исчезнуть среди облаков.
Мне сорок лет, а я никогда не летала на самолете; никогда не водила машину; никогда, уже будучи взрослой, не была в театре, не каталась на катке; никогда не играла в теннис, не побывала в ночном клубе; никогда не ела китайских блюд в китайском ресторане, не носила красивого белья, не имела своего счета в банке и не разговаривала о половой жизни, о деньгах и политике в смешанном обществе. Что такое на самом деле индекс Доу Джонса? Понятия не имею. Я невежественная женщина. Как это произошло? Когда я была маленькой, меня считали способной; я получала грамоты за успехи в езде на велосипеде, плавании и в беге с препятствиями. А какие книги я читала, когда мне было шестнадцать! Взрослые книги по важным вопросам. Почему я бросила читать книги?
Дерек тут не виноват. Он правда не виноват. Я не собираюсь обвинять и Джона с Мэри; я сама виновата. Я стала робкой тихоней, я боялась навязываться. Но теперь что-то со мной произошло. Или убийство Джеральда Фокса развеяло чары? Я готова взмыть в воздух. Я понимаю, это жестоко по отношению к Джеральду Фоксу.