О стремлении Фирсова занять место самого Непомнящего в городе хорошо знали. И если бы факт превышения допустимой высоты вскрыли в ходе строительства, лучшего повода для секретаря обкома "срубить" опасного конкурента и представить было нельзя. Но нарушение обнаружили, когда здание уже отстроено и принято. Не взрывать же!
Теперь в двусмысленном положении оказался Непомнящий. Любая попытка раздуть конфликт обернулась бы вопросом к нему самому: " Почему раньше не доглядели и допустили?". То есть переводить конфликт на уровень Москвы было нельзя, смолчать – значило расписаться в собственном бессилии. Положение для секретаря обкома создалось патовое.
Неделю Фирсов ходил гоголем: слабость одного руководителя – всегда сила другого.
Но Непомнящий в очередной раз показал себя мастером нестандартных решений. Он попросту приказал заложить кирпичом чердачные окна облсовпрофа, а сам чердак наглухо задраить. После чего этажная субординация оказалась восстановлена.
Историю о том, как поссорились Владимир Владимирович и Кирилл Кириллович и о том, как Кирилл Кириллович "опустил" Владимира Владимировича, вспоминали до сих пор.
Такой обиды Фирсов не забыл. И сейчас, когда вечного соперника "понизили" в другую область, словом "районный" он напрямую объявил его сыну уровень, выше которого не даст ему подняться.
Вполне насладившись унижением Непомнящего-младшего и собственной тонкостью, Фирсов потянулся к караваю, вынул из него прорезанный специально треугольничек, окунул в солонку и – положил в рот. То ли хлеб оказался неожиданно вкусным, то ли пред облсовпрофа голодным, только Фирсов вновь запустил жилистую лапу в каравай и на сей раз вывернул оттуда добротный кусман.
Тут он увидел Шикулину и – моментально переменился.
– Таисия Павловна! – сиповато проворковал Фирсов, отбросив выдранный кусок на асфальт и неожиданно млея. – Вот кого рад видеть! Раз ты здесь, я успокоен: не дашь ротозеям провалить мероприятие.
Окончательно тем уничтожив Непомнящего, Фирсов со смесью восхищения и уважения склонился к Шикулиной. С некоторым недоумением отметил на аскетичном лице бывшей любовницы горящие озорством глаза.
"Уел-таки кто-то сучку", – опытным взглядом определил он.
– Ну, веди, Таисия Павловна, демонстрируй молодые дарования. Я вон с собой кучу экспертов привез, чтоб, стало быть, не самотеком, а максимально объективно. Комиссию, понимаешь. Тут тебе и завотделом культуры, – он пошевелил пальцами, и завотделом издалека глубоко кивнул головой. – И ректор худучилища, и секретарь Союза художников, – в общем много всякого понавез.
Не сочтя нужным представить "всяких" поименно, он шагнул к распахнутой настежь двери столовой.
Вообще речь председателя обкома профсоюзов была путана и рысиста. Начиная фразу, он сам не знал, куда его вынесет. Бывало, заносило, – увлекшись, так и дул через дебри российской словесности наметом – без карты и компаса. Потому в торжественных случаях, дабы не заблудиться, себя сдерживал и старался говорить вескими, рублеными фразами.
* * *
Похоже, Фирсов торопился, потому что вдоль полотен прошел довольно споро, с установившейся скептической миной. Возле последней картины повернулся. Что-то во всем увиденном смущало председателя облсовпрофа.
– И это наше будущее? – вопросил Фирсов, почему-то с укором оглядев собственную свиту, которая в свою очередь перевела осуждающие взгляды на толпящиеся здесь же дарования. Молодые дарования, и без того возбужденные, принялись нервно оглаживать клочковатые бороды и зализывать наметившиеся залысины. Один из них – хмурый бородач в сандалиях на босу ногу – внезапно выдернул ступню наружу и энергично почесал ею собственную лодыжку. Чем привлек к себе внимание.
– Почему без носков? – поразился Фирсов. – Или у комсомола нет денег, чтоб творцу пару носков выделить?
– Это он так закаляется – по системе йогов, – подсказал ответственный.
– Раньше это называлось проще – выдрючиваться, – Фирсов будто искал повод выплеснуть накопившееся, но пока явственно не оформившееся раздражение. – И потом почему он закаляется в присутствии комиссии? Опять же – йоги какие-то. У нас что, своих систем в здравоохранении не хватает? Вообще советский художник должен прежде всего закалять голову. Так говорю?
Он с вызовом обратился к мрачнеющему на глазах живописцу.
– У кого в чем потребность, – буркнул тот.
Это было дерзко. Осуждающий ропот пробежал по залу. Фирсов жестом короткой шеи остановил его. Он не рассердился, даже повеселел, – объект публичной порки определился.
– Да, вижу, к премии не готов, – с аппетитом протянул он, глаза в глаза пунцовому, беспомощному перед ним художнику. – Снимаю с конкурса. За появление в непотребном виде.
– А вы что, сюда на носки мои пялиться приехали? – бухнул художник. Стоявшие в сторонке собратья его заметно оживились. Очевидно, в своем кругу он слыл за человека прямого и – умеющего "срубить". – Это вам носки нужны, в президиумах. А мои работы, они в носках не нуждаются. Либо годятся, либо не понимаете.
– Во как! – Фирсов хмыкнул: давно никто так откровенно не подставлялся. – Стал быть, желаешь по Бамбургскому счету?
– По Гамбургскому.
– Да хоть по обеим сразу. Тогда давай, показывай, чего лично ты наваял.
– Да ради Бога. Нам от народа скрывать нечего, – несмотря на умоляющие жесты секретаря Союза художников, парень закусил удила. – Вот они, мои.
Фирсов осмотрел предъявленные работы, удрученно цыкнул:
– Так я и думал. Объяснись. Это чего это?
– Натюрморт.
– А если по-русски?
– А по-любовски: натюрморт с рыбой.
– А поподробней?
– Пожалте. Написано на репинском холсте маслом. Крупный мазок. Использовано… Простите, для чего вам все это? Вы что, знаете, как надо писать?
– Нет, как писать я не знаю, – жестко оборвал нервного живописца Фирсов. – Зато я знаю, что надо писать.
Теперь, благодаря гонористому художнику, он наконец понял причину накопившегося раздражения. А самое главное, оно оформилось в привычные формулировки.
– Что это? – он ткнул в соседнюю картину.
– Я же сказал!..
– Я спрашиваю, что за рыба!
– Ну, господи: осётр, конечно.
– Понятно. А это? – Фирсов быстро прошел несколько метров и ткнул в другое полотно.
Из общей группы боязливо отделилась плоскогрудая женщина с двумя выдающимися вперед зубами:
– Натюр… с живой скумбрией.
Все догадались, к чему клонил Фирсов. Среди полотен оказалось полно натюрмортов, большинство из которых почему-то именно с рыбой: живой, вяленой, пряного посола. На одной из картин блистала даже вскрытая банка кильки в томате.
Непомнящий требовательно посмотрел на ректора художественного училища, – разъясни. Но тот, перепуганный начальственным неудовольствием, поспешно отвел глаза. Вадиму пришлось самому выступить вперед:
– Понимаете, Владимир Владимирович, месяц назад областное отделение Союза художников провело тематический конкурс. Здесь представлены, так сказать, лучшие из…
– Лучшие! – повторил Фирсов. – Ты кто?
Вадим побагровел:
– Вы ж знаете: секретарь райкома комсомола.
– Сельского райкома! Перечислите, товарищ секретарь, в каких хозяйствах вашего района нерестится осётр? Или – скумбрия? Может, где килька в томате разводится? Вообще сколько в районе рыбоводческих колхозов? Ну? – увидел, что Непомнящий готов отчеканить, обрубил рукой. – Так я вам сам скажу: один на весь район. Вы работаете в Нечерноземной области, приоритетом которой является что-с? – Фирсов крутнулся вокруг собственной грузной оси. И хотя ответ знали многие, отвечать было категорически нельзя, – дабы не лишить руководителя удовольствия выглядеть умнее подчиненных. – Так вот: основным приоритетом нашей области является развитие мясо-молочного комплекса и овощеводство! Где это все?! Нетути! А осетрину, ее пусть волгоградские и астраханские мазилы рисуют. У них там обком повышенные обязательства по нерестовым рыбам принял.
– Художник пишет то, к чему лежит душа, – в общей тишине огрызнулся босоногий. То ли окончательно понял, что конкурс ему не светит, то ли просто по жизни был невменяем.
– А вот тут натюрморт с дичью, – поспешил отвлечь внимание Фирсова секретарь Союза художников.
– С какой еще?
– Барашек на блюде. Как раз мясо-молочная тематика…
– Художник, допустим, – баран! – рубанул Фирсов. Он уже ввел себя в состояние транса. – Прет, куда поведут. Даже без носков. И вопрос у меня не к художнику, а к организаторам. Пастырям, так сказать! Где ваша руководящая роль? На что вы художника поднимаете? У нас что, в области, мало заслуженных доярок и механизаторов?! Покажите лицо нашего передового труженика, и я вам первым поклонюсь. Где социальный портрет на фоне, так сказать, буден?
Листопад, примазавшийся к группе и все это время присматривавшийся к председателю облсовпрофа, мог бы поклясться, что, рубя эти посконные фразы, Фирсов где-то в глубине души очень веселится, как бы убеждаясь в собственной власти – и наслаждаясь ею. И намеренно провоцирует окружающих на конфликт – словно все время пытается прощупать предел вседозволенности.
В свою очередь Фирсов среди тусклых, опущенных долу лиц разглядел шальной косящий глаз, дерзко сверлящий его с высоты, и, быть может, от неожиданности – подмигнул – "мол, как я их". В ответ Иван показал большой палец.
– Кто таков?
– Член бюро райкома комсомола Листопад, – доложил Иван. – Доцент сельскохозяйственного института.
– Хоть один специалист сельского хозяйства в райкоме появился. Вот ты им и объясни… А это еще что за хрень?