Он умирал четверо суток, рассказывала Нэнси, только тогда затих его плач и маленькая душа наконец упокоилась. Лежал белый, как простыня, вся кровь прилила к ушибленному плечу, стремясь покинуть тело. Я вспомнила, как наткнулась в библиотеке на красивую книгу с дарственной надписью: Тимоти Хартфорду.
- И его-то плач невозможно было слушать, - продолжала Нэнси, шевельнув ногами так, что под одеяло ворвались клубы холодного воздуха, - а уж ее-то…
- Чей? - отозвалась я.
- Матери. Джемаймы. Начала рыдать, когда тело вынесли, и не утихала неделю. Если б ты только слышала! Поседеть можно от такого горя. Не пила, не ела, вся выцвела - почти такая же бледная была, как сын, упокой, господи, его душу.
Я задрожала, пытаясь представить себе, как эта пухлая неинтересная женщина могла так бурно горевать.
- Но ты же сказала "дети"? А что случилось с другими?
- С другим, - поправила Нэнси. - С Адамом. Этот прожил дольше, чем Тимми, и мы уж понадеялись, что он перерос семейное проклятье. Однако и ему не повезло, бедняжке. После смерти брата Адама чуть ли в вату не кутали. Мать ему бегать вообще не позволяла, только сидеть да читать в библиотеке. Не хотела повторять ошибку. - Нэнси вздохнула и подтянула колени к животу, чтобы согреться. - Только разве ж мать оградит мальчишку от беды, когда у него одни шалости на уме?
- И что же он натворил? От чего он умер, Нэнси?
- Всего-навсего споткнулся на лестнице. В доме майора, в Бэкингемшире. Я сама там не была, но Клара, горничная, своими глазами видела - она как раз пыль вытирала в вестибюле. Бежал, говорит, поскользнулся и полетел. Только и всего. Не так уж сильно и ударился-то, потому что тут же вскочил, отряхнулся и дальше побежал. А вечером, Клара говорит, коленку у него разнесло, что твой воздушный шар - точно, как плечо у Тимми, - и поздно ночью он начал плакать.
- Тоже несколько дней? - спросила я. - Как брат?
- Нет, с Адамом по-другому вышло. Клара рассказывала, что бедный мальчонка полночи криком исходил, просил мать сделать что-нибудь, чтоб не было так больно. Никто в доме, понятное дело, и глаз не сомкнул, даже конюх, мистер Баркер, а он ведь глухой, как пень. Все лежали в постелях и слушали детский плач. Сам майор всю ночь простоял под дверью, суровый, как всегда - ни слезинки не проронил.
А незадолго до рассвета, по словам Клары, плач смолк, как оборвали, и наступила мертвая тишина. Утром, когда она принесла им поднос с завтраком, Джемайма лежала поперек кровати с сыном в руках - личико у него было ясным, как у ангела, словно бы он спал.
- А она, она плакала, как тогда?
- В этот раз нет. Клара рассказывала, что Джемайма была почти такой же спокойной, как Адам. Наверное, радовалась, что кончились его мучения. Ночь прошла, и она проводила сына в лучший мир, где нет ни горя, ни печали.
Я пыталась представить себе ту ночь. Внезапно оборвавшийся детский плач. Облегчение матери.
- Нэнси… - медленно проговорила я, - а ты не думаешь, что…
- Я думаю - это только к добру, что малыш ушел быстрей, чем брат, вот что я думаю.
Наступила тишина, сперва мне даже показалось, что Нэнси заснула, но дыхание ее оставалось частым, и я решила, что она просто притворяется. Я подтянула одеяло к подбородку и закрыла глаза, стараясь не думать о плачущем ребенке и отчаявшейся матери.
Меня уже начал охватывать сон, когда Нэнси прошептала:
- А теперь она снова в положении, заметила? В августе родит. Нам всем надо молиться за нее, слышишь? - благочестиво добавила она. - Особенно сейчас, Он перед Рождеством лучше слышит. Молись, чтобы Джемайма в этот раз принесла здорового ребенка. - Нэнси перекатилась на другой бок, стянув с меня одеяло. - Такого, чтобы не сошел в могилу от первой же царапины.
* * *
Наступило и прошло Рождество, лорд Эшбери признал библиотеку вычищенной, и на следующее утро я, презрев холод, отправилась по поручению миссис Таунсенд в деревню. Леди Эшбери решила устроить новогодний праздник с целью собрать средства на комитет помощи бельгийским беженцам. Нэнси подслушала, что она носится с идеей заняться еще французами и португальцами.
Миссис Таунсенд решила, что для удачного обеда необходимы греческие сласти мистера Георгиаса. Не то, чтобы их продавали кому ни попадя, снисходительно добавила она, нет, только не в нынешние трудные времена. Мне надо будет подойти к прилавку и сказать, что я пришла за заказом от миссис Таунсенд из Ривертона.
Несмотря на ледяной холод, я обрадовалась возможности прогуляться. После нескончаемых праздников - сперва Рождество, теперь вот Новый Год - приятно было провести утро в одиночестве, вдали от бесконечного брюзжания Нэнси. После нескольких месяцев относительного спокойствия она вдруг снова решила взяться за меня всерьез: следила, критиковала, ворчала. Мне почему-то казалось, что меня готовят к каким-то переменам, только пока непонятно - каким.
Кроме того, у меня была своя тайная причина посетить деревню. Недавно вышел четвертый роман Конан Дойла о Шерлоке Холмсе, и я договорилась с торговцем, что приду за ним. Я копила деньги целых полгода, книга станет первой в моей жизни настоящей покупкой. "Долина страха" - одно название чего стоит!
Торговец с женой и шестью детьми жил в сером каменном доме, стиснутом со всех сторон другими, точно такими же. Улица представляла собой ряд унылых зданий, приткнувшихся за железнодорожной станцией. В воздухе висел запах горящего угля, булыжники на мостовой почернели, а фонари покрылись слоем сажи. Я робко постучала в облезлую дверь. Подождала. Ребенок лет трех, в грязных ботинках и поношенном свитере, сидел рядом со мной на ступеньке, колотя палкой по водосточной трубе. Голые исцарапанные коленки посинели от холода.
Я постучала погромче. Наконец дверь отворилась, за ней стояла худая, как палка, беременная женщина. Фартук туго натянулся на огромном животе, на руках она держала младенца с красными, воспаленными глазами. Не говоря ни слова, женщина молча смотрела куда-то сквозь меня, пока я пыталась обрести дар речи.
- Здравствуйте, - сказала я наконец тоном, позаимствованным у Нэнси. - Меня зовут Грейс Ривз. Я к мистеру Джонсу.
Женщина молчала.
- Я покупательница. - Голос предательски дрогнул от неуверенности. - У вас ведь можно купить книжку?
В глазах женщины проснулся едва заметный интерес. Она поудобней перехватила ребенка и мотнула головой вглубь дома.
- Муж там, на заднем дворе.
Хозяйка посторонилась, и я протиснулась мимо нее, благо в этом крошечном доме невозможно было заблудиться. Сразу за дверью начиналась пропахшая кислым молоком кухня. Два оборванных малыша катали камешки по исцарапанному сосновому столу.
Старший ловко сбил камешек брата и поднял на меня круглые глаза - две луны на худеньком личике.
- Вы к папе?
Я кивнула.
- А он на улице, смазывает повозку.
Наверное, у меня был растерянный вид, потому что его короткий пальчик указал на маленькую дверцу около печи.
Я снова кивнула, пытаясь улыбаться.
- Скоро я тоже начну с ним работать, - объявил мальчик, возвращаясь к своему камешку и прицеливаясь вновь. - Когда мне будет восемь.
- Везет тебе… - с завистью протянул младший.
- Ну, кто-то же должен присматривать за домом, пока папы не будет, - пожал плечами старший. - А ты еще слишком маленький.
Я подошла к дверце и толкнула ее. Под увешанной пожелтевшим бельем веревкой склонился, осматривая колеса своей тележки, торговец.
- Развалюха чертова, - бурчал он.
Я кашлянула, он оглянулся и ударился головой о ручку повозки.
- Хлам!
Он сощурился на меня, попыхивая трубкой. Попытка еще раз изобразить Нэнси провалилась, и я постаралась выговорить хоть как-нибудь:
- Меня зовут Грейс. Я за книгой.
Тишина.
- Сэр Артур Конан До…
Торговец облокотился о тележку.
- Я вас узнал.
Он тяжело вздохнул, я почувствовала горячий, сладковатый запах табака. Вытер масляные руки о штаны и, рассматривая меня, сказал:
- Вот, чиню тележку, чтобы сын мог с ней управляться.
- Когда вы уходите? - спросила я.
Он поднял взгляд над бельевой веревкой, отягощенной желтоватыми, словно саваны привидений, простынями, к голубому небу.
- Через месяц. В морскую пехоту. С детства хотел увидеть океан.
Он так потерянно смотрел на меня, что я поспешно отвела глаза. В кухонном окне маячили, уставившись на нас, мальчики и женщина с ребенком. Через закопченное стекло они казались мутными отражениями в грязном пруду. Торговец поглядел туда же.
- В армии можно неплохо заработать, - сказал он. - Если повезет. - Он кинул тряпку и шагнул к дому. - Пойдемте, я отдам вам книгу.
Мы вернулись в крохотную комнату, потом он проводил меня наружу. Я старалась не глядеть по сторонам, чтобы не видеть маленьких истощенных лиц. Спускаясь с крыльца, я услышала голос старшего мальчика:
- А что купила эта леди, пап? Она мыло купила, да? От нее мылом пахло. Она ведь настоящая леди, да, пап?
Я пошла так быстро, как могла, стараясь не перейти на бег. Мне хотелось оказаться как можно дальше от этого убогого жилища и несчастных детей, которые приняли меня, простую горничную, за настоящую леди.
Наконец я с облегчением повернула за угол и очутилась на Рэйлуэй-стрит, оставив позади тяжелый дух угля и бедности. Нет, я привыкла к трудностям - бывало, мы с мамой еле-еле сводили концы с концами - но тут вдруг поняла, что жизнь в Ривертоне изменила меня.